Глава 35 романа Оглянись на Лилит В. Лазаря

                / с разрешения автора/


Жанна приходила в мастерскую каждый день.
 Кроме «Сирен», Шорохов написал с нее «Лилит». К этой теме он возвращался дважды. Вначале она сопротивлялась: ей ли конкурировать с Полиной! Но после  согласилась. «Этот образ многогранен. Можно трактовать по-разному. Если выйдет лучше, пусть владелица салона (когда была свежа, она тут не терялась) кусает себе локти».
Композицию сменили: она стоит в проеме, змееволосая, в венке из лилий; силы воли чуть поменьше, зато женской привлекательности больше.
— Не пойму, какая лучше… — вглядываясь, заметил Шорохов.
Лицо у девушки зарделось.
— Какой образ более правдивый, — спохватился он. — Больше жизни, а стало быть, и правды во втором. «Если б не семейка, не  летняя история, то от этой сущности я бы ни на шаг не отступила», — с грустью думала она.
Шорохов работал легко и увлеченно — вдохновение не покидало его ни на минуту. На одном дыхании он закончил картину в целом и теперь подправлял отдельные места.

                * * *
Женщины всегда обладают удивительной способностью предугадывать появление соперницы. Что касается бывших жен, то они к этому явлению  чувствительны вдвойне. Где напрямую, а где через своих шестерок, но все они ревностно следят за успехами покинутых мужчин. Особенно, когда бросают сами. Не прошло и месяца со времени знакомства Шорохова с Жанной, как однажды вечером Лена заявилась к нему домой. Она по-хозяйски осмотрела комнаты, удивляясь наведенному порядку (обычно у него был кавардак), пощупала глазами мебель, потом прошлась вдоль стен, где висели новые картины.
— Ты ничуть не изменился. Все та же мифология, богоискательство и обнаженные тела, — с иронией отметила она. — Единственное, что достойно похвалы, так это техника письма. Она безукоризненна.
— Я рад, что ты заметила хоть это, — сухо отозвался он.
— Не беспокойся, дорогой. Я заметила и остальное. Идем со мной… — Она распахнула двери ванной и жестом указала на бечевку, где сушились трусики и лифчик Жанны. — Мне сказали, что ты с ней появляешься на людях. — Глаза ее сверкнули, но она мгновенно взяла себя в руки. Когда она хотела, она вполне могла быть дружелюбной. — Кто эта девица? — спросила она мягче.
— Студентка, — ответил он.
— Ты женишься на ней?
— Не исключено. Ведь я свободен…
Лена вымученно улыбнулась:
— Ты думаешь, что в этот раз все будет по-другому? — Она выдержала паузу. — Ошибаешься, мой дорогой. Жестоко ошибаешься… Идиллия будет продолжаться до тех пор, пока ты будешь рисовать ее. Но стоит тебе взяться за других — все повторится.
— Ты судишь по себе?
— Всю жизнь ты пялишься на них, но женщин ты не знаешь, — не обращая внимания на реплику, продолжала Лена. — Безропотной овцой она прикинулась на время. Как только ты с нею узаконишь отношения… — Она в притворном ужасе расширила глаза.
Он нахмурился:
— Ты пришла меня учить?
— Поступай, как хочешь. Просто я хотела тебя предостеречь. — Она опустилась на диван, достала сигарету.  –– Я все еще тебя люблю.  И ты об этом знаешь.
–– Твоя любовь носила деспотический характер. –– Он  помог ей    прикурить.  ––  А ревность переходила всякие разумные границы.
— Да, я ревновала. Но когда супруг не может оторвать глаз от шлюх и на его картинах их становится все больше…— Она выпустила дым. — Я знала, что рано или поздно эти твари соблазнят тебя. И вовремя ушла.
— Ты ушла по другим причинам — испугалась трудностей и предала меня.
Она расхохоталась:
— Какие высокие слова! — Она стряхнула пепел. — Ты был не в состоянии позаботиться об элементарном быте. Я уже не говорю о том, что мог бы сделать блестящую карьеру. Разве так уж трудно было намалевать несколько плакатов?
— Как художник, я бы потерял себя.
— Вот видишь, дорогой, — съехидничала Лена. — Принципы были для тебя важнее. А ты мне говоришь тут о предательстве.
— Оставим этот разговор. Он бесконечен, — отмахнулся он.
— Говорят, что ты устраиваешь выставку. Это правда?
— Да, это так. На будущей неделе завозим холсты.
— Сколько всего ты думаешь собрать картин? — деловито осведомилась Лена.
— Шестьдесят четыре из моей коллекции. И примерно тридцать согласились предоставить те, кто купил их раньше.
А объединяющее полотно?
— «Сирены». Я их только что закончил.
Она глубоко затянулась и, пристально глядя на него, сказала:
— Как насчет совместной выставки?
Он удивленно поднял брови:
— С кем?
— С Кудряшовым, — отрывисто бросила она.
У него едва не вырвалось ругательство, но он сдержался:
— Он научился рисовать по-новому?
— Я заставила его писать абстракции. Теперь это в ходу. Кроме того, есть несколько портретов, что не вошли тогда…
«Раз они не вошли тогда, значит, откровенная халтура, — подумал Шорохов. — Ведь у него в советские времена брали все подряд».
— Идея, которую ты мне подкинула, принадлежит тебе?
Она кивнула:
— Он надеялся на персональную, но я его отговорила. Все наши сбережения уйдут на аренду зала, а сборы могут быть ничтожными.
— И ты решила, что идеальный вариант — совместная?
— У него сейчас депрессия. И его состояние вызывает у меня тревогу. Ты бы мог помочь ему. — Высокомерный тон, взятый в начале разговора, стал просительным. — Конечно, зрители повалят на твоих красоток. Но у него сложилась бы иллюзия, что они пришли смотреть на его абстракции. И такой самообман мог бы оказаться для него целительным.
Слушая ее, Шорохов мрачнел.
— Если бы речь зашла о ком-нибудь другом, я бы, вероятно, так и поступил. Но помочь Иуде, который дважды предавал меня… — Он чувствовал, что в нем закипает ярость. — Когда у меня сожгли «Входящую во Храм», он заседал в комиссии. Он мог бы написать нейтральный отзыв, но, стараясь угодить властям, накатал пасквиль, в котором утверждал, что я фрейдист и мои работы идейно чужды. С его подачи все и началось: травля в прессе, беседы в желтом здании, изъятие восьми картин. А теперь ты предлагаешь дописать в афишу его имя и в снятом мною помещении выставить какие-то паршивые абстракции? Дескать, этих двух художников что-то там объединяет?! А не пошел бы он туда, откуда вышел! — выругался Шорохов.
Ее красивое лицо покрылось пятнами.
— Я знала, что ты не согласишься…
Он нервно зашагал по комнате.
— Чтобы отказать ему, хватило бы и твоего ухода.
— Если бы я надумала вернуться, ты бы простил меня?
— Я не питаю к тебе враждебных чувств. Но ничего из этого не выйдет. Ты снова будешь ревновать и попытаешься опять насиловать мое воображение.
— Ты думаешь, эта юная психея чем-то отличается от меня? Как и любая женщина, она отлично понимает, откуда ей грозит опасность. Поскольку этим способом она тебя поймала на крючок, то, утвердившись, сразу же поставит ультиматум: быть единственной моделью. Все повторится, дорогой. Все повторится… —  Она поднялась и, не прощаясь, вышла.

/ на  снимке фото с  репродукции картины художника Александра Исачёва "Лилит входящая"