отрывок из невостребованного

           СТРОЙОТРЯД

Стройотряд базировался в Кулундинских степях Алтайского края. Село Родино встретило бревенчатым домом, Старкой, хмельным пивом местного завода и безымянной коровой с очень грустными, но проникновенными глазами, с физическим уродством ног. Одиночество было ли причиной первого, большой ли ум животного или квазимодство? Копыта ее были неестественно вывернуты наружу и с каким-то надломом в ногах представляли ступни. Она напоминала колхозницу, стоящую на краю поля, закрывающую грубой широкой ладонью глаза от солнца и обозревающую объем предстоящей работы. Тяжелый ли труд или отсутствие асфальта заставляла сельских жителей ступни ног широко расставлять? Они так не только стояли, но и передвигались, «нанося» абсолютное непонимание городским жителям неудобством такой походки.
Молокодавалка паслась одна в поле, через которое студенты ходили в столовую.
Эта «буренка», родившись в обществе, не могла быть – по определению классика –  свободной от него – рекордистские желания обуревали ее с детства. Позже, не будучи выведенной на сочные деревенские пастбища, она ухитрялась на зажухлой деревенской травушке давать большие удои. Она следовала местным обычаям, местной моде и прочим глупостям, которые придумывает деревня от неимения театров, от оторванности от очагов культуры. Ярким бывают события, когда местные дамы хвастаются друг другу особыми рецептами засолки капусты. Наверное, их бывает много индивидуальных рецептов засолки лопоухого овоща, но конец у всех один – кислятина весной. Ну, а эта дуреха цепляла себе репей на хвост, уши и думала – выглядит красавицей.
Так вот, крупный рогатый скот отверг лапушку-коровушку – ее одиночество говорило об этом. Сколько философских мыслей родилось в ней, в этом изгое общества! Но парнокопытное не обозлилось на жизнь - не стало бодливой и лягающейся. Более того, животное сохранило в себе «человечность», она не запила, как многие, не ушла в отрицание мира, в протест. Не стала отращивать себе битлы, не села на белладонну. Коровушка достойно шла по жизни. Своей жизнью она давала слабакам надежду изменить их никчемную жизнь. В ней чувствовалось внутренняя убежденность в своих мыслях, мудрость. При своем недуге она продолжала быть рекордисткой в удоях. Иные стали тянуться к ней. Корова никого не отвергала – бывало, часами наставляла заблудших, не пришедших вовремя на дойку.
Таковы были версии троих остолопов, Михаила, Антона и Юры, которые они выдвигали в диалогах, укатываясь от смеха, созерцая несчастную. Животное, в периоды неистовств парней, переставала жевать траву и неотрывно смотрела на придурков. Что думала бедняга в этот момент? Как, наверное, ей до слез было обидно, что над ней неприкрыто смеются мужчины. Предположение ее мыслей вызывало еще больший гогот. Но в этих глазах было море чувств. И, ведь, она не делала вид, что ей безразличны эти трое – она понимала и знала жизнь больше их. Но была выше того, чтобы объяснять ее недорослям.
Это продолжалось всякий раз, когда отряд проходил мимо пастбища одиночки. Никто не позволял себе бестактности по отношению к корове, но никто ее не кормил хлебушком из столовой. И только они, трое, давали ей с рук хлеб. Сколько в ней было гордости – никогда она даже взглядом не просила угощений, хотя условный рефлекс подсказывал ей, что с появлением парней пришло и деликатесное питание. Она принимала его по графски: даже не сделав шаг навстречу пищи, без расшаркиваний, но и без надменности. Ее внутренняя стать, так не согласующаяся с внешним видом, могла вызывать у серьезных людей почтение к ней, умиление ее незлобивым характером. Приятели, просто, не умели по-другому выражать эти чувства, нежели вульгарны смехом. А еще, им давало право изгаляться  над животным существующее убеждение, мол, корова – существо глупое и унижений не понимает.

 Кроме общения с местной фауной у строительного отряда были еще и серьезные мероприятия – чтение лекций в трудовых коллективах. Бригада должна была еженедельно читать лекции на пивзаводе. «Коллективом бригады решение начальства принято было с одобрением». Они заверили лично генерального, в смысле, командира, что достойно пронесут возложенную на них ответственность.
На завод посылались бойцы, по итогам недели зарекомендовавшие себя незаменимыми собутыльниками, не раз поддержавшие организацию компании выхода «в ночное». Нельзя сказать, что чтение лекций, после которых чтецы угощались настоящим пивом из «запотевшего» графина, было провокацией походов. Выход могли устроить, когда возникала необходимость и гормональная потребность.
Но Антон и Уткин изменили расписание мероприятия, утвержденный всем коллективом, которое гласило «пока хватит»! После привычного угощения лекторы нагло попросили повторения, правда, с согласием заплатить. Возвышенной радостью ударило родинское пиво в голову. Из ума вылетели никчемные обязательства, боязнь наказания, деревенская грусть – продолжение требовалось категорическое.
В третьей дозировке им с улыбкой отказали. Но была бочка. В центре поселка она была роком изобилия, потому что была всегда. К ней-то и потянулись Антон и Юра. И только набольшая наличность смогла их вернуть на работу с сильно расплесканной банкой нефильтрованного пива с завода. Ничего не сказал им бригадир, лишь зло сверкнул глазами и махом осушил остатки. Пока лекторы в сказочных красках рисовали свой поход на пивзавод, Михаила хмельнуло. До окончания работы оставалось три часа. Неведомо как найденные деньги реализовались в вино «Лучистое», пустые бутылки от которого вскоре одна за другой отлетели за сарай. Однако, еще в полете были замечены бригадой кровельщиков, которые работали на крыше двухэтажного дома и тоже были любителями, но которых стопорил комсомольский запрет на алкоголь в стройотряде. Пуританство, пуританство – жизнь не может быть без глупостей!
Движение «в ночное», неожиданно получившее поддержку у других рядовых членов стройотряда, нынче, для продолжения, требовало выхода. Не всем, правда, туда была открыта дорога – горлопаны и лозунгисты  оставались за… в общем,  на трибунах. Все чаще стали записываться к ним в компанию деклассированные комсомолом элементы женской наружности. Что, кроме догм, мог им предложить комсомол? А здесь их уводили в небольшую рощу, угощали вином, дарили любовь, да еще могли номера художественной самодеятельности показать.
В очередной раз просьба была удовлетворена двух симпатяг Веры Кононовой и Любы Тарыгиной.
Верка была шибко, в значении, очень, красивая. Об этом знали не только люди с филфака, но и с других факультетов, институтов. Парни атаковали общежитие, где жила Кононова. У нее от красоты ее всегда был выбор. Имея такую возможность, Вера не терялась. Она разбивала сердца легко, наотмашь, не жалея их хозяев. Пока Вера была в поисках, она представляла опасность. Однако, ее красивые глаза бросали на амбразуру с желанием завязать с ней любовные отношения. И летели мотыльки, и сгорали. Михаил не одну предпринял попытку стать выбором Веры. Правда, уже опаленный, он не бросался безумно в пламя, что спасло его от разочарования. Он научился защищаться иронией. С ее помощью он и флиртовал с Веркой. Для нее же поведение Михаила никак не вкладывалось в понятное ложе ее побед. Он как будто проявлял интерес к ней, был наивно открыт для ее чувств, но совершенно не страдал от ее открытого флирта с другими. И, что интересно, Михаил не выражал ей своего негодования, желание мести. Это ее запутывало, нарушало стройное представление, как разбивать сердца, а, поэтому, злило. Ей казалось, что вот она растоптала очередного, а он, словно в танке, продолжал радоваться жизни. И как задорно и завидно! Ее злило, что она не может так красиво воспринимать жизнь. Вера пыталась убедить себя, что Мишина жизнестойкость неестественна, напускная. Она почти убедила себя в этом. Но что-то не похоже было это на игру. Она предпринимала попытки очередных скрытых атак, и вновь удар уходил в пустоту. Как ей хотелось уронить этого неподдающегося свалу человека, который, с одной стороны, высказывал знаки внимания, а с другой - вечно подшучивал над ней. А тут еще другие девчонки проявляли к нему интерес – с воодушевлением встречали его предложения то на ночевку в стоге сена, то похода в ночное.
«Он аккумулирует вокруг себя интересную жизнь, а меня, словно, игнорирует, - были мысли Веры. - Это меня!? Еще весной этот Гуляев представлял отработанную добычу, когда убаюканный несколькими поцелуями, заставлен был видеть мои лобызания с новым избранником. Он должен быть повержен надолго и не сметь быть личностью. Да, как он…».
Вера знала, что концентрирует взгляды мальчиков и мужчин в школе, «на мостах, путепроводах, туннелях, виадуках», на вокзалах, в университете. Ее это разбаловало самоуверенностью. Выстроенная программа дала сбой. Очередные попытки заставить работать выношенную теорию терпели фиаско. Кажется, не знала Вера, что теория – это ни закон, ни аксиома.
Почему красивые девчонки бывают такими злыми? Что им еще не хватает? А, может, Верка получила облом и страдивания, нет, страдания еще в своей деревенской школе? Что ж за изверг там был, извращенец?
Костер горел, Старка пилась - Верка флиртовала. Да, еще мотыльки летели в костер. Зачем?
- Ты не драконь, Вер, Мишу, - просил ее Антон, когда та висла на нем.
- А, разве ты не хотел бы со мной?.. – провоцировала его «девка подлая».
- Вот меня тебе, точно, не удастся заморочить.
- Ваш Миша - слишком большой центр внимания.
- Поэтому через меня ты хочешь его осадить? А сейчас от меня ждешь каких-нибудь откровений, чтобы столкнуть нас.
Выдержав паузу, Антон продолжал:
- Какая ты будешь в старости? Тебя так же будут забавлять твои прошлые поступки? Будь осторожна – Михаил импульсивен.
Но не тот человек была Кононова Вера, чтобы отступиться от замыслов. Из темноты, ей показалось, сверкнули глаза Михаила. Сердце ее наполнилось сладчайшим чувством власти над человеком, который всегда радуется жизни, над человеком, не зацикленным неудачами.
Михаилу же было очень хорошо, что есть компания, что он наливает всем, что ему весело. Он понимал игру Веры, но тратить себя на убеждения вздорной девицы было ему скучно. Да и зачем? Сколько их уже было красавиц с загадочными глазами, сколько – будет? Идет жизнь активно, надо радоваться. А боль отнимает время, поэтому «нет – так не надо - другую найдем». 
Толи полнолуние было реактивным, толи выпивки взяли больше обычного, но ночное возвращение получилось не тихим. А может, причина была  в другом – тут ведь не определишь.
Уткина обворожила Люба – где-то рядом громко целовался их товарищ.
Смена планов в связи с предательским поведением претендентки на любовь  привело к коррекции сюжета - открывалась неограниченная возможность для употребления алкоголя, что Михаил и проделывал вместе с Костей Руссовым и Антоном. Из-за полнолуния, и только из-за него, Михаила здорово развезло – ему захотелось понять ощущение свиней, днем сидящих в лужах. К тому, кстати, располагала песня, которую они тянули с Антоном и Костей. Парадокс, но как любят петь люди с абсолютным отсутствием музыкального слуха – Костин голос и ноты невозможно было перекричать. Вера, верная своим принципам, вызвалась поддержать Михаила в его нетвердой походке и подставила свое тело. Поравнявшись с лужей, Михаил оттолкнулся от предоставленного в помощь плеча Веры и сладостно шагнул в жирную гущу. Следом приплыл к нему Антон. Вдвоем они сидели в теплой жиже, наблюдали целующегося на фоне луны их друга и пели:
«Слыхали мы – луна кругла, как мячик, а нам охота побывать везде. Мы, только, знаем – жить нельзя иначе на зеленой суше, в голубой воде».
Видны были порывы Уткина «в голубую воду», да не пустили его, чтобы заставить всю следующую жизнь корить себя за излишнее послушание женщин.
Проснувшись утром, Михаил сделал два заявление, одно из которых гласило, что Кононова им больше не собутыльник.
- Я вчера попытался ей говорить, - начал Антон.
- Антон, я все прекрасно понимаю – ты даже не оправдывайся. Идет она…
Вторым заявлением Уткину предлагалось признать талант Пола Маккартни. Михаил ставил кассету в магнитофон.
- Уткин, если сейчас скажешь, что тебе не нравится  Вингс, я тебя убью!
- Нравится-нравится, - чтобы отвязаться, из-под одеяла пробубнил Юра.
- А ты, мужчина, где был ночью? – поинтересовался Костя у Юры. – А? Что молчишь, ботва?
- Костя, да пошел ты…
Видно было, что Юре Уткину не до веселья. Этот человек не умел скрывать своего мрачного настроения.
- Что, не дала Люба? – продолжал Костя тоном ротмистра выворачивать единственного из всех вчерашнего Дон Жуана.
Уже изгнанный вниманием из-под одеяла, Юра грыз ногти и смотрел в никуда. В момент экзаменов он всегда был таким. Михаил подметил эту особенность Юры. Он мог и, очевидно, хотел казаться невозмутимым, но кусание ногтей сразу выдавало в нем неуверенного человека и, конечно же, с комплексами. Он даже не понимал, что именно попытка скрыть неудачу или плохое настроение, приводит к его пониманию. И это вело к нулевому шансу скрыть свои переживания.
- Ты, правда, чего загадочный такой? – приступил к допросу Михаил.
- Да, пошли вы все! Ничего не случилось. Просто, дайте мне побыть наедине со своими мыслями.
- Ну – будь, - обиделся Михаил. – За это будешь сегодня обнесен чаркой.
- Автобус идет! – вновь, как каждое утро, панически заорал с улицы Иван Повалов.
- Э, пойдем, братва! – дублировал призыв к посадке в автобус Костя.
- Гуляев, - наконец, вернулся Уткин в жизнь, - пойдем пить пиво.
Михаил намеренно делано соорудил улыбку на лице, потом повернулся к Антону.
- Антон, ты иди тогда на объект – вдруг комиссарево  придет. Скажешь, что мы на складе. Мы тебе в банке принесем пиво.
- Я с вами хочу.
- Юра, - обратился Михаил, - убеждай Антоху сам.
- Антоха, - рявкнул Уткин, реабилитируясь от временной слабости, - бери чертова Назира и шуруй на работу!
Антон заворчал, обозвал Уткина гусаком и ушел в автобус. Путь Гуляева и Уткина лежал в противоположную сторону.
- Меня возьмите с собой, - подал голос из-за печки Олег Бэр, куда он поселился ввиду позднего прибытия в отряд. Олег, в мире Медведь, был особой персоной в отряде – работал он по желанию. Формально был причислен к бригаде бетонщиков, но, на самом деле, был музыкантом из известной факультетской группы. А в поселке он зарабатывал с местной группой на танцах.
- Давай быстрей, - бросил ему Юра.
Всегда медленный, тут Медведь догнал их уже в дверях. 
Столовая выдерживала время. Заведующая краном знала, как разговаривать с «их братом», прогульщиками.
- Ну чего зашли раньше времени? – заорала она из подсобки.
- Не ори! - был критичен Юра, - пиво давай!
В Уткине удивляло несоответствие интеллигентской внешности и советской грубости. Он, словно, не хотел отставать от страны и, выходя на улицу, надевал маску хама. И настолько преуспел в этой роли, что сжился с ней и почувствовал защищенность в ней от невежливого мира. Юра даже выработал выражения лица, соответствующее шукшинскому выражению: «ну- ка, Маня, смой пудру с рук и отвесь полкило шашлыка». Даже в рабочей робе зачесанные назад волосы и линзы-очки в толстой роговой оправе выдавали в нем какого-нибудь политического обозревателя на центральном телевидении. Первая встреча с таким фейсом вводила в обман людей. Но дальше герой раскрывался, и это еще больше стопорило народ. Не растерялся только однажды таксист, когда Юра с товарищами, усевшись в машине, бросил:
- Пшел!
Таксист не стал тратиться на слова, вышел из своей двери, открыл снаружи другую, где восседал Уткин, и за шиворот выкинул господское тело наглеца в свежий снежок. Остальные выползли из машины сами и катались от смеха рядом с брошенным телом, полным недоумения. Алкогольное самодовольство иногда подводило Юру.
Второй случай тоже вошел в анналы. Большой оравой они втиснулись в переполненный автобус. Последним был Юра. Подпирая других, он стоял на нижней ступени входа. Автобус тронулся, но двери еще не закрыл. Юра, уверенный, что автобусниками соблюдаются инструкции, откинулся на, якобы, дверь. Последнее, что видели друзья, это полное удивления лицо Уткина, куда-то ускользающее, а потом неловко копошащееся тело в снежном бруствере у дороги. Лица друзей – по позднему утверждению Юры – были не менее выразительны в глупости.
- Представьте, - аргументировал он, - вы смотрите фильм в темном кинозале. Сопереживая герою и надеясь, что вас никто не видит, вы делаете такие рожи, которые я увидел, находясь в коротком полете. Так кому было смешнее, гои?
Сейчас, в стройотряде, Уткин получал новый отпор.
- Ты у меня щас получишь пива!  Ишь, понаехала тут студеньва. В десять открываемся.
Прогнав студентов, продавец для убедительности закрыла дверь на щеколду изнутри.
Спорить не имело смысла, Но самым разумным было ждать. Никого еще ожидание не делало умным. Да и с чего? Все мысли направлены на будущее. Момент ожидания – это выброшенное из жизни время. Сильно утрируя, скажем: все глупости происходят во время острого ожидания. Смысл обретает только будущее времени – настоящего нет.
До открытия оставалась минута, когда они начали обратный отсчет.
- Шесть, пять, - ревело три голоса, соблюдая унисон, - три, два, один! Открывай!
Противная тетка долго наливала, как будто специально отвлекалась то на закачку воздуха, то на перестановку насоса. Казалось, что двумя кружками не обойтись, настолько хотелось пива.
После первых глотков молвил Уткин:
- Сюда я больше ни - ногой!
- Не говори, Юра – разбавила, б… жирная.
- Хм, - сказал редкий боец в бригаде Олег. – А мне, вроде, ничего…
- Тебе ли, барабанщик, с извращенным вкусом горнорудного города понимать в пиве? – укусил Михаил прогульщика из города Горняка.
Неудовлетворенная таким пивом компания двинулась в центр поселка, где стояла бочка. Там-то их не обманут. Пройти предполагалось немало, более пяти километров.
Маршем и с песнями троица в боевом порядке пустилась в путь. Невольно Михаил оказался впереди. Уткин с Олегом пристроились сзади. В момент, когда Михаилу захотелось общения, он, принимая игру, по окружности пошел в конец строя. Однако, стая – есть стая. Ей, похоже, не хотелось менять предводителя. Бойцы следовали тем же путем.
- Верной дорогой идете, товарищи! – рапортовал Михаил.
И можно было движению придать акцент политической маевки, скажем, в поддержку Бабрака Кармаля, но благой потенциал был превращен в фарс. И выписывало восьмерки трио вдоль центральной улицы поселка.
Идя по центральной улице, студенты набрели на уютную таверну с прозаическим названием ресторан «Космос». Голосом Сирен и армянским коньяком манила она в себя. Все предпосылки к тому сложились. Верхи не могли, а низы не хотели…. Упрощенный от строительства мозг, являющийся «верхом», не мог дать иную команду ногам, как не зайти и не вкусить напитка с долины Арарат. Опять же, «обострение выше обычного нужды и бедствия»…. А если не нужда в празднике от единообразной тяжелой работы, тогда что их могло гнать, презрев эту работу, в центр поселка?  У них еще была бескомпромиссная установка выйти на объект, которой Юра и Михаил утвердились друг перед другом, только это должно произойти через часок. Потом, по мере опустошения графина, этот час оттягивался. Он дошел до послеобеденного, и, вдруг, весь пакет обещаний самим себе и товарищам забылся, а захотелось экскурсии по населенному пункту, захотелось узнать историю местности. Интерес привел их в какой-то комбайновый парк, где стояло много техники в ожидании уборочной кампании, как говорили газеты. Среди больших колес они потеряли друг друга – музыкант их покинул еще в таверне, сославшись на репетицию.
Как вредны советы Уткина начинать день с пива, узнала команда на следующее утро.

- Здравствуйте, товарищ Уткин, - оглядевшись по сторонам и поняв, где он, начал новый день Михаил.
С очками на затылке, на соседней кровати, пробуждался Юра.
- Мы где вчера потерялись? – пытался восстановить он события.
- Ты комбайны помнишь?
- Нет.
- А что помнишь?
- Официантку
- И все? «Пойдем на экскурсию», - требовал ты вчера.
- А, как я пришел в отряд?
- А, как – я?
- Я знаю, - вмешался Антон. - Уткин пришел – было уже темно, а Миха плясал на крыльце.
- И что, все видели? - очень виноватым голосом просипел Михаил.
- Хм, все!
- Вот, влип!
Как ему было сейчас стыдно! Как ему бывало стыдно раньше, когда он терял над собой контроль, и как он зарекался пить вообще после таких залетов. Сейчас он ясно видел картину своей пляски. Наверняка, он выделывал «коленца», такие, какие он, куражась, выделывал дома перед зеркалом, что составляло величайшую тайну на уровне государственной. После  таких откровенных выкрутасов его, конечно же, осудят и отвернутся от него.
- Меня, точно, выгонят - вслух произнес он. – Уткин, ну зачем ты влез со своим пивом вчера?
Ему живо представилось комсомольское собрание, где обязательно вынесут решение об его отчислении.
- Жизнь кончилась. Осталось найти покрепче сук или поглубже водоем, - Михаил старался еще шутить.
Он сидел на кровати. Скрещенные руки его опирались на колени, голова была низко опущена. Другой прогульщик не вставал. Только Антон, не обремененный нынче косяками, был одет и заправлял постель. Покаятельный монолог Михаила слушал командир, стоя в дверях.
- Так-так-так! – вышел он на авансцену, когда Михаил окончательно себя испепелил. – И как мы дошли до такой жизни?
Михаил изумился, вскинул голову, увидел ментора и промямлил:
- Мне уже задавали такой вопрос. Я, наверное, всегда жил в такой жизни – ничто меня не выведет на новую.
- Сейчас идите на работу, а мы с комиссаром решим, что с вами делать?
Это была маленькая зацепка за прощение. Михаил решил ее использовать.
- Идем-идем!  Сереж, ты подошел бы к нам сегодня, а?
- Посмотрю на ваше поведение.

 Суд-соброние с повесткой аморальное поведение членов бригады бетонщиков Уткина, Белых и Гуляева состоялось на улице, возле входа, на скамейках, которые сделали Уткин, Белых и Гуляев. Комиссар по фамилии Политова ознакомила весь отряд с позорными поступками членов стройотряда. Им вменялось распитие спиртных… аморальное поведение, выразившееся в походах ночью за пределы стойбища, совращение на свои «богомерзкие поступки» других членов отряда. Единственное, что было положительным в бригаде, что отмечалось администрацией предприятия, это отличная работа.
На собрании выступал злобный комсомолец Хавин. Им было критически определено поведение троих членов бригады.
Случайно прочитанный протокол собрания, извлеченный из папки комиссара, забытой ею у общественного туалета, гласил:
«Партия и комсомол доверили нам высокую миссию строительства Кулундинского канала. Мы с воодушевлением приняли их наказ. Но нашлись в нашем коллективе отщепенцы, для которых  великие планы государства – забавы. Мы говорим твердо таким разгильдяям «нет», им не место в наших рядах. Я голосую за их отчисление из отряда и, соответственно, из университета. Только так...»
Далее читать было невозможно – слезы, брызнувшие из глаз, размыли фокус, а трясущиеся руки не могли сгенерировать стабилизатор изображения. Буквы превратились в синие пятна, а лист бумаги - в трепетное крыло бабочки.

- Знаешь, Костя, где сейчас Хавин?
Костя и Михаил пили пиво в баре Столешникова переулка столицы. Так причудливо они оказались там каждый по своей причине в одно время.
- Где-то в руководстве какой-нибудь фирмы, прожигает остатки комсомольской кассы – где ему быть!
- Значит, ты ничего не знаешь! Ну, слушай – я тебе расскажу о нем, Жизнь его - откровенная притча о вечном Агасфере.

                Притча о вечном комсомольце Хавине

Хавин родился в семье технички средней школы и директора этого же учебного заведения. Вернее сказать, это не была семья, а были внебрачные развлечения директора сельской школы с незамужней женщиной, недавней ученицей этой школы. В период обучения она беспросветно влюбилась в своего учителя физики и, одновременно, директора. Любовь заставила выпускницу забыть  мечту о дальнейшей учебе, лишь бы быть всегда и рядом с обожаемым человеком. Должность технички был лучшим вариантом. Чтобы не слышать вечных осуждений своих родителей, дочь ушла жить в школу. Директор предоставил ей комнатку, бывшую кладовку без окон, из которой молодая женщина вынесла старые сломанные глобусы, порванные географические карты и прочий мусор, и поставила туда диван с учительской. Чтобы не видели учителя, перенос происходил на летних каникулах.
Вскоре родился Сергей Хавин. Чтобы себя не компрометировать, отец-директор сразу отстранился от сына – не стал признавать его. Техничку это нисколько не покоробило. Она воспитывала Сереженьку сама и навещала директора в его кабинете. Мальчик получился  понятливым, и маме не надо было долго объяснять ему, что выбраться из общей с матерью комнаты можно при особом поведении и при хорошей учебе. При активном убеждении, где лаской, где кнутом, Хавин воспринял убеждения матери. Его общественная работа в школе поражала педагогов. Вечный инициатор идей, он не оставлял в покое всю школу. Макулатуру и металлолом он собрал не только у себя в селе, но и в соседних. Столько даже не читали сельские жители, и столько даже не было техники у них. И при этом, он всех, не желающих жить по параграфу и расписанию, клеймил на собраниях. От правильности поведения у него выработалась определенная посадка головы на туловище, положение рук при ходьбе, при выступлениях на собраниях, при ответе на уроках. Голову Хавин держал в полуобороте, глаза смотрели из-под век. Он ухитрялся так смотреть даже на старшеклассников, которые были, безусловно, выше его. Сама мать видела, что любимым местом игры сына была трибуна. Любовь к ней привили фильмы, в которых комиссары-горлопаны звали на смерть безумную толпу.  Еще ножки не дотягивали его головушку до верха трибуны, но подставлен стул, и вот он репетирует речь в пустом актовом зале, выбрасывает вперед руку и повторяет-повторяет слово «товарищи» в разных интонациях.
Все педагоги хвалили его, и только директор печалился одиноко в своем кабинете, подперев голову ладошками, бессмысленно смотря на стакан с самогоном. 
«Кого я родил»? – думал директор.
Так Хавин при школе и прожил до семнадцати лет. Эти годы, хороший аттестат и такая же характеристика открыли ему путь в город и в университет. Мать-техничка не стеснялась наставлять сына:
- Ищи невесту себе городскую, обязательно чтобы была дочерью большого начальника. При правильном поведении, сынок, сделаешь себе карьеру через тестя. Почитай его и предупреждай его желания. Никогда не расслабляйся, всегда будь готов к неожиданностям. Огульно не критикуй – знай, этот человек может стать либо другом, либо врагом. Но ни те, ни другие тебе не нужны. Живи по законам той семьи, где примут тебя. Мы с тобой должны стать секретарями.
На первом курсе Хавин нашел такую невесту, и пошла его жизнь по комсомольской части. «Куда бы ни бросало его время, везде Хавин был на комсомольской работе,  везде он был организатором, идейным вдохновителем масс, всюду  чувствовалась его мудрость, взращенная партией». Эта цитата из некролога была его звездой, к которой он самозабвенно летел и которую хотел бы, чтобы произнесли на его похоронах.
И лишь когда мгла опускалась на землю, комсомолец Сергей Хавин снимал маску и предавался мечтам, не совместимым со званием комсомольца. Желал комсомолец богатства. Вынес он эту идею из постоянных напутствий маменьки и из сопоставления своей жизни в кладовке и счастливого детства других детей. Но в одиночестве Хавина преследовал один и тот же кошмар – он видел свою комнатку-квартирку, вечно темную и тесную. Ему вдруг становилось страшно оттого, что он возвращается в эту комнату. Он стонал. В стонах этих были мольбы не выгонять его из дома могущественного тестя. Пока Хавин находился в ночной комнате, он клялся не совершать поступков, компрометирующих его, но когда наступал день, он не мог сдержаться от плывущего в руки. А впервые ему притекли в руки итальянские джинсы JESUS, предоставленные институтской комсомольской ячейке в качестве поощрения бойцов студенческих стройотрядов. Перевоплотившись через барахолку в наличные деньги, они легли в карманы комсомольских боссов университета.      
 Нет нужды повторять однообразную жизнь Хавина с речами, лозунгами и призывами. Надо отдать ему должное, он никогда не проштрафился, неся наказ матушки-технички. После окончания университета он работал освобожденным секретарем большого завода. По утрам слушал селекторные совещания и думал, что он приятен руководству завода. Тут пошел мор на генсеков, и Хавин решил, что настала его пора выдвигаться дальше.
 В заводской Красный уголок собрали менее занятых в данный момент инженерно-технических работников. Те, отвлеченные от приятных послеобеденных разговоров, без охоты, но под кнутом начальства расселись в зале, не подозревая, какую им приготовили «комедь». За трибуну встал секретарь завода Хавин. Он стоял, уже возвышаясь над своей игрушкой.
- Сейчас, - реквием басил Хавин, - когда вся страна понесла великий урон со смертью Черненко, я, чтобы партия не потеряла своего числа, подал заявление в ее ряды. Я закрою собой эту брешь и прошу дать мне рекомендации директора завода и секретаря партийной ячейки.
Зал склонил головы. Нет, не от скорби – от стыда за глупость секретаря, за неприкрытую нескромность, за бесстыдное выпячивание. Поникшие головы Хавин принял за произведенный им фурор. И его понесло по хорошо режиссированным репетициям с выбрасыванием рук, игрой мимики. Люди поодиночке стали вытекать из зала.
Его спектакль «не прошел» на заводе. Другой сюда требовался сценарий. Слишком серьезны были люди на этом заводе. И сказал ему парторг вслух:
- Подожди! Наберись мудрости! Укрепи дух!
И ответил Хавин ему про себя в злобе:
- « Иди ты, что ты медлишь?»
      - «Я пойду», - сказали глаза ему мудрого руководителя, - « но и ты пойдешь и будешь меня ждать».
Вскоре партию и комсомол лишили власти. А Хавин ходит до сих пор в просторах вселенной, ищет коммунистов и просит у них рекомендацию. Нет у него больше сил оставаться комсомольцем.
Вот такие получаются уродливые результаты от интеллигентов и техничек.

                *          *          *

Собрание в стройотряде закончилось мирным устным выговором. Бригаду предупредили, что она на шаге от изгнания. Необходимо было зарабатывать очки. На следующий день провинившиеся бойцы приступили к этому.
В потенциал добрых дел отряда был вписан сбор лекарственных трав. Кто их знает эти травы? По мудрому разумению командира вокруг дома и далее в поле как раз такая и росла.
Командир вооружил бетонщиков косой, типа, литовкой с коротким полуотломанным черенком и сказал:
- Даешь траву!?
Ближе всех с предметом был знаком Михаил – у деда в деревне немного познал он чудовищный труд косаря, но ответил, вернее, пробубнил Антон:
- Мы вам сейчас дадим!
Жара. С трудом носишь свое тело, а тут еще надо махать литовкой. Пот, действительно, льет. Он попадает в глаза и щиплет их. Стараешься смахнуть пот рукой, но он тут же, снова застит глаза. От работы задыхаешься. Но, кажется, горячий воздух не способен насытить легкие.
Михаил помнил, как красиво делал эту работу дед! Поджарый, он, словно гимнаст, легко вращал тело, уводя руки с литовкой далеко за спину, чтобы сделать больший захват скашиваемой травы. И она у него красиво и ровно ложилась под красивый  звук «ших».
Смотришь и, кажется, что это нетрудно, но стоит взять косу, махнуть несколько раз, чтобы понять, какой тяжелый этот сельский труд.
 Странный Уткин не стал участвовать в заготовке сена. Михаил два вечера скашивал траву возле дома, а Антон относил ее на чердак – такова была командирская технология. Как ни странно, Михаил был рад этой работе. Ощущение огромной нужности его действий рождало в нем гордость. Он, как его дед, старался так же вращать свой торс относительно неподвижных бедер. Получались красивые движения, достойные стать движениями в танце.
- Стоят – вылупились на наше горе, - как будто себе сказал появившейся Антон.
- Кто? – Михаил остановил танец.
- Да, вон, - махнул в сторону головой Антон.
Возле отдельно стоящего здания туалета на них смотрели несколько студенток, видимо, как у них водится, всем коллективом пришедшие  туда по естественным причинам. Закончив с одним, их заинтересовал косец, так сексуально выполняющий задание. Обнаженный и загорелый его торс, мокрый от пота, блестел на фоне уходящего низкого солнца. Спинные мышцы, коих обычно не было видно,  в работе напрягались и оттенялись при выгодной постановке света.
Михаил на мгновение бросил взгляд в сторону девушек, нагнулся, рукой схватил скошенную траву и стал вытирать ей металлическую часть орудия. Так должно делаться, он видел это и в кино и наяву.
Через неделю они отвезли на машине несколько тюков, связанных простынями в аптеку.
- Но это не лекарственная трава, - остудили их патриотизм.
С заготовками они обмишурились не в пример колхозникам, которые поставили длинный стог сена. В него, чтобы испробовать, каково это «с ненаглядной певуньей в стогу ночевать» отправились вчетвером. Тут-то плохой Уткин выплыл, блистая перьями селезня.
- Кто с нами пойдет ночевать в стог, - после вечерней линейки спросил Михаил.
- Мы, - вдруг отозвались две девушки.
Кое-как они влезли на стог.
- Какую вы сторону, девчонки, выбираете? – совершенно серьезно спросил Миша.
Даже при лунном и звездном небе он заметил мелькнувшее недоумение в лице друга, а девчонки кисло повернулись и поползли в дальнюю сторону стога.
- Гуляев, ты чё, дурак? Девки пришли не звезды считать – надо действовать.
- Мой друг, ты о чем подумал, когда я предложил ночевку на стоге. Можно ли то, что ты предлагаешь?-  стал дурачиться Михаил
- Гуляев, ну хватит уже – давай иди, зови их.
- Юр, ты как гриб трутовик – ничего самостоятельно не можешь решить. Почему ты не побеспокоился о пойле – девок угощать надо. Тебе какая нравится?
- Татьяна.
- А мне никакая. Но, если б ты, олух, достал бы водочки из внутреннего кармана, то, глядишь, что-то бы и закружилось. Не, ну, правда! Как пакостить, так он – тут как тут, как отвечать – я один. И тут же, словно ничего не произошло «Гуляев, давай…» - возмущался Михаил. – Эгоист несчастный!
О чем говорили на той стороне стога, лучше не знать, но Михаил всю ночь ворочался и ворчал про себя:
«Какого черта романтизируют эту солому, - думал он. – С одной стороны уберешь колючий стебель – начинает колоться в другом».
Михаил так распсиховался, что готов был бежать в дом. И только закрытая на ключ дверь остановила его. Сон под открытым небом не для каждого, да еще ранний рассвет, звонкие петухи, мычание коров, гоготание гусей. Это был кошмар!
Они возвращались, не глядя друг на друга.
Долгое пребывание в одном месте и коллективе начинало надоедать. Уже считались дни до отъезда. Михаила уже ничего не могло радовать. Даже праздник строителей в отличие от других для него был безрадостным. Он чувствовал себя на нем лишним. Михаилу хотелось дико и громко зареветь – он остался одиноким. Он сам себя загнал в необузданную тоску. Но и сам он с ней не мог совладать. Казалось, хандра приходит ниоткуда и сковывает. Он даже попытался изобразить веселье, но сразу получилось смешнее коровы.
Михаил несколько раз уходил в комнату, старался уснуть, но, боясь пропустить знаменательные события, возвращался в коллектив.
Мимо бегал с графином пива Уткин, преследуемый неведомо откуда взявшимся Константиновским Сергеем, тоже выпускником их факультета.
- Дай пива, революционный матрос! - кричал он Уткину, встречающему праздник в тельняшке.
Жаркий спор уже под столом разгорелся между Костей и Антоном.
- Ты, Антон, ботва!
- Нет, это ты ботва!
Интересно то, что оппоненты не собирались вылезать оттуда и мирно лежали там на спинах. От влитого вина друзья вспомнили, что потомки их - из казаков, и спят там, где настигла их алкогольная истома. Подстолье для этого наипервейшее место.   

Стройотряд угас вместе с летом. В бригадирской книжке Михаил сделал запись от 28 августа:
«Покинули поселок Родино, проклиная и понося его».
Через десять лет он достал уже реликвию и добавил запись:
«Ели бы туда вернуться…»