По следу золотого обоза

(Глава из фантастического романа «Тайна горного озера»)

…Дважды за свою историю пустовала Новониколаевская тюрьма.
Да и то — ненадолго.
Что белые, что красные, заняв столичный град Сибири, первым делом выпускали из камер задержанных.
Силен стало быть, все еще принцип:
 — Враг моего врага — мой друг.
Однако, одних арестантов, обретших волю, вскоре сменяли другие, взятые оттуда же —  с городских кварталов.
Кого только не повидали серые кирпичные стены тюрьмы за смутные годы гражданской войны?
И все же появление этого заключенного вызвало у контролеров Домзака некоторое волнение:
 — Как же — слух о том самой бароне, истории о чьей лютости в Забайкалье передавались из уст в уста, дошли и до здешних мест.
 — Вот он, собака - в синем своем халате. Вырядился, подлюга, — бывало на караульной вышке плевался от злости какой из охранников, когда тюремный двор заполнялся вышедшим на прогулку.
Клацал затвор винтовки, а то и бритая шишкастая голова с хрящеватыми ушами и жидкими усами под вислым носом оказывалась в аккурат на прицельной планке.
Но было кое — что выше ненависти. Выше даже служебного долга охранника. Что не давало им  вылиться в самосуд.
Этим чувством оказывался все же страх перед авторитетом крупных военначальников, кто изо дня в день наведывался к пленнику.
Уже все знали:
 — Готовился показательный процесс.
И многие из командования военного округа считали своим долгом принять участие в допросах барона Унгерна.
Всякий раз настороженно входил в комнату допросов пленник.
Зыркал на сидящих за столом взглядом глубоко посаженных глаз и, сделав несколько шагов до привинченного к полу табурета, тут же затравленно закутывался в широкие полы своего монгольского халата с, торчащими на плечах, нитками от споротых генеральских погон.
Худоба, еще более проявившаяся после ареста, ясно говорила о том, что двухмесячная отсидка не пошла ему на пользу.
И лишь ответы — дерзкие, насмешливые, зачастую ставившие в тупик неопытных следователей, выдавали, все это время копившуюся в нем, дикую энергию, необузданный неуравновешенный нрав и высокомерие господина перед плебеями.
Но худо-бедно процесс приближался к концу и пухлая папка протоколов, составленных со слов, не скрывавшего свое прошлое, барона Унгерна была тому хорошим подспорьем.
 — В одном виноват — слишком мало ваших стрелял, — чистосердечно признавался пленник, получая за это от следователей очередную папиросу.
Без которых особенно трудно приходилось такому заядлому курильщику, каким был барон.
И все же не ради такой благодарности, не скрывал Штернберг своего отношения к Советской власти.
 — Но ничего, будет еще кому очистить Россию от большевиков. Дайте срок, — скрипел он зубами и в награду за словоохотство снова то и дело требовал папиросу, накуриваясь к концу допроса до одури.
А однажды, когда, казалось бы, все было ясно и обвинителям, и подследственному в исходе будущего процесса, это дело основательно застопорилось.
Началось же всё, когда рядом с обычными ревтребунальцами, с их по-мальчишески значительным видом, увидел барон не праздно любопытствующее начальство из штаба округа, а совсем наоборот — приветливую улыбку, знакомую ему еще по Монголии.
 — Здравствуйте, Роман Федорович! Присаживайтесь, — жестом отпуская охрану, радушно пригласил, его ближе к столу коренастый сорокалетний командир с лицом, обожженым тем же гобийским злым пустынным солнцем, что и у самого барона.
 — Я бы не желал Вам того же.
 — Что так, господин Унгерн? Или поражения простить не можете?
Комкор Петр Щетинкин мог позволить себе насмешку.
Это его летучий экспедиционный отряд совсем недавно, двумя месяцами раньше — в августе 1921 года — в пух и прах разбил полки несостоявшегеся диктатора Хутухты. За то и орден на груди — Красного Знамени.
Именно к Щетинкину тогда привели барона, выданного своими же подчиненными из конно-азиатской армии, вовремя понявшими, что бежать из окружения некуда.
 — Тогда я, Роман Федорович, дал маху — не выведал у Вас — куда обоз скрылся. Думал, что и так догоним. Да...
Пленный при этих словах словно помолодел, разогнулся на своем табурете, расправил худые плечи, озорно блеснул повеселевшими глазами:
 — Черт лысый вам достался, а не обоз. У Фреда сто дорог и ни одной протореной.
Чем непроизвольно выдал часть тайны.
 — У Фреда? Какого? — заинтересованно переспросил Щетинкин. — Уж не у Фердинанда ли Оссендовского — бывшего адъютанта Вашего?
 — Неважно, — снова уперся глазами в пол барон, — главное, что жизнь не зря прожил, и ты, краснопузый, еще вспомнишь обо мне, когда самого к стенке приставят.
Так и не сказал ничего больше Унгерн про то, о чем до этого и вовсе не упоминал:
 — Как и куда отправил награбленное? Где велел поляку спрятать те немалые сокровища.
Даже в зале военного трибунала, выслушав приговор, еще раз, напоследок, победно глянул в глаза Щетинкина.
Мол:
— Попомните еще!
Лишь в юности похоже складывалась жизнь этих, столь непохожих друг на друга людей.
Барон Унгерн фон Штернберг - потомок тевтонских рыцарей, как и полагалось на его древнем роду, окончил элитное Павловское военное училище, есаулом служил в Забайкальском казачьем войске.
И Петр Щетинкин, хоть и из крестьян, но тоже стал военным.
Правда, лишь в первую мировую войну сделал карьеру — на германском фронте выслужился, дошел до штабс-капитана, оказался за героизм, проявленный в сражениях кавалером четырех офицерских Георгиев.
В боях с германцами тогда оба прослыли храбрецами.
Да и потом, в гражданскую, оказавшись по разные линии фронта, не затерялись они среди других.
Унгерну сам адмирал Колчак вручил погоны генерал-лейтенанта и предписание стать во главе конно-азиатской дивизии.
А Щетинкин свой северо-ачинский партизанский отряд сам превратил в армию. Потом командовал Енисейской стрелковой дивизией. Был среди тех, кто судил в Иркутске колчаковских министров.
И вот надо же, выходит, самолично помножил, как потом говорил, на ноль и барона Унгерна.
Хорошо служил Щетинкин.
Но все же не зря злорадствовал тогда, на допросе, барон. Не забыли ему потерю «золотого обоза».
Правда, пост предложили все же немалый для любого другого — начальника штаба пограничных войск Сибирского Военного округа.
Да только для бывалого ли командира такая работенка:
 — Контрабандистов ловить и в глухомани таежной — заставы строить?
Не выдержал он, попросился обратно:
— В Монголию.
Рапорты сдал один за другим, клялся, что разыщет следы упомянутого Унгерном «Фреда»:
 — Скорее всего Фердинанда Оссендовского.
Обещал, что обязательно вернет республике утерянные сокровища.
И добился-таки своего — получил мандат инструктора Государственной военной охраны, тогда уже Монгольской республики.
Куда отправился не мешкая, с первой же оказией.
...В Ургу въехали ночью.
И если бы не прошлый опыт Петра Щетинкина, кто знает:
 — Сколько бы петлял по грязным кривым улочкам их конный отряд, составленный в основном из новиспеченных командиров Народной Армии — выпускников Российских военных школ? Или вот таких как их самый старший — комкор Щетинкин — из бывалых вояк?
После окраинных низеньких лачуг бедноты, а затем — тонувших во мраке садов тибетских домиков и юрт состоятельных горожан, мощные строения крепости — импани, открылись во всей своей величественности.
Рассеянный лунный свет заливал  высокий частокол на крепостном  валу. Оттенял  дозорные вышки, под островерхими крышами.
Лишь где-то в глубине внутренных построек мерцали освещенные окна.
 — Стой. Кто идет? — громкий окрик часового, давно обратившего внимание на цокот копыт по набитой дороге, заставил путников спешиться.
 — Мне бы в главный штаб, а этих ребят где-нибудь устроить на ночлег, пока не решится вопрос о их назначении, — дружелюбно протянул руку вышедшему начальнику караула Петр Ефимович. — Вот мандат мой.
В ту пору, когда Монгольская народная республика лишь проходила стадию своего становления, русская речь в Урге не вызывала удивления.
Особенно, как теперь, когда слышали ее от военного.
Ведь костяк армии, должной защитить как от внутренних, так и от внешних врагов, составляли бойцы еще того экспедиционного , отряда, что несколько лет назад под командованием Щетинкина очистил страну от унгерновских банд.
Вот и теперь, во внутреннем дворе гарнизонных казарм, бросив поводья дончака вестовому, комкор уверенно зашагал к освещенным окнам штабного корпуса:
 — Помню еще что здесь да как, — улыбнулся в усы довольный концом утомительного путешествия Петр Ефимович.— Все же не мальчик уже — по неделе в седле гарцевать, возраст —  за сорок, пора и остепениться. Начать кабинетную деятельность..
Обустройство не заняло много времени.
Переночевав в штабе, Щетинкин уже к вечеру следующего дня получил комнату в казарме.
 — Устраивайтесь, товарищ,! — открыл перёд ним дощатую дверь провожатый —  худощавый парнишка в изрядно потертой форме цирика — рядового бойца Народной Армии.
При этом буквально покорив гостя исключительно открытым, честным лицом.
— Спасибо, дорогой!
Щетинкин, по-хозяйски оглядевшись, тут же взялся за перестановку мебели - дощатой лежанки и колченогого стола.
 — Помоги, пожалуйста.
Стол перекочевал от окна в дальний угол, узкой как пенал, комнаты, а на его месте оказался лежак.
 — Понимаешь, приходится порой до темени засиживаться над бумагами, а лучше чем у окна ночью не придумать мишени, — пояснил он своему помощнику.
И тут же спохватился:
— Откуда русский знаешь?
Парень ответил без запинки:
— Служил у купца на фактории. Потом воевал в вашем отряде.
Это обстоятельство еще больше расположило приезжего к ординарцу.
 — Неужели? — обрадовался сослуживцу Петр Ефимович.
Ну а тот, в свою очередь постарался закрепить успех у нового командира.
 — Так точно, товарищ Железный батыр, — молодцевато вытянулся, прижав руки по швам, боец.
Щетинкин, однако, не очень-то терпел солдафонскую муштру.
 — Ну это ты брось, по струнке-то тянуться, — с .улыбкой положил ему руку на плечо Щетинкин, — Давай лучше знакомиться.
Цирик будто ждал этого.
— Тогон Удвал.
И Щетинкин обошелся без своего воинского звания, обозначенного двумя рубиновыми ромбами на пертлицах гимнастерки.
 — Ну а я — Петр Ефимович.
Парень настолько понравился вновь назначенному инструтору республиканской Государственной военной охраны, что на другой день, представляясь Пунцагдоржу — Министру Внутренних Дел, Щетинкин попросил именно того себе в адъютанты.
И получил благожелательный ответ.
...Служба оказалась вполне схожей с той, что нес комкор в штабе пограничных войск Сибирского Военного Округа.
Так же пришлось налаживать контрольный режим на границе, создавать таможенные посты.
А это было совсем не просто там, где единстенный вид сообщения — верхом.
И всегда рядом был Тогон, оказавшийся не только приветливым, но и сметливым, хозяйственным хлопцем, взявшем на себя заботу о всех бытовых мелочах походного быта командира.
Всякий раз с интересом присматривался он к Петру Ефимовичу, по вечерам открывавшему сверток с документами, неразлучно носимыми в полевой сумке.
 — Пора ужинать, вот с кухни горячее принес, — как-то окликнул парень увлеченного своим делом Щетинкина.
И, как оказалось, попал в самую точку.
 — Да конечно, — отозвался от записей комкор. — Где там моя ложка?
Ужин не заставил себя долго ждать.
 — Очень важные бумаги?Может прибрать пока? — обратился Тогон Удвал. Не зная, куда поставить котелки с кашей и чаем.
Так как на столе были разложены, испещренные крупным почерком, листы.
 — Да уж нет, пожалуй! — утомленно потер виски Щетинкин. — Убедился в том, что зря веду все эти поиски.
Цирик заинтересовался по — настоящему:
 — Не секрет — чего?
— Какой-же секрет — поиск того самого обоза, что проморгали мы тогда, разбив барона. Сколько лет прошло, а он как в воду канул.
Подумав секунду, комкор раскрылся до конца:
— И груз же опять не шуточный — военные трофеи баронаУнгерна.
Пока Щетинкин прожевывал густой кулеш и запивал его плиточным, кирпичного цвета, чаем, адъютант морщил лоб, словно решая какую-то мучившую его загадку.
— Спасибо за ужин, — окликнул его командир и тут же шутливо покачал головой, —  то ли заснул уже?
 — Да нет. Думаю о том обозе, — ответил парень. — Тем более, что слышал о нем не так давно.
 — Где? — сразу заинтересовался Щетинкин.
Тот не полез в карман за словом:
— Стоял на посту н слышал как его упоминали.
И вот тут у Щетинкина словно искра мелькнула в мозгу, подав обнадеживающий сигнал к положительному исходу давних поисков:
 — Кто, не помнишь? — спросил он и тут же получил исчерпывающий ответ.
 — Министр финансов товарищ Данзан.
Столь твердое утверждение цирика , однако, требовало серьезной проверки.
Назавтра, уже с утра, Щетинкин отправился в министерство финансов, прихватив, с собою результаты собственных поисков.
Среди которых самыми важными и достоверными пока были исследования вариантов возможного местонахождения, награбленных несостоявшимся диктатором Хутухты, сокровищ.
 — Меня зовут Данзан! — просто представился ему коренастый крепыш в роскошной, с иголочки пошитой, шерстяной командирской форме, но без знаков отличия на рукаве. —  Вас, я знаю, Петр Ефимович!
Он так и расцвел располагающей к дружескому общению, улыбкой:
 — Хорошо знаю, товарищ Щетинкин. Давно хотел лично познаномиться.
И тот не стал разводить дипломатию.
Сразу перешел к делу, заставившему его менять родные сибирские места на неласковые пока монгольские степи:
 — Я, собственно, вот по какому делу...
Рассказ о поисках «золотого обоза» собеседник встретил, весь превратившись во внимание.
После чего .пригласил комкора прогуляться в хранилище ценностей прежнего правителя страны богдогэгэна:
 — Это недалеко. Здесь же, в подвальном помещении здания. Может там найдем что интересное.
Государственный банк и в эти дни хранил немало редкостей, но все же они и в сравнение не шли с теми, что числились в перечне увезенного Унгерном.
 — Вот полный реест содержимого его обоза, что все мы давно уже ищем, — достал Данзан из сейфа папку с бумагами.
И не только общим количеством показал их собеседнику, но и развернул веером:
 — Тут один экземпляр на русском языке, — пояснил он. — Все же составлялся писарями конно-азиатской дивизии белых.
Щетинкин, обрадованный столь важной информацией, не мешкая, тут же погрузился в чтение описи.
Перечитывал страницу за страницей, пока не схватился за голову:
 — Мать честная.
 — В чем дело?
— Да ведь я видел эту штучку, причем совсем недавно! — возбужденно воскликнул комкор.
— Что именно?
— Вот, — он взялся читать строку за строкой. — «Золотая статуэтка танцующего Будды, украшенного самоцветными камнями высотой в полтора фунта с четвертью, весом в пятнадцать футов».
— Так где же Вы могли ее видеть? — впился Данзан горящим взором в лицо Щетинкина.
Но тот уже успел взять себя в руки:
 — Ошибся, должно быть. — ответил военный финансисту. — Вот проверю, тогда точно все обскажу.
Быстро распрощавшись, он пошел к себе, чтобы еще раз обдумать увиденное и услышанное в Министерстве финансов республики..
Для себя-то Щетинкин уже и не сомневался:
 — Точно видел этого золотого божка. А раз он был в обозе, значит никак не мог миновать рук Оссендовского.
И этот неоспоримый факт позволял начинать уже конкретные, а не теоритические поиски «золотого» обоза.
 — Его это след! Его! — обрадованно бормотал Щетиннин, входя в свою комнату в командирском доме.
 — Кого, Петр Ефимович?— переспросил, ожидавший его за приготовлением чаепития, Тогон Удвал.
 — Там узнаешь. Лучше скорее собирайся в дорогу.
…Веская причина:
 — Официально отправиться с инспекционной проверкой в самую северную провинцию — аймак Кобдо, — была у Щетинкина и раньше.
Но все откладывал Петр Ефимович этот неблизкий путь через всю, почитай, страну.
И не случайно.
Еще и года не прошло, как побывал он там, правда, по иному поводу. Но все же знал обстановку.
Да и полагался не столько на местных цириков, сколько на бойцов, когда-то своей погранслужбы Сибирского военного округа — сопредельной стороны.
И до сих пор был уверен:
— Уж они-то не подведут.
Тогда, побывав от штаба Сибирского Военного округа в приграничном уездном центре Кош-Агаче и проследовав по Чуйскому тракту до самой границы, комкор случайно — на пикете Юстыд встретился с ревкомовцами из Кобдо.
Они с восторгом принялись оказывать ему знаки внимания. Не забыв, как когда - то вместе с «Железным батыром» — как продолжали уважительно звать Петра Ефимовича, они громили вояк барона Унгерна.
Гость ответил искренной благодарностью за проявленное гостеприимство.
Не отказался он тогда и от приглашения посетить город Кобдо.
— Хотя и потратил на то лишнюю неделю, — но, как теперь оказалось. — Совсем не зря
Теперь Щетинкин даже рад за тот визит к «закордонным» коллегам:
 — Ведь именно в ту поездку в одной из двух кумирен — сооружений для духовной службы - и увидел  золотую статуэтку «танцующего Будды».
Сейчас комкору оставалось только проверить:
 — Как она могла попасть в столь отдаленные места? Неужели с помощью подручного Унгерну поляка?
...Минувший год совсем не изменил облик города Кобдо.
Куда немало дней следовал из Урги небольшой отряд комкора Щетинкина с мандатом на инспекционную проверку здешнего подразделения Государственной военной охраны.
Та же щебнистая пустыня простиралась в окрестностях, покуда можно было ее окинуть пытливым взором.
Лишь у реки Буянту унылый пейзаж приукрасили редкие пуки зелени на берегах, заросших кустарником.
На востоке, словно декорации в провинциальном театре, дыбились красные скалистые горы.
Своей дикостью лишь подчеркивая отдаленность этих мест от всей цивилизации.
...А вот и первые дома из тех двух улиц, что и составляют Кобдо.
Одна из них - главная, укрытая тенью густых тополей, упирается северным концом в крепостное сооружение - импань; южным - в сооружение поменьше - кумирню.
В небольшой буддистский храм.
— Тот самый, — где собственно и видел тогда Щетинкин. — Так его интересующего  теперь, золотого божка из реестра «золотого обоза», составленного педантичными пмсарями барона Унгерна.
Очень хотелось ему побыстрее добраться до места, дать шпоры скакуну.
Но, под удивленные взгляды обывателей, высыпавших на улицу из одноэтажных, построенных из сырого кирпича, хижин, и без того озадаченных видом необычного зрелища, приходилось сдерживать душевный порыв.
Большой город Кобдо.
Конечно, особенно для здешних обитателей, старожилов пустынных мест.
Вереницей тянутся лавки торговцев мануфактурой, металлическими изделиями, шапками, прочей всячиной, завезенной купеческими караванами из самого дальнего далека.
Жилые постройки, хоть и выходящие во двор широкими окнами и почти повсеместно затянутые вместо стекла бумагой, все же создают впечатление некой причастности к культуре.
Ну а расположенные почти во всех дворах более-менее богатых домов амбары-байшины для складирования шерсти, шкур и другого здешнего животноводческого сырья, выдают основную сущность занятия горожан: куплю-продажу.
Но вот и сама импань, где сосредоточены местные ревком, гарнизон и пост государственной охраны.
Обширный прямоугольник крепости окружен рвом и глинобитными зубчатыми стенами с бойницами старых пушек.
Правда, Щетинкин не без удовольствия отметил и хищные пулеметные стволы, торчащие из амбразур сторожевых башенок.
— Готовы к любой неожиданности. Тут и проверять не нужно!
Прибывший из столицы отряд верховых встретил сам руководитель местных революционных властей — командующий войсками Кобдского и Алтайского округов Джа-лама.
Неопределенного возраста, но еще крепкий и бодрый старик, он и ранее был хорошо знаком Щетинкину по прежней работе.
— Здравствуй товарищ,— откликнулся Петр Ефимович на приветствие хозяина.
Сразу ощущая, как на него переходит то безграничное почтение, которое испытывали к Джа-ламе все из его окружения.
...Тому были веские причины.
Никто не ведал точного возраста здешнего живого воплощения богов.
Десятки лет назад он появился в степи с великой миссией освобождения монголов от векового владычества китайских захватчиков.
Провозгласив себя национальным вождем, Джа-лама сумел добиться всего, чего хотел, хотя и не сразу.
На его жизненном пути было множество сражений, преследований, как со стороны китайцев, так и царского правительства России, продержавшего его узником в Томске на каторжных работах.
И все же, какие бы испытания не выпадали на долю нового воплащения знаменитого в прошлом мыслителя Амурсаны, он всегда находил выход из положения.
Особенно прославился Джа-лама в качестве полководца еще до российской ссылки:
 — В 1912 году, когда, собрав многотысячное войско, заставил капитулировать огромный гарнизон мощной и тогда крепости Кобдо, где теперь он воплощал власть, дарованную ему новыми властями.
Еще по прежнему своему приезду в здешние места, Щетинкин был наслышан о чудесах, на который был способен местный владыка.
Явно обладавший гипнозом и умением всесильного лекаря, делавшего достаточно сложные хирургические операции без наркоза.
Однако, обретя неограниченные возможности, тот теперь не столько исцелял подданных, сколько насаждал страх своими выходками неприрекаемого вершителя судеб. Вплоть до того, что мог просто прикончить коновода, не так быстро, как хотелось бы хозяину, оседлавшего ему коня.
Но теперь, с руководителем такого высокого ранга, каким был приезжий, Джа-лама обращался с подчеркнутым гостепреимством.
Он проводил гостей во внутренний двор, где занимал дом бывшего здешнего управителя — Сам-баня.
Здесь же располагалась и тюрьма.
На пороге которой взад - вперед расхаживал часовой с трехлинейкой.
Стояла и другая кумирня.
Совсем небольшая, но украшенная со вкусом.
— Ну-ка, товарищи, вы располагайтесь, а я можно пока в тот, другой храм заскочу на минутку? — развернув лошадь, Щетиикин было направился обратно.
Но к его удивлению, беспредельно приветливый только что старик, непреступно преградил дорогу.
Отрицательно покачав головой, Джа-лама бросил несколько резких фраз.
— Туда нельзя, — перевел сказанное Тогон Удвал.— Не велит обычай.
— Вот бесовая незадача, — чертыхнулся раздосадованный комкор.
Да что поделаешь.
Оказалось, что буквально накануне приезда конников из Урги, у одного из здешних китайских купцов умер близкий родственник.
И, как следует по его вероисповеданию, до отправки на родину тело поместили в ту самую кумирню, куда так рвался Петр Ефимович.
— Спроси коменданта — когда купец думает увозить покойного?— бросил комкор адъютанту.
Тот перевел вопрос.
И тут же на него последовал ответ:
— Завтра!
— Что ж, подождем, — согласился  Щетинкин.
Сам же про себя подумал:
— За одну ночь божок никуда не денется.
Остановились однако, не в гостевых хоромах дворца, как это было в прежний приезд Щетинкина, а в доме, отведенным для уполномоченного местного аналога советского «ЧК» — Государственной внутренней охраны.
Тот, получив указание Джа-ламы, высокое столичное начальство встретил традиционным приветствием:
— Амыр-сайн,— с поклоном протянул Щетинкину руку пожилой китаец.
И про него все уже давно знал Петр Ефимович:
 — Тот и до революции работал в здешней таможне тайчаки — начальника караула.
Очень удивилсй тому комкор вначале, еще в прошлый свой приезд:
 — Как это уцелел представитель прежней власти?
Но объяснили, мол, честный человек, и тогда горой за  правду стоял, да еще и помогал Джа-ламе, когда тот оказывался «не в чести» у правителей.
— Здравствуй, товарищ, —с дружелюбной потому улыбкой отозвался и сейчас «Железный батыр».
А после обмена рукопожатиями преподнес, как и джа - ламе перед этим, традиционный подарок - «хорьх»— узкий шелковый платок.
Дюжину каких запас еще в Урге на случай подобных встреч.
Амыр-сайн, в свою очередь, достал табакерку — плоскую фляжку желтого стекла. Протянул с поклоном.
Втянув из нее в ноздри изрядную дозу нюхательного табака, гость до слез расчихался.
— Крепок, язви его в душу! — смущенно вытирая носовым платком лицо протянул Петр Ефимович.
— Прошу к столу, — позвал хозяин, довольный как произведенным эффектом, так и тем, что русский начальник чтит традиции.
Вечеряли крепко.
Никто не стеснялся друг друга за казаном мяса и кувшином архи — молочной водки.
 — На вид вроде слабенький напиток — так себе, а смотри как в голову шибает, — изрек наутро Щетинкин.
Решив раз и навсегда,:
— Обычай — обычаем, а пиалушка с архи — дело лишнее.
— Тогон, ну-ка слей мне, — позвал он ординарца, выходя во двор умыться.
Парень охотно полил ему сначала в подставленные ладони.
Потом и окатил, раздетого по пояс, командира студеной ключевой водой из кожаного походного ведра.
— Хорошо-то как! — ежась на утреннем холодке, Петр Ефимович до красноты растер грудь и плечи лохмазъм полотенцем.
Но тут моцион прервал шум, раздавшийся у ворот крепости.
— Что - то случилось, — определил комкор, наблюдая за гомоном, вошедшей во внутренний явор импани, большой толпы разгоряченных китайцев — Тут уж не до закалки, пора готовиться к худшему.
Предчувствия не обманули его.
С недоброй вестью пришел сам Амыр-сайн:
—Плохо дело, начальник. На тебя купцы грешат и на твоих людей. Уже пожаловались самому Джа-ламе.
—Что случилось?
— Осквернили кумирню. Нарушили покой усопшего.
— Что ж, будем разбираться! — Петр Ефимович туго затянул портупею, перебросил через плечо узкий ремешок, на котором висела деревянная кабура с маузером. — Веди к Джа-ламе.
Рассказ возбужденного  купца-китайца  поначалу  показался невероятным:
— Ночью кто-то проник в  кумирню, опрокинул труп покойника, выворотил несколько статуй святых, стоявших в помещении для совершения ритуальных церемоний.
Чекист подтвердил:
— Никогда подобного небывало!
Но прикинув причины и следствия комкор понял, что святотатство, так или иначе, могло быть связаным именно с приездом его отряда.
Тут же в окружении гомонящей толпы растревоженных людей сам Джа-лама, вместе с комкором отправились в кумирню.
Где, так и не успел побывать Щетинкин вчера, услышав запрет на несвоевременный визит от здешнего владыки.
...Вход в храм был со двора, ограниченного с двух сторон рядами фанз, с третьей — своеобразными воротами с изображением дракона и другими символическими рисунками.
Внутри же все напоминало о погроме — усопшего хотя и успели вынести, а вот грубые, высеченные мз кедра, статуи лежали вповалку.
Щетинкин заметил, что кое-какие из них расщеплены ударами сабли.
Ее же следы носили и обезображенные рисунки на стенах.
— А где золотой божок? Я его здесь еще в прошлом году видел? — в упор спросил у Джа-ламы комкор.
— Вы имеете ввиду «танцующего Будду»? — не моргнув глазом, перёспросил тот.—  Вот его-то ночью и украли!
При этом правитель просил не волноваться насчет самой пропажи.
По его словам выходило, что божек вовсе не редкость:
— Таких полным-полно повсюду.
Тем более, что и изготовлен, якобы, из бронзы:
— Только начищен был до золотого блеска служителями кумирни.
Это обстоятельство теперь можно было проверить только получив предмет разговора обратно.
Однако сам Петр Ефимович не забыл, с каким пиитетом ему всего год назад показывали реликвию, называя ее священной.
— И вот она пропала.
В аккурат перед его возвращением в Кобдо. И эта пропажа артифакта могла сильно усугубить ситуацию в регионе.
Только Джа-лама стоял на своем:
— В этом проблемы нет. Главное, что варвары потревожили покой мертвого.
Полдня ушло на выяснение всех обстоятельств ночного происшествия.
Но время не оказалось потраченным зря.
Щетинкину доложили, что на рассвете из Кобдо выехало несколько верховых.
— В погоню!— уточнив направление их движения, скомандовал Щетинкин.
На этот раз ему вроде бы повезло больше, чем тогда, когда от него ускользнул «золотой обоз» Оссендовского.
К вечеру на тропе, ведущей в Ургу, настигли нескольких верховых.
Но обыск навел на всех лишь уныние:
 — Золотого божка у мнимых похитителей не было.
— Отправляемся назад, — решил Петр Ефимович. — Весь город перероем, но «Танцующего Будду» найдем!
Однако Джа-лама оказался гораздо проворнее недавних «дорогих гостей».
Встретил их назавтра еще на дороге, тогда совсем недалеко отряду Щетинкина оставалось до Кобдо.
— Что случилось? — после приветствия спросил его комкор.
— Можно наедине сказать несколько слов? — строго, без тени, обычной в подобных случаях, «гостевой» улыбки ответил старый правитель.
Петр Ефимович возражать не стал:
— Отчего бы и нет.
Отъехали в сторону от сопровождающих - того и другого.
После чего Джа-лама без обиняков выдохнул мучавший его вопрос:
— Как могло случиться, что Будда оказался в той комнате, где Вы ночевали?
— Так его нашли? — обрадовался Щетинкин.
— Да, когда убирали после Вас в гостевом помещении!
— И где же он сейчас?
— Вернули в кумирню.
Тут же, отвечая на посыпавшийся от русского командира буквально град вопросов, Джа-лама поведал историю появления в Богдо этой святыни.
Оказывается, много месяцев назад, еще во время революционных событий в Урге, оттуда проследовал большой караван в Россию.
К несчастью, на животных напал мор, а в Кобдо тогда не было достаточного количества сменных лошадей.
Джа-лама, а он был в сопровождении сравнительно малочисленной, по сравнению с казаками, охраны, не мог диктовать свои условия.
Путники просто не позволили таможенникам осмотреть поклажу.
Зато один из руководителей обоза — старый знакомый Джа-ламы по прошлым встречам, предложил выгодную сделку:
— Найти лошадей в обмен на золотое изображение «Танцующего Будды».
Говоря об этом, Джа-лама не стал скрывать:
— Мы не могли отказаться от такого предложения, сулившего обретение городом настоящей святыни еще со времен Чингисхана!
Будто забыв о своей недавней азиатской хитрости.
Когда пытался принизить значение божка и скрыть тяжесть потери от республиканского правительства.
— Горожане согласились на обмен, уступив даже собственных лошадей, — продолжил он повествование.
И вот надо же— произошла первая попытка похитить святыню,негодовал руководитель местных революционных властей. — Да еще все обвинения ложатся на приехавшего русского начальника.
 —Я Вам верю, дорогой «Железный батыр», — закончил свой рассказ Джа-лама. — А вот за всех ли своих бойцов Вы сами поручитесь?
— Действительно, — после долгого раздумья протянул Щетинкин. — Без предателя тут явно не обошлось.
...В Кобдо, где уже успел вызвать один — и самый настоящий переполох, он решил пока не возвращаться.
Оставив на потом и более близкое знакомство с божком.
Тем более, что выяснил основное:
— Это был первый настоящий след золотого обоза, отправленного, как известно, бароном Унгерном со своим ближайшим приспешником - польским авантюристом и искателем преключений Фердинандом Оссендовским.
Простившись с Джа-ламой, Петр Ефимович велел повернуть лошадей и продолжать путь в Ургу.
Верно сообразив:
— Все нити произошедшего находятся именно там.
В близости же успешного окончания поисков алмазов диктатора он уже не сомневался. Ведь доверенный человек барона — беспорточный голодранец Фердинанд Оссендовский мог сорить только чужим золотом:
— Имевшимся тогда у него в неограниченных количествах.
А именно — добычей из сокровищницы Монгольской столицы.
Щетинкин не мог не радоваться первой удаче в своих долгих поисках:
— Как ни хитер враг, но дал он промашку. Оставил дорогой след в одной из двух кумирен города Кобдо.
И в дальнейшем следовало ожидать нечто подобное.
Главное:
— Стало понятно направление движения обоза.
В штабе Государственной Военной охраны скорый приезд инструктора Щетинкина вобщем-то прошел незамеченным.
Да и мало кто привык все свои дела заканчивать без проволочек.
И все бы ничего, но гору новых забот взвалил на себя Петр Ефимович. Среди которых следовало сначало решить главную:
— Выйти на след «доброжелателя», подкинувшего ему в Кобдо золотую статуэтку «Танцующего Будды». Явно, чтобы опорочить в глазах местного населения и навсегда зпкрыть доступ в город «Железному батыру».
Но тут последовал вызов к самому всесильному Балландоржу — начальнику Государственной внутренней охраны, исполнявшей в республике ту же зловещую и важную роль, какую на родине Петра Ефимовича отводили чрезвычайной комиссии — ЧК.
В его приемной ожидало своей очереди немало посетителей — как военных, так и штатских.
И не только местных чиновников, но и дипломатов из разных посольств и консульств, понимавших истиную иерархию во властных структурах молодого государства.
Поэтому комкор, привыкший к строгой пунктуальности, когда настал срок, не приминул заметить порученцу начальника строгого учреждения:
— Меня вызвали точно на это время. Долго ли еще ждать?
Тот с усмешкой  глянул на  рубиновые ромбы в петлицах  гимнастерки рассерженного командира:
— Ждите сколько потребуется!
Такой поворот, дел, судя по всему, не сулил Щетинкину ничего хорошего.
И верно.
Когда, наконец, Балландорж соизволил принять инспектора Госвоенохраны, солнце за окнами дворца правительства уже клонилось за горизонт.
Вспыхнули ярким светом электрические лампочки — новшество, внесенное революцией в бывшие аппартаменты бывшего же властителя поднебесной страны - Богдо-гэгэна.
— Так это Вы и будете — комкор Щетинкин?— не отвечая на приветствие, через переводчика спросил местный «Железный Феликс». — Прошу доложить, что Вы там натворили в Кобдо?
— Что значит, натворил? — хотел возмутиться Петр Ефимович, но вовремя прикусил язык.
Он теперь прекрасно понимал:
— Не следовало бы сейчас вступать в пререкания с членом правительства.
Тем более, что имелся более верный способ добиться своего:
 — За разговором прояснить обстановку.
Узнать, что за компромат имеется у того? И откуда поступил?
Потому ответил с наигранным удивлением быстрой осведомленности собеседника итогами его инспекторской поездки на границу:
— Вы имеете в виду инцидент в кумире с покойным китайским купцом? — как ни в чем не бывало, словно речь шла о деле вполне обыденном, спросил комкор.
— Вот именно! — напыщенно бросил Балландорж. — Не мне Вас учить, как нужно вести себя в чужой стране.
Он поднялся из своего кресла за большим письменным столом:
— Да и не мешало бы объясниться на счет кражи золотой реликвии.
Петр Ефимович ничего скрывать не стал.
Рассказал все то, что и без того могло быть уже известным хозяину кабинета от его «человека», а может быть и не одного, засланных в ближайшее окружение советского специалиста по охране пограничных рубежей.
Но теперь выручило Щетинкина и утверждение Джа-ламы о мнимой «бросовости» похищенного, было, божка. Попытку кражи которого приписали инспектору.
— Зачем бы мне нужен был такой бронзовый сувенир. Просто хотел проверить его принадлежность к «золотому обозу» Унгерна. Но, получилось, что ошибался.
Петр Ефимович призвал на помощь и возможное свидетельство «первоисточника».
— Вы можете сами обо всем узнать у товарища Джа-ламы.
В конце трудного для русского командира разговора, Балландорж словно черту подвел:.
— Придется вынести решение о Вашем, гражданин Щетинкин, пребывании в Монголии на заседание Высшего Государственного  Совета.
Вот тогда и смекнул Петр Щетинкин откуда ветер дует:
 — А не разыгран ли весь этот спектакль исключительно ради того, чтобы меня отстранить от поисков пропавшей казны Унгерна?
В коридорах бывшего дворца Богдо-гэгэна, вмещавшего сейчас практически все правительственные учреждения республики, можно было встретить кого угодно.
И ничему так не удивился бы инспектор госвоенохраны, чем разговору с еще одним посвященным в секреты — со столкнувшимся с ним лицом к лицу Данзаном:
— О, кого я вижу - «Железный батыр», — расплылся тот в слащавой улыбке.— Как дела?
— Лучше некуда, — хмуро, не собираясь ни с кем более делиться своими проблемами, буркнул Щетннкин.
— Да уж. Да уж. Не повезло Вам в эту поездку. Ну да ничего, вернетесь на Родину, все и уладится, — со скрытой насмешкой откликнулся министр финансов на неприветливость комкора. — Всего хорошего.
Пожал руку и пошел вкрадчивыми шагами по, устланному красной ковровой дорожкой, коридору.
Странная осведомленность неожиданного собеседника вдвойне насторожила Петра Ефимовича:
— Откуда он мог знать и тот об итогах его встречи с Балландоржем?
Волновало и другое:
— Кто поведал ему о происшедшем в инспекционной поездке в самую отдаленную часть республики?
Так, размышляя о насущных проблемах, Щетинкин отправился во свояси..
Вопросы, один загадочнее другого, роем вились в голове комкора.
И лишь вернувшись к себе в часть и обдумав все с ним происшедшее, он неожиданно успокоился.
Более того, по всему выходило:
— Теперь очень многое можно будет понять, узнав именно разгадку секрета странной  министерской осведомленности.
...И день, и другой не выходил он из-за стола, склонившись над рукописью, делая записи в тетради, куда заносились подробности поиска «золотого обоза».
Даже неразлучному с ним в последнее время Тогону Удвалу запретил его беспокоить:
— Получи на меня сухой паек. Обойдусь без горячего. Только не мешай! Оставь одного!
Однако, во вторую ночь снова ушла «на нет» эта показная строгость.
Даже разрешил, заглянувшему к нему заполночь ординарцу:
 — Заночевать у него в комнате:
—Что пойдешь в такую темень в казарму? Брось вон в угол шинель да спи!
Напряженность этих дней, когда, готовясь к своей отправке из Монголии, каждую минуту использовал ради главного дела, сказалось под утро.
Как ни крепился, но задремал.
Правда, не надолго
Помогла привычка контролировать себя даже во сне. Вовремя выручившая старого солдата.
Тогон Удвал, убедившись, что командир спит, крадучись подошел к столу и начал быстро перелистывать листы с записями, ища в них самое важное.
— Руки вверх, мерзавец! — раздалось вдруг за спиной шпиона.
Испуганно обернувшись Тогон Удвал увидел зрачок ствола маузера, направленного ему прямо в лоб.
Легко, будто бы и не было утомления последних дней, соскочил Петр Ефимович с походной кровати.
И, не дав теперь уже бывшему, как видно, ординарцу опомниться, повел допрос:
— Говори. кто тебя послал? Чего ты у меня здесь вынюхиваешь?
Он нисколько не кривил душой, угрожая маузером:
— В противном случае пошлю тебе пулю в лоб и скажу, что защищался от твоего нападения!
По всему было видно, что комкор не шутит.
Да. и боевое прошлое его хорошо было известно Удвалу:
— Себе дороже может обойтись молчание.
...Все, что знал, поведал хитроумный цирик Щетинкину.
И о том, как еще при диктатуре барона Уигерна вступил в тайный буддийский военный орден, и о своей, еще юношеской мечте выйти из бедности.
И особенно о том, как совсе недавно вышел на него Данзан — казначей их тайной организации, переживший своего организатора - основателя — потомка крестоносцев и повелителя Хутухты.
— Он-то и велел войти к комкору в доверие, вызедать все, что знает тот про «золотой обоз». При случае устроить провокацию.
— Что ж, удалось тебе все это совсем неплохо,—с удовлетворением от того, что услышал все, что хотел, заметил Щетинкин. — Понял теперь, зачем ты все вверх дном в кумирне перевернул. Хотел горожан настроить против Советской власти. Оттого и статуэтку потом мне подкинул.
Он опустил оружие:
— Теперь, пойдем в особый отдел,— закончил он разговор, — там все расскажешь, точно так, как мне.
Признание Тогона Удвала хоть и пролило свет на деятельность, до этого тщательно законсервированной организации унгерновцев, но только одного свидетельства все же оказалось явно  недостаточным для ареста Данзана и его приспешников.
В числе которых, мог быть замешан и сам Джа-лама.
— Теперь-то нам понятно, что без активной помощи на местах «золотой обоз» барона не мог бы исчезнуть без следа, — поделился мнением начальник Государственной внутренней охраны Балландорж, присутствовавший при разбирательствах в особом отделе, — да и других грехов у заговорщиков немало.
Действительно, диверсии на предприятиях Урги, нападеная на караваны, идущие с товарами из Советской России, убийства партийных и советских работников все чаще фигурировали в оперативных сводках.
— А мы-то гадали, откуда у бандитов график движения караванов, сведения о содержимом вьюков? Ведь брали-то только подлинные ценности, оружие, секретные документы.
Догадка особистов хоть и была явно запоздалой, но все же давала Щетинкину повод надеяться, что найден, наконец, путь к главному - Данзану.
— Уличить его все же не составит труда.
— Тогда, пожалуй, и ценности, увезенные Оссендовским найдутся, — прощаясь, сказал Петр Ефимович Балландоржу.
Тот оценил заслуги комкора.
— Верно, сокровища принадлежит народу и их теперь уже не утаить,— крепко пожав ему руку попрощался тот. — И мы благодарны за Вашу помощь.
Правда, затем события развивались так, что породили больше вопросов и сомнений.
Был задержан и доставлен из Кобдо под конвоем Джа-лама. Только разная участь поджидала заговорщиков.
Когда бывшего властителя Кобдо осудил военный трибунал к высшей мере революционной защиты, то палач не заставил того долго ждать исполнения. Отсек голову узнику прямо во время молитвы.
— После чего,— как стало известно Щетинкину. — Сердце, тут же вырванное из груди Джа-ламы, лично съел Балландорж, руководивший казнью.
Тогда как Данзан и другие благополучно остались на прежних местах, доказав свою преданность правящему режиму.
Вскоре же последовало обещанное предписание:
— Выехать обратно на Родину опальному комкору Щетинкину.
Балландорж сдержал свою угрозу отстранить его от всего, что связано с делами Монголии.
Ладно. Так уж, видно, нужно, — расстроился Щетинкин.
Теперь уже бывший инспектор Государственной военной охраны этой страны, добиваться отмены этого решения правительства не стал.
— Ни к чему это, — понимал Петр Ефимович. — Обнародуй он сейчас все, о чем говорилось на заседании особого отдела, всполошатся и те, кто все еще причастен к тайному буддийскому ордену.
И тогда уж до них будет добраться посложнее.
Пока же об аресте Тогона Удвала никто не должен был догадаться. В войсковой части его отсутствие оформили выполнением особого задания.
Вот и пришлось «Железному батыру» достаточно бесславно, не выполнив поставленной задачи по поиску трофеев Унгерна, расставаться со страной, с историей которой его связывало столько событий.
Лишь об одном попросил в Министерстве иностранных дел:
— Отправиться в Россию не обычным путем — через Иркутск, а с первым же караваном, идущим в Кобдо. И уже оттуда — на Алтай.
Уж больно хотелось ему еще повидаться с, оставшимся при делах Амыр - сайном, чтобы, по возможности, навести дополнительные справки о пребывании в городе Фердинанда Оссеидовского — того самого щедрого купца, богато заплатившего за лошадей.
— Там же, если повезет, по возможности проследить дальнейший путь «золотого обоза».
В ревкоме не стали возражать.
Более того, Балландорж пообещал выдать мандат на всяческое содействие Щетинкину в его поисках со стороны местных властей, граничащего с Алтаем, аймака.
Еще через несколько дней из министерства иностранных дел пришел посыльный с сообщением об отправке в Кобдо внеочередного каравана.
Который раз уже ехал Щетинкин по знакомым местам, а все не уставал удивляться суровой степной красоте здешней природы.
Был теперь и еще один повод тому, чтобы насладиться просто окружающими видами. Ведь теперь он уже был не при исполнении воинских обязанностей, а стал вроде простого путешественника, отправившегося в дальний путь лишь в поисках ярких впечатлений:
— Теперь-то, когда сданы полномочия и все заботы об использовании служебных обязанностей остались позади, можно было позволить себе расслабиться.
Правда, караван оказался не совсем обычным.
Всего несколько, хорошо вооруженных всадников сопровождало легкогруженные кибитки с тюками, плотно увязанные сыромятными ремнями.
— Что, если не секрет, за товар?— при знакомстве дружелюбно спросил комкор у старшего в этой группе.
Тот же только отрицательно покачал головой:
— Не понимаю, мол, по-русски.
Так и ехали весь первый день молча.
Когда же встали на ночлег в летнем лагере пастухов-джайляу, Щетинкину предложили место в разборной переносной юрте с деревянным остовом, покрытым войлочными кошмами.
Хозяин — довольно зажиточный кочевник, в богатом монгольском халате-дэли, запахивающимся слева-направо и застегнутом не только на лравом боку, но и у ворота золочеными пряжками, устроил его после ужина в северной части юрты — традиционном месте для гостей.
Уже засыпая, Щетинкин настороженно поднял голову над свернутой в скатку шинелью. Обеспокоил его  шорох собираемых вещей, приглушенный разговор и плач детей доносившийся с восточной - женской части юрты, отгороженной пологом.
Вскоре, однако, все стихло.
Видимо, домочадцы отправились в другое место для ночлега.
— Что-то здесь не так, — сразу вспыхнули ранее необъяснимые подозрения в конечных целях, столь скоро найденного ему, попутного каравана.
Петр Ефимович положил у изголовья именной револьвер с серебрянной пластиной на рукоятке: «Железному оытыру» от главкома Монголии».
Впридачу раскрыл, лежащий рядом деревянный футляр маузера.
«Гости» не заставили себя долго ждать.
Широко откинулась кошма над входом в юрту, до этого освещавшуюся лишь чадящим в плошке жировым светильником, и с улицы ворвался рассеянный лунный свет. Но вот и он исчез, заслоненный чьими-то фигурами.
— Кто там?— щелкнув курками снятого с .предохранителя оружия хрипло опросил обеспокоенный Щетинкин.
От неожнданости визитеры замерли, а потом, топоча сапогами, бросились наружу.
— Это я, Данзан, — донесся вдруг из-за войлочной стены юрты знакомый гортанный голос.
— Что нужно? Откуда взялся и почему я ночью тебе понадобился? — попытался комкор за градом вопросов скрыть свое понимание вещей.
Он уже догадался о конечной цели тех людей, что якобы ехали с ним в Кобдо. И решил дорого взять за свою жизнь.
— Специально спешил догнать, чтобы передать хорошую вещь, — елейный голос Данзана вовсе не говорил об усталости человека, верхом одолевшего дневной перегон по пыльной степи.
Понял комкор:
—Видно, здесь и ждал тот его, чтобы расправиться.
—Уж не о Фердинанде ли Оссендовском? — не смотря на тревогу в душе и понимание серьезности момента, не скрыл своей насмешки Щетинкин.
—Почти угадали,— не смутился тем не менее Данзан. — У меня приказ о том, что Вас оставляют служить в Госохране.
— Все .разговоры утром, А пока в юрту никто не войдет! — раз и навсегда покончил Щетинкин с разговорами вокруг и около.
Он знал, что, без всякого сомнения, уже окружен в юрте людьми из тайного буддийского ордена.
— Вот красная змея, — взорвался потоком ругательств Данзан. — Ты у меня еще поплатишься. Лучше сдавайся по-хорошему. Взять его!
Снова тени загородили более светлый на черном фоне квадрат неба - вход в юрту.
— Я же предупреждал, — скрипнул зубами комкор и навскидку дал несколько выстрелов.
Крики, стенания ранених слились в один звук с проклятиями Данзана.
За ночь еще несколько раз пытались его люди проникнуть в юрту. Но всякий раз их встречал прицельный огонь.
— Рубить кустарник, обкладывать им юрту, — наконец принял решение предводитель этого отряда тайного военного буддийского ордена.
Он уже понял, что живым Щетинкина взять не удастся.
К рассвету вязанки сухух ветвей плотным полукольцом окружали последнее убежище «Железного батыра».
 — Еще раз повторяю «Брось оружие!»—крикнул Щетинкину Данзан.
Не получив ответа он дал команду своим подручным, стоящим с огнем.
Яркие факелы, очертив в посеревшем утреннем небе брызжущие искрами дуги, упали на кучи хвороста.
Удушливый дым плотной стеной окутал юрту.
Когда же огнем занялись войлочные стены, окруженный врагами, Щетинкин все же решился испытать свой последний шанс уйти из западни.
— Мертвым я уже делу не помошник. А как может еще и выкручусь,—пробормотал он, выбираясь из огня к поджидавшим его вооруженным всадникам, что плотным кольцом окружали, подожженную ими юрту.
Клубы дыма, поднятого горевшими овечьими кошмами, поначалу сослужили Щетинкину и добрую службу.
Пользуясь завесой, он располосовал стенку шатра саблей и сумел выбраться наружу там, где его вовсе не ждали.
Пробравшись к стоянке лошадей, комкор расстрелял охрану и вскочил на самого лучшего иноходца.
Для спасения он выбрал путь назад — в столицу:
— Где уже не должны были бы повторить нападение.
Догнать старого конника преследователи не смогли. Поняли на деле, что не даром в Гражданскую войну нарекли этого беглеца «Железным батыром».
Возвращение Щетинкина оказалось совершенно неожиданным для Балландоржа.
Только и он не стал действовать так, как предполагал Петр Ефимович. Наоборот, велел задержать его и бросить в одну из камер внутренней тайной тюрьмы. Отыскав и повод подходящий:
 — Расстрел бойцов-цыриков, проводивших спецоперацию в степи по задержанию опасных контрреволюционеров.
Допрашивали его со всем пристрастием.
Все пытались узнать:
— Что известно ему об исчезнувшей казне владетелей Древней Монголии
Особенно же — о священном расписном узорчатом кувшине с алмазами. Самой дорогой вещи, доставшейся еще от набегов Чингисхана.
Когда же убедились, что от комкора ничего более не добиться, заговорщики решили от него отделаться старым испытаным способом бандитов-ушкуйников — накинули удавку на горло и подбросили труп военного на одной из утренних столичных улиц.
Где после его сами же и нашли, выдвинув версию о случайной гибели комкора.
Никто расследовать ее не стал. Хотя было немало для этого поводов.
Специальные агенты внешней разведки Советского Союза смогли вернуть не только бумаги, бывшие у Щетинкина, но и доставить в Ленинград останки, невинной жертвы последователей барона Унгерна — Джа-ламы.
Его голову, посоленую в крепком растворе и закопченую на костре, потом долго еще возили заговорщики по стране на пике, дабы отбить у аратов даже мысли о доброй памяти об этом незаурядном человеке.
В одной из таких показательных поездок и был а изъята голова старика, как оказалось, павшего жертвой того самого «золотого обоза», что еще не раз собирал свою смертельну. жатву.
Но не надолго пережили главари ордена своих жертв.
Убийство Щетинкина подтолкнуло чекистов на завершение операции по выявлению заговорщиков - унгерновцев.
И опять на допросах шел разговор о «золотом обозе».
— Только, где он? И куда увел своих людей Фердинанд Оссендовский? — узнать так и не удалось.