Под небесами небеса

<до рая ближе чем ты думаешь.
когда над тобой стрижами свистят осколки, только и думаешь о том, достаточно ли ты низко нагнулся и упал ничком в эту ледяную, насквозь промерзшую до безобразия жидкую глину...
А впрочем нет, не успеваешь подумать. Просто слышишь шипение, колыхнется фонтанчик воды рядом с головой и вода вдруг становится теплой...
и лежа на спине смотришь в небеса и думаешь: господи, мимо, мимо
А небо серое, унылое, низкое такое. И рай в разрыва облаков кажется теперь близко близко...
На войне он был хирургом.  В основном ампутировал, так было проще.  Хотя руки, особенно пальцы  всегда старался спасти. На место ноги,  говорил он какому нибудь солдатику, можно и костыль пришпандорить,  ну, помнишь одноного Сильвера? Пирата из детского фильма...  Помнишь, как он будучи одноногим через забор вот так вот запросто? А без руки кто ты будешь, - калека? Как ты будешь потом бабу одной рукой обнимать, а? А если хирургом захочешь стать? Вот. А у тебя всего одна рука.
Потом собирал, складывал подравнивая раздробленные кости, кропотливо шил разорванные  капилляры, висящие на лохмотьях сухожилий мышцы. Проще было отрезать. Проще, конечно. Тогда он брал в свою ладонь со стороны казавшуюся ладошкой по сравнению с той, похожей на красную лапу в пропитанных кровью бинтах, осторожно снимал бинты, иногда дергал, говорил, что так лучше, не так больно так, когда сразу, и ты ведь мужчина, правда? Мужчины не плачут. Сделаю твою руку, Будет как новенькая,  можешь не сомневаться, я не бог, но и не боги горшки обжигали, сделаю…

И потом,на выписке вместо напутствия: ты, паря берцы то свои выкинь. Лучше в кроссовках. Повезло, что на двух пока ходишь, наступишь на лягушку в берцах, оторвет по колено. А так только ступню потерял. Ну, удачи…      
И они уходили. Иные больше не возвращались, иным снова калечило руки, ноги, бывало повторно и так, что уже не спасти и тогда он говорил, что не беда, ты же помнишь летчика Гастелло, гм... Маресьева, мать его,  у него совсем ног не было, и ведь вальс танцевал. Даже шик в этом особый находил, ему говорят, вы так хорошо танцуете, а он штанину приподнимет, а там… Да, брат, мы и на здоровых ногах не умеем, а он на ходулях…

А когда конец войне, он, первоклассный хирург уже не нужен.  Да глупости это, говорил он сам себе, неужели тут, в целом большом городе никому не нужен хирург,  нет, есть вакансия пластического, но там и делать особо ничего не надо, зато платят.  А хирург это ведь почти бог. Только он решает резать или сохранить. И старался и резал и сохранял и снова резал, почти не чувствительный внешне, да и внутренне… Впрочем, нет, не совсем, иначе бы резал напропалую их,  покалеченных войной, их было много слишком много  иногда выздоравливающие солдаты  грузили умерших, кидали их, бесчувственных словно свиные туши, выкатывали на каталках, из морга, замороженных, каменных, ледяных, складывали штабелями, что бы больше вошло, увозили на станцию где то посреди степи, и опять грузили уже в рефрижераторы, рефрижераторные секции морозильники...

И вот, он пришел с войны. На улице пахло весной. Походил по клиникам, больницам и госпиталям. Нет, не нужен, сами понимаете - возраст. А сейчас молодым приоритет. Если и нужен, то на полставки, а ставки сами знаете, иные вон, по две берут, что бы семью прокормить, целыми неделями из больницы не вылазят… так что... но мы готовы вас принять, пока правда на время,  вот, у нас один в отпуск собирается… 
Надоело, как же все это надоело. Здесь, там, тут, разницы нет, те же руки, ноги, обмороженные по пьяни, распухшие от гангрены, старческие тромбофлебиты, артриты, артрозы и резать резать резать по живому, шить кроить пришивать, как же это все надоело… Потом вспомнил вдруг про первую свою специализацию. Да, принимать роды, что может быть прекрасней! Видеть как появляется новая жизнь. И шлепок по попе и первый крик. Не закричал, в патологию, реанимацию, барокамера, или в тазик, простите, мамаша, не могли спасти, значит не судьба ваша... хирург - циничная сволочь, а на душе каждая смерть - зарубка.
Взяли нехотя. Всего на полставки. Помощником хирурга, еще молодого, но уже самодовольного, опытного, знающего, что и как, а ты, ты, старый хрыч, хоть и безнадежно отставший, а помнишь, как в трамвае железные роботы компостеры... двадцать два года назад, еще по распределению в военкомат заскочил в трамвай, двери уже закрывались, сейчас кон дук тор. А двери те же самые. Нет, двадцать четыре рубля, да что вы мужчина, с луны что ли свалились? Цен даже не знаете, из машины, видать на мир глядел!
Ну да, из машины. Через узкие щели, пылью дыша, разогретой саляркой, потом, страхом, чьей то ненавистью, господи, опять танк подбили, дым вот валит, жар обдало - башня сорвана. Ну и что что не знаю, зато теперь буду знать. А у вас, товарищ кондуктор зато глаза красивые в них море плещется.
Ой, да что вы! Такой комплимент... Я же... а вы... вы вон какой молодцеватый. Военный!  А вы присядьте, вот место свободное...
Нет нет, что вы, я ведь еще не старый, а седина, так это... А знаете, здесь места для инвалидов.
Да для каких инвалидов, что вы! Бывает, что инвалид зайдет и стоит, а молодьба развалится здесь и сидит, жвачку нажевывает.   
Нет, не удобно, вдруг кто зайдет. Я привык, знаете, вот так, как и вы, целый день на ногах, а у вас, товарищ кондуктор если ноги немеют... нет, это потом будет плохо,  а сейчас главное профилактика. Пришли домой,  легли и под ноги валик, пусть кровь оттекает... 
Да что вы! Какой валик. Еще скажите, книжка и кофе в постель.  Странные, вы ей богу, как не от мира сего. И так целый день крутишься крутишься как белка в колесе, потом дома, а вы, - валик…

Отошел. Сел. Хотел как лучше, а получилось как? Вошел парень, кроссовки на ногах три полоски, черные, а ты сядь, садись парень, я выхожу скоро.
Спасибо, товарищ капитан, постою… нет, спасибо, боюсь, потом не встану…
Ты, парень не бойся, встанешь, помнишь Гастелло, нет, как его, Маресьева, он же тоже на ходулях, а бабы только с ним вальс... Вспомнил, вспомнил его. Один и сотен прошедших через его все помнящие руки.
Спасибо... доктор... я и так. Вальс… Смешно, а вдруг вспомнил, как Сильвер через забор лазил… Специально еще раз тот фильм посмотрел. Ловко…
Та и ты тоже так сумеешь, парень.  Не боги ведь горшки лепят! Быть может, обжигают, но не лепят!            

А потом новое место. Зарплата приличная.  Дело простое, нехитрое. Молодой хирург сказал, что потом еще больше будет. После лета сезон бывает, так что табунами прут.
Рожать будут?  Да нет, что вы. Аборты там… кто как в общем, залетела, ну и того пятнашка, часть нам часть тем, кто глаза на это закрывает.
А ты что думал, все по закону? Больше положенного срока больше денег сам понимаешь, риск, а риск, он денег стоит. 
Понятно, сказал, риск. Деньги. А деньги  - власть
Молодой хирург заморгал, а потом махнул рукой: привыкните, Павел Сергеевич, к деньгам быстро привыкают. Полгодика и машину. Иномарку, хорошую. 
Привык. 
После пятого шестого брал эмалированный таз, нес в соседний кабинет.  Котята, думал он,  слепые котята... смотрел, ставил в электропечь, не боги горшки обжигают, верно, тетя Клава?
Да что ж это деется, - причитала уборщица баба Клава, - да когда же это кончится, ведь не было ж такого раньше… всхлипывала, делала вид, что попала соринка в глаз, доставала аккуратно свернутый платочек.
Да не плачь, не плачь моя старушка, прорвемся, не война ведь!
Пожилая баб Клава убирала платочек и уходила в коридор. На пороге остановившись и теребя тряпку, глядя прямо на него голубыми как небо глазами,
ты доктор, сделай уж милость, возьми грех на душу!

Под небесами небеса, баб Клава

Отчего то зло захлопнул дверцу и с силой нажал на рычаг