ГАЛЕРЕЯ
Всё также, в какой уже раз, мы гостили у Силича, сразу и не вспомню в какое время года. Была ли это охота или выезд – чтобы помочь в чём-то или просто мы, по сложившейся традиции, испытывая потребность, просто гостили у него. Ездить в гости к Силичу мы с Виктором любили.
Единственным моментом из всего пребывания на хуторе, который угнетал нас – являлся отъезд. Всегда очень не хотелось покидать этот лесной рай. Но самой большой проблемой, со временем обозначившейся перед нами, стало уговорить и убедить Силича в том, что нам не нужно ни каких подарков, в виде всевозможных продовольственных презентов. Хозяин уже по приезду нас, начинал потихоньку готовить эти подарки. Постепенно сосредотачивались банки с мёдом, вареньем, мясо и рыба в том или в ином виде, в зависимости от сезона, сушёные грибы и ягоды. Особенно это стало принимать большие масштабы, когда мы стали участвовать в сенокосе и откачке мёда. Мы категорически отказывались от подарков, а хозяин под любой аргументацией непременно хотел одарить нас. Это уже начинало нас тяготить и являлось сдерживающим фактором для поездки на хутор. Мы не знали, какой найти выход из сложившейся обстановки.
Получилось так, что у нас произошла большая пауза в наших поездках. Мы оба с Виктором долго не приезжали, причины были на то у каждого свои. Когда, наконец, мы поехали к нему, по дороге само собой возник разговор об этой проблеме. Мы решили, что нужно слукавить и представить причину нашего отсутствия, не желанием «обирать» хозяина.
По этому поводу, после нашей встречи произошёл долгий разговор и мы убедили Силича, после упорного его сопротивления, в том что больше не будем возить продукты к себе домой. Мы постоянно подчёркивали, что это не касается передач его родственникам в город, доставляемых нами попутно и что всегда с удовольствием поможем ему в этом. Старик вздыхал, погружался в грустное настроение, но мы остались непреклонными и постановили это навсегда.
–Ну, хорошо, хорошо. Только детишкам – от зайчика. Немножко,– всё равно выговорил он себе квоту и мы согласились.
Вот и получился этот рассказ из, в тот приезд услышанных, вечерних разговоров, которые всегда подолгу происходили на хуторе и рассказывать приходится то, что было услышано от Силича
Помню, мы уже поужинали и ложились спать. Разговор происходил о способностях и возможностях человека, влиять на свою судьбу. Тему, по-моему, мы заимствовали из телепередачи, которую смотрели немного после новостей, в разрез нашим правилам – не включать телевизор на хуторе.
Суть разговора заключалась в том: как легко человеку пристраститься к пагубным привычкам и как трудно избавиться от них.
Силич на каком-то этапе разговора промолвил, что у него в галерее есть пара примеров на эту тему. Мы с Виктором напряглись, потому что уже как-то слышали это слово от него. Наша тактика – по возможности не задавать вопросов, а ждать, что должно само собой разъясниться, в тот раз не оправдалась. Вот поэтому, не вытерпев, Виктор спросил:
–Силич, что это за галерея? Про неё мы уж не первый раз слышим, а не знаем, что это такое.
Силич, уже лежавший в постели, ответил:
–Это слово, так – просто мой термин. Может и не совсем соответствует для этого. Просто я помню про каких-то людей: знакомых или вовсе не знакомых, случаи или обстоятельства их жизни, которые мне кажутся интересными. Для себя я, как бы создал галерею таких людей или случаев.
Он замолчал, раздумывая, стоит ли рассказывать дальше и попросим ли мы его об этом. Хитрый дед знал, что нас хлебом не корми, а дай послушать его рассказы. Тем более время укладываться ко сну и мы всегда, уже традиционно, после этого слушали что-нибудь интересное. Но всё равно, видимо ему приятно было услышать просьбу об этом.
Догадливый Виктор, как более инициативный из нас, не стал долго испытывать ситуацию и попросил рассказать.
Теперь я вспомнил, происходило это зимой, потому что утром не надо было рано вставать и мы могли позволить себе такой вечер рассказов.
Мы с Виктором уже лежали в кроватях, и Силич, погасив свет и сказав своё «ну слушайте», продолжил:
–Вот такой пример из моей галереи. Приятель мой хороший, старше меня, он родился ещё до войны. Да я же поминал про него как-то, это ведь он рассказывал про случай на Невидиме, кстати, тот случай тоже из галереи. Юрий Ефимович Улётов. Улёт – все называли его между собой. Отец у него был до войны каким-то начальником, в войну политработником на фронте, после войны зав.кафедрой КПСС в самом крупном уральском ВУЗе. Вот поэтому у них и была «Победа», на которой Юрка ездил на охоту, на Невидим. Как он рассказывал, со слов отца, того в 37 году арестовывали, но через неделю отпустили. Юрка Улётов по этой или по другой причине, на основании каких-то своих выводов считал, что сталинских репрессий не было. Всё это считал справедливым наказанием в духе времени, за всевозможные прегрешения перед социалистической законностью. Выдвигал теорию, что в то время непристойным считалось судить коммунистов за банальное воровство, поэтому и лепили из них разных замаскировавшихся шпионов, заговорщиков и других врагов народа, коими по его убеждению они и являлись, потому что обеспечивали себе не законную роскошную жизнь, в то время когда вся страна голодала, используя все средства для индустриализации и прорыва по всем направлениям. Приводил пример, что якобинцы в своё время, ставили свою власть по местам и каждый год снимали и посылали на гильотину и всё равно следующие продолжали воровать и наживаться, не смотря на страх смерти. А во времена Сталина не хотели признавать такой аналогии с якобинскими кадрами, вот и делали из них врагов народа. Объяснял, что существовал способ комплектации специалистами новых строек по линии НКВД, когда нужных людей делали виноватыми и они становились работниками на этих стройках. Сейчас тоже, мол, могут на месяц в колхоз работать послать и никуда не денешься. Существовала, дескать, в то время программа перевоспитания трудом, считалось, что много народа досталось стране не сознательного, с пережитками капитализма и вроде нужно по воспитывать кое-кого. А за хищения и сейчас можно многих осудить. Был большим приверженцем Сталина, считал его великим человеком. Часть репрессий объяснял борьбой между собой различных кланов на всех уровнях власти. Люди мол, сами виноваты, оговаривали друг друга, некоторые использовали при этом своё служебное положение, чтобы сфабриковать доказательства и добиться хороших показателей в бдительности и потом за это тоже несли ответственность. Сам по натуре горячий человек, до определённого предела, в спорах о сталинских временах, всегда яро оправдывал все его дела. При обсуждении текущих времён, всегда критиковал положение нынешних дел. Спор почти всегда происходил в курилке и всегда заканчивался тем, что Улёт обрывал его одной и той же фразой: «в сталинские времена вас нужно было расстрелять». При этом он выбрасывал окурок и раздосадованный выбегал из курилки. На него ни кто не обижался, потому что в этом человеке одновременно: сколько имелось желчи и занозистости – столько и добра, возможно даже и больше и все давно привыкли к его поведению и посмеивались над этим.
Учился он по молодости в том же институте, где работал отец. Состоял в факультетской футбольной команде и вроде в институтской сборной. Любил футбол с детства, сколько помнил себя. В футбол играл хорошо, хотя фигуру имел совсем не футбольную и вообще какую-то не спортивную. Высокого роста, тощий, ходил и бегал, наклоняясь вперёд, как будто переломившись в поясе. Ноги тонкие, кривоватые. Руки постоянно в размахе. В футбольной форме тех времён: в длинных трусах – выглядел очень неказисто. Но всё это затмевалось, когда он выходил на поле. Играл он тоже неказисто, даже смешно по первому разу смотреть на него. Ноги его, как-то сильно подламывались в коленках, совершали какие-то непонятные сумбурные движения в борьбе за мяч, при этом столько было старания, упорства, самозабвенности. Но, не смотря, на такой вид, результаты его борьбы в эпизодах и в целом – в игре, получались хорошие и всегда приводили в восторг болельщиков. Нужно сказать: в те времена велась большая пропаганда спорта. Каждый факультет имел свою команду и спортсменам-студентам прощали все учебные промахи. Тянули в учёбе. Когда нужно было ставить двойки, преподаватели ставили всё-таки тройки, что бы не объясняться в деканате. Многие не мозговитые студенты старались попасть в какую-нибудь спортивную команду, чтобы иметь послабление в сдаче экзаменов. Вот и Юрке один раз, поставил один доцент такую тройку, и что бы вылить скопившуюся желчь, сказал ему, что дескать, можно учиться в институте, когда папа завкафедрой. Юрка очень уважал отца и считал, что он к этому отношения не имеет, и что доцент сказал это от подлости. Не стерпел и врезал доценту. Случился скандал, и где-то там, на каком-то совете, его отец первый высказался, что за такое поведение студент Юрий Улётов подлежит исключению из института. Принципиальность в те времена наблюдалась большая у многих родителей по отношению к своим детям. Этим дело и разрешилось, хотя многие на том совете не прочь были замять дело – в угоду его отцу, и вроде даже уговаривали его об этом и больше всех такую инициативу проявлял тот доцент.
Так исключённый студент попал на работу на наш завод, вот только не помню: или сразу в армию, а потом на завод, или в армию уходил с завода. Служили тогда три года. Улёт попал в танковые войска и оказался в Венгрии, когда там произошёл, так называемый, путч.
На заводе он играл в цеховой футбольной команде и состоял в заводской сборной. У заводских болельщиков пользовался уважением, потому что в результате его неказистого и сумбурного колдовства над мячом, выходило всегда что-нибудь толковое. Часто слышалось на заводском стадионе: «Улёт, давай! Молодец Юрок!»
Нужно сказать, что в те времена у людей сложилось особое отношение к спиртному. Выпивали везде и всегда – по поводу и без повода. Понятие «алкоголик» ещё не применялось. Просто считалось, что человек любит выпить. Процветало это: начиная, чуть ли не с правительственных кругов и до самого простого человека и считалось почти хорошей особенностью – экстравагантностью, что ли и признаком достатка людей при социалистическом строе. Перед праздником в каждом коллективе накрывались столы, организовывалось подобие банкета, песни под баян и начальник режимного цеха ходил всех поздравлял и с каждым коллективом рюмочку выпивал. Происходило это всё негласно-официально. Спортсмены, особенно не высокого ранга – пили тоже. После игры обязательно: или за победу, или за поражение и в общем как вроде с устатку – после физического напряжения. Вот Юра и пристрастился к этому делу. После рассказывал мне один мужик, в то время самый молодой игрок в команде – салага, как называли его остальные игроки, единственный трезвенник среди них. Его не отпускали после игры, а оставляли сидеть в компании с остальными и его обязанностью было – отвести пьяного Улёта домой. Тот уже керосинил во всю в это время. Часто выпивал на работе. В то время заводской охране ещё не вменялось в обязанность, задерживать пьяных и составлять протоколы. В охране в основном работали девчонки из области, не поступившие в институты. Шли туда, не смотря на маленькую зарплату, что бы осесть в городе, потому что охранницам давали обязательно общежитие. Вот и стояли на вертушках такие девчонки с револьверами на боку, а на вышках с карабинами Мосина. Некоторые из них, по собственной инициативе стыдили пьяных мужиков, выходящих с завода. Завод военный, в техпроцессе везде спирт и эти пьяницы, видимо уже достали их. Попадало и Улёту, но он не вступал с ними в полемику: просто пьяным движением, молча, подносил к носу вохровцы пропуск и весь, сконцентрированный на координации своих движений, проходил мимо.
Когда его приводили пьяным, после игры, по установленным порядкам, его нужно было сдать на руки жене. Поэтому всегда звонили в дверь и ждали когда откроют. Жена открывала дверь и как всегда сетовала – дескать: опять, да сколько можно, да когда это прекратится. Наш герой не соображая – где он, молча подносил к носу жены пропуск и проходил мимо и, видимо, уже уставший и без поддержки товарища нескоординированный, во весь рост падал в коридоре. Жена благодарила провожатого и закрывала дверь.
Так дошло до того, что в сборной завода он уже играть не смог. В цеховой команде ещё держался. На работе начинал пить, чуть не с утра и каждый день. К расстрелу продолжал приговаривать своих оппонентов, не по одному разу в день. Вопрос дошёл до начальника цеха, тоже бывшего спортсмена, игравшего когда-то в волейбол в одной команде, с будущим нашим президентом. Мужик толковый, авторитетный – не крикун. Вызвал Улёта и сказал ему: «Юра, решай: не бросишь пить – уйдёшь из цеха». Больше ничего не говорил. Цех считался престижным местом работы. Вот Ефимыч сам решил, что всё, хватит и бросил пить – сразу в один момент. Просто не стал и всё.
Ходил с женой на разные семейные торжества и там, поначалу удивляя всех знакомых, не пил. Рассказывал: как интересно наблюдать за контрастом, происходящим в поведении людей. Соберутся сначала все серьёзные нормальные люди, потом такое с некоторыми происходит и смешно и противно смотреть. Дураки, дураками становятся, но редко кто его, бывшего в этом дурачестве, переплюнуть мог. Всегда удивлялся, как это он раньше пил и не задумывался. Молодец мужик! Смог! Сам! Уже за это – достоин уважения. Но главное – не совсем в этом.
Я видел его в цехе, но знаком не был. Познакомились мы, потом на охоте, когда я стал ездить на охоту в старое охотхозяйство. Ехать до станции Луговки, где находилась заводская база охотников, нужно четыре часа на поезде. Не приведи – попасть в один вагон с Улётом. Водки он брал по пять шесть бутылок. Любил всех угощать и сам при этом употреблял. Главным аргументом, в призывах к выпивке у него являлось то, что он целый год не пьёт – вот только месяц, в отпуске, на охоте, может позволить себе. А так же то, что у него болят ноги и ему тяжело нести рюкзак девять километров от станции, до лесной базы. Поэтому ему надо облегчить рюкзак. Не возможно было от него отвязаться. Всегда доставал водку и под любым предлогом: что для троих или четверых это пустяк, так немного, для разговора, что бы время быстрей прошло. В то время такое происходило во всех поездах и проводники не запрещали. Всегда умел схитрить: разлить последний раз из бутылки так, что одному человеку не хватало и тут же быстро исправлял ошибку – открывая другую бутылку. Дальше мотивация такая – мол, куда теперь её девать открытую, тогда водка имела одноразовые пробки и закрыть бутылку надежно не представлялось возможным.
Всегда вёз кому-нибудь из местных или другим охотникам какие-либо вещи, в виде подарков. Сапоги болотные, саженцы из питомника, патроны или приспособления для их снаряжения, дробь или порох. При этом никаких разговоров, чтобы взять за это деньги, которые ему всегда предлагали. У меня у самого есть его подарок – закрутка для патронов, которую он презентовал мне со словами «всё равно лишняя у меня, их почему-то две оказалось, а у тебя нет».
Знал расписание футбольных матчей и всегда с лесной базы ходил за девять километров на базу в Луговку, смотреть по телевизору футбол. Сколько не приглашал кого-нибудь с собой, помню, не разу не нашёл себе компаньона. Но заказы на доставку спиртного брал и сам прикупал себе. Возвращался поздно ночью с тяжёлым рюкзаком. На мои опасения: не будет ли он продолжать выпивать после отпуска, всегда отвечал однозначно, нет и что он так делает уже несколько лет. Выпивал он в отпуске, потихоньку от жены и всегда говорил: что жена с ума сойдёт, если узнает. Большой проблемой для него было привезти из дома водку, что бы его не заметили, при таком её количестве. Всем предлагал деньги и просил купить для него бутылочку к следующему приезду.
Я, в то время, приспособил для тары под запасные патроны молочные бумажные пакеты. Появились тогда такие, высокие, наряду с треугольными. Вы наверное такие и не помните. Вот на лесной базе я показал Ефимычу эту тару и тут же сообразил, что она ему, кроме патронов сгодится для бутылки с водкой. Радости его не было предела.
После он рассказывал, что заранее, заготовив водку в пакетах, он при жене, спокойно, укладывал рюкзак и на её вопрос – дескать, ты зачем столько молока берёшь? Один раз ей ответил, что это у него патроны, разложенные по номерам дроби – и навсегда решил проблему.
С тех пор количество привозимой им водки ещё больше возросло.
В выпившем состоянии он был горячим спорщиком, но вел себя прилично и весело – без агрессии, всё так же, приговаривая всех к расстрелу.
Только заканчивался отпуск – он уже больше не выпивал, до следующего охотничьего сезона и так продолжалось несколько лет подряд. Он, так же как и я, брал отпуска: летний – в сентябре; зимний – в октябре и мы не один год охотились вместе. Диспут с ним вести на какую-нибудь тему – трудно не потому, что он был действительно начитан, он не давал досказать аргумент до конца. При упоминании какого-нибудь значимого момента, он перебивал и, бросив прежний вопрос, переходил к вновь упомянутому. Я часто предлагал оставить политическую тему и переходил, на другую.
Вот какие интересные отношения у человека были с пагубной привычкой к спиртному. Ведь не секрет, что почти все бывшие выпивохи, нарушившие зарок, не могли остановиться,– закончил Силич свой рассказ.
Мы с Виктором согласились с некоторой особенностью случая. Немного помолчав, Силич продолжил:
–Почему-то ко мне он относился с уважением, по крайней мере, мне так казалось. Может потому, что реже приговаривал к расстрелу. Всегда интересовался, приеду ли я на охоту в следующие выходные.
Он первый расшифровал меня. Дело в том, что я никогда не знал: смогу ли я поехать на охоту, если не в отпуске, потому что часто приходилось работать в выходные. В пятницу в середине дня я ещё не знал, нужно работать в выходные или нет. Остальные охотники заранее покупали билеты на поезд в кассах предварительной продажи. Уже в поезде на вокзале, он интересовался у других охотников: знают ли они, еду я или нет. В основном он получал от кого-нибудь ответ, что дескать, видел его сегодня, и он ещё не мог ничего сказать. Он первый, когда я в очередной раз появился в вагоне, поинтересовался насчёт того, как я достал билет. Билетов в пятницу не купить, всегда многочисленные желающие уехать, бегали вдоль состава и уговаривали проводников, довезти куда-либо без билета. Я отверг его предположение, что у меня есть какое-то знакомство, позволяющее мне доставать билеты. Он как-то догадался, что у меня есть своя хитрость – и я признался в этом. Меня стали просить, поделиться со всеми. Но я жестоко отказал под тем предлогом, что если будут знать все, это будет массовое нарушение и вскорости его прекратят. Суть хитрости была простой до предела и потому видимо не кому не приходила в голову.
В те времена в общий вагон поездов продавались маленькие картонные билетики-жетоны, заготовки с отпечатанным в типографии названием станции и ценой. У них ещё имелась дырочка посредине. Кассир компостером пробивал дату отправления поезда, а номер поезда и вагон писал от руки. Такие же билеты свободно продавались на электрички в пригородных кассах, если станция находилась далеко. Вот такой билет я покупал в пригородной кассе с таким же компостером, только там рукой написан четырёхзначный номер, ближайшего по времени электропоезда, идущего до конца своего маршрута, но, как правило, не доходящего до нужной мне станции. Подразумевалось, что дальше нужно пересаживаться на другой электропоезд, идущий до нужной станции, как правило, он шёл уже в другую область. Сцарапав ножом номер электрички, я на другой стороне билета писал нужный мне номер пассажирского поезда, а общие вагоны в этом поезде я выбирал, предварительно выглядев, где сидят знакомые охотники и появлялся перед ними, к большому их удивлению. Количество мест в вагоне никогда не соответствовало проданным билетам. Места занимались как попало, в том числе иногда и «стоячие». Вот, я так и ездил по железной дороге даже из области в область, если возникала проблема с билетами, а ехать нужно,– Силич сделал паузу.
Виктор втиснул в неё восторженно, с непременным «блином»:
–Блин, Силич, ну ты и хитрец!
–Да так часто бывает, что можно найти лазейку – причем простую в каком-нибудь порядке. Даже термин, определяющий это есть, я читал как-то, вот только забыл, как называется,– он помолчал немного, потом усмехнулся и снова заговорил.
–С Ефимычем ещё случай один раз произошёл в старом охотхозяйстве. Там сосны мало и глухарь часто кормится осенью на покосах, на отаве.
Заметил он такого глухаря на покосе, а как его взять? Стрелять – далеко. Тактика практиковалась такая: или ждать – может подойдёт на выстрел; или подползать. Вот, Юра снял рюкзак и пополз. Проползет немного, подымет голову, посмотрит – далеко ещё и снова ползёт. Уже не далеко оставалось подползти – вдруг выстрел. Он смотрит: глухарь на повал и к глухарю подбегает местный мальчишка слева, из кустов, хватает его и в лес. Улёт ему – мол: молодец парень, глухаря взял, иди сюда, покажи трофей, поговорим. Тот отвечает: нет, дескать – не пойду, дяденька, ты ещё глухаря отберёшь вместе с ружьём, ты, дяденька, и так уже стал подкрадываться к моему глухарю. Как не звал, так и не подошёл. Про этот случай все наши охотники знали и в Луговке тоже. Много шуток и подковырок типа «эх ты, а ещё охотник, порядков не знаешь: увидел глухаря – громко спроси ЕСТЬ КТО?, а потом уж решай ползти или ждать» по этому случаю наслушался он. Часто, в те времена, с детства к охоте привыкали. Местные без документов вообще. Ружья просто продавались, в любом сельмаге по охотничьему билету – хоть охапку их бери. Я потом встречал этого парня спустя много лет. На охоту с сыновьями ехали, по дороге остановились что-то купить на трассе в придорожном магазине: мы и другие охотники. Ехали к открытию, поэтому поздравили друг друга с открытием. Спросил их и они ответили, что едут в Луговку и один сказал, что это родина его. Я стал спрашивать про знакомых местных мужиков, он с удивлением отвечал, поэтому я пояснил, что раньше у нас в тех местах располагалось охотхозяйство. Он ответил, что помнит это, пацаном был тогда и похвастался, что это – мол: я у вашего Улёта глухаря из-под носа подстрелил. Посмеялись вместе и разъехались,– сделав небольшую паузу Силич воодушевившись тем, что вспомнил что-то, снова продолжил:
–А ещё, один раз, Улёт пошёл смотреть футбол. Дождь с утра, никто не пошёл на охоту, а он по дождю пошёл вечером. Плащ от химзащиты армейской застегнул, по штатному, на болотных сапогах и с рюкзаком ушёл. Набрал он тогда заказов от всех много, народа на базе больше обычного находилось. Вечером ждут все и так, наскучил этот дождь. Является Юра Улёт весь мокрый, это понятно – дождь, но он ещё и грязный и мокрый под плащом. Оказывается туда он речку Вылсу перешёл в брод, хотя вода уже высоко от дождя поднялась. Обратно возвращается, а вода ещё выше. Уже опасно. Вокруг – через мост? Лишних километров шесть, семь будет. Мужики ведь ждут. Попёр напропалую. Посреди реки ему ноги и оторвало от дна течением. Кувыркался, пока к берегу не подбило. Хорошо, что брод длинный оказался, как-то ногами мог толкаться в сторону берега, на ноги встать не возможно – течением валит. Мы ему – мол, рюкзак надо бросать в таких случаях. А он отвечает – дескать, вы тогда уж точно расстреляете, хоть и не сталинские сейчас времена. Вот она водка, ведь за сто и больше километров бывало, рассказывали – за ней ездили,– и далее он без паузы начал, уже про другую историю.
–Сказал про километры и вспомнил,– Силич усмехнулся и тут же продолжил.
–Знакомый, хороший, был у меня в яхтклубе, кстати тоже большой любитель выпить. Сейчас его уже нет, видимо тоже укоротил себе жизнь этой пагубной привычкой,– и Силич, тихой, заученной до автоматизма скороговоркой, сказал:
–Царствие ему небесное! Не к ночи, будет помянут,– и продолжил:
–Валерой его звали. Так вот он рассказывал. Служил он на Тихоокеанском флоте. Команда, в которую он попал, маяки обслуживала. Забросят с оказией на маяк их, три-четыре человека. Они там дизеля переберут, аккумуляторы потренируют, ну в общем – ремонт и профилактика. Сделают дела, а дальше ждут, когда их с очередной оказией заберут. Иногда ждут не один месяц. Скука, делать нечего, он охотой спасался. Автоматы у них с собой полагались или один на всех. Камчатка, там медведя много. Кстати он медведя там подстрелил. Рассказывал: только шестым последним патроном уложил его. «Стреляю, а он идёт на меня!» Потом, когда обдирали медведя, на лобовой кости нашли старые свинцовые сплющенные пули, картечь и от его автоматной нашли одну дырку. Остальными видимо мазал, кроме последней. Скука и безделье – это у них, своего рода – бич. Ругались случалось между собой, у других – даже один раз до стрельбы дошло, о чём свидетельствовали следы пуль на стене. В тот раз, с ними был матрос – постарше их, по службе. Как раз осень, может август месяц – ход горбуши на нерест. В это время, в устья рек, привозят женщин – на обработку рыбы. Стоит сарай и жилище маломальское – вот и временный рыбзавод. Пограничники оборудуют там свой пост, так видимо положено по порядкам пограничной зоны. Матрос, который постарше, рассказал, что километров за сто, стоит такой заводик и они прошлый год ходили туда на танцы. Ну, короче ясно, что пошли снова. Интересно: идут в сапогах, в кальсонах, форму, поглаженную – несут на плечиках, за спиной, там же ботиночки – начищенные. С собой берут: зеркало, одеколон, бритвенные принадлежности. Расклад такой: четыре дня туда, сутки там, и четыре дня обратно, Идти нужно только по береговой линии, по прибою, что бы не заблудиться. Там долго нельзя оставаться, иначе у женщин скандал возникнет или погранцы шум подымут. Вот! Дойдут до места, побреются, помоются, почистятся и вываливают из-за скал морячки – во всей красе. Пограничники удивляются – мол, вы откуда ребята? «Да, наш крейсер – вон, за тем мысом якорь бросил». Женщины рады гостям: «ребята, икры рыбы, чего хотите?», а морячки только о жареной картошке мечтали. Ну, те их угостят. Танцы, а утром моряков след простыл – «крейсер поднял якорь, чтобы на винт чего не намотать». Этот случай, кстати, тоже из галереи,– закончил Силич и более тихим, специально не обозначенным тоном, спросил, проверяя: не уснули ли мы.
–Кто-нибудь слушает меня?– он всегда так делал, по его словам, когда рассказывал вечером что-нибудь сыновьям, а потом и внукам вместе с ними. Привычка у него эта – ещё со школы, когда жили зимой в интернате, и он пристрастился читать по ночам. Все просили его – почитать вслух на сон. Вот он читает вслух, потом и проверит таким вопросом, если никто не откликается, тогда он читает про себя. Бывало, кто-нибудь вновь проснётся и, думая, что он один уснул, просит рассказать, то что проспал. От этого просыпаются все и снова, по их просьбе, приходится рассказывать, а потом снова продолжать читать вслух. Так случалось иногда по несколько раз, за длинный, зимний вечер и ночь.
На его вопрос мы дружно заверили, что конечно слушаем и что нам интересно слушать. Силич любил что-нибудь рассказывать, поэтому у него сама собой и придумалась тактика: заговорить охотников на всю ночь, что бы они утром не смогли на охоту встать. Как он говорил, что сила повествования имеет особенности: может убаюкать, может и приободрить, а может и на охоту не пустить.
Вот Виктор к месту и повторил эту его фразу. Силич на это ответил: «что уж точно – так это точно!» Помолчал немного, усмехнулся и начал в подтверждение этого:
–Мы со старшим внуком, как-то осенью, на боровую охотились – далеко ушли. Ему тогда одиннадцатый год шёл. Точно, он со своим ружьём уже ходил, сын для него купил уже ружьё. Он с десяти лет у нас со своим ружьём. Я всё хотел, что бы парень подстрелил самый главный трофей на боровой охоте – глухаря. Всё не получалось, вот и утопали мы с ним далеко. Обратно, припозднились, вышли на зимник – уже смеркается, а идти ещё далеко, да и зимник осенью ещё та дорожка, ноги можно местами переломать. Вот тут я стал ругать себя в мыслях: «Старый дурак, завёл мальца в такую даль, как он сейчас, устал и так, наверное, – ведь почти целый день бродили, а тут ещё топать и топать». Думаю, надо как-то скрасить дорогу. Вспомнил книгу – как раз в охотничью тему. Автора не помню, Урман – называется. Книга про то, как два охотника бедовали лето и зиму в тайге, с одним ножом, причём у одного были сломаны кости таза. Вот я и начал рассказывать, так сказать «от корки и до дома». Домик охотничий у старшего сына имелся в деревне, куда мы ездили на охоту. Книга, правда – очень интересная. Если достанете – почитайте. Парень у меня слушает во все уши, переспрашивает, удивляется, а ноги сами собой шагают. Фонари у нас налобные, вот мы с ними и идём. Подходим уже к дому, а усталости ни какой: по нему вижу и сам по себе чувствую. Уж очень сюжет интересный. Подходим к домику, он на краю деревни стоит – у леса. Смотрим, а на лавочке сидят нас ждут – сыновья: отец его, значит и дядька. Волнуются, и отец его, как он потом, в шутливом возмущении, снова переживал тот случай и говорил: «Сидим, уже не знаем, что думать, потом видим: сквозь лес мелькают два огонька. Вот они – наконец-то. Подходят, слышим, ага старый молодому по ушам чешет, а тот что-то переспрашивает. Я на них: вы где, мол, бродите, мы все переволновались. Думаю: убродил старый малого, а этот на меня в нетерпении: «папа тише… и дед, чем там кончилось?». Вот и возьми их!» Смеялись потом. Но вот внук всё время потом удивлялся, что ни какой усталости не чувствовал, –и после еле заметной паузы Силич продолжил, начавшийся незаметно для нас, всегда органично вплётённый в его речь, экскурс.
–Нет, всё таки есть разница – от настроения, в каком получаешь нагрузку. Вот опять же: с охоты из далека, если с трофеем хорошим идёшь – это одна дорога, а если без трофея – совсем по другому получается. Наверное, сами замечали такое. Помню, когда я всё таки «привёл» внука к глухарю,– тут он снова усмехнулся, что-то вспомнив.
–Он его первый увидел, взлетевшего с земли и подранил, я даже не видел, потому что приотстал немного. На мой вопросительный кивок, он крикнул: «глухарь – подранок» и ринулся по просеке в сторону выстрела. Я за ним и только кричу, как и в тот раз, как он также ломанулся через кусты, когда подстрелил первого рябчика: «предохранитель, предохранитель, ружьё на предохранитель». Он у нас азартный, но не забывчивый, обернётся – шикнет так, пострел, что – мол, сразу, как учили, поставил ружьё на предохранитель. Потом он снова первый увидел, бегущего в густой ельник глухаря и достал его выстрелом. Радости у нас было. Мазнул его по лицу кровью, в охотники, слышал, так посвящают. Научил, что нужно тихо попросить у трофея прощения и как нужно бережно уложить в рюкзак дичь. Тронулись обратно, он останавливается перед валежиной, на высоте метр – поперёк просеки лежит. Повернулся и спрашивает: «дед, ты как через валежину перебрался, когда за подранком бежали?» А я и не помню – как. Он оказывается тоже не помнит про себя. Так оба и не могли вспомнить. Смеялись с ним тогда над этим.
Идём обратно весёлые, тут дождь со снежной крупой начался, а мы одеты не по погоде, вроде как холодно, а нам всё нипочём. Помню песенки сочиняли, что нам всё не по чём, потому что мы с глухарём. Долетели домой как на крыльях. Он у нас охотник. С пяти лет с нами на охоте. В одиннадцать лет первую косулю подстрелил. Мама моя – ему про бабушка, хвалит его и тут же корит меня, что сам всю жизнь по лесам пробегал и детей с внуками научил…
Мы с Виктором, в разговорах наедине, уже не раз отмечали особенность Силича, переходить незаметно от темы к теме и всегда нас это устраивало, потому что слушать его было интересно. Но на этот раз пауза у него угрожающе для нас затянулась и Виктор, что бы не дать, ему сказать, как это несколько раз уже случалось: «наверное хватит лясы точить, давайте спать», упредил его вопросом:
–Силич, а ты говорил, что в твоей галерее ещё есть не один пример.
–Есть тоже интересные факты. Рассказать что ли?– мы дружно подтвердили наше желание и он начал, чуть помолчав:
–С этим человеком я не знаком. Только видел его издалека, когда в охотничьих начальниках состоял. Весной для жителей, в конце марта, растаскивали трелёвочником дрова по дворам, прямо пачками из целых хлыстов. Хорошая пора: по всей деревне пахнет свежим деревом, некоторые уже пилят дрова, прямо на снегу – сразу всю пачку, а некоторые уже и колют их. По всей деревне в выходной день стоит визг бензопил и стук от колки дров. На базу тоже привезли дрова. На неделе, мы стояли с нашим сторожем Борисом на улице около дров и оценивали их. Я заметил на другой стороне улицы мужика, который неторопливо ходил от двора к двору, промерял дрова и записывал в тетрадь. Мужик оказался мне не знакомым, поэтому я спросил у Бориса – мол, кто это такой? Тот ответил, что это Дубич. При этом он, как бы тоном дал понять, что это чем-то не обыкновенный человек, причём было не понятно: хорошим или плохим отличием обладал тот. Мы уже заходили во двор и я, собственно и не разглядел лица этого Дубича. Тон Бориса заинтересовал меня и я спросил – дескать, что за Дубич такой, вроде здесь раньше я его не видел. Мы зашли в дом, где у нас должен уже закипеть чай, потому что перед этим Борис, по своей инициативе ходил ставить чайник, предварительно уговорив меня попить чаю. Стали пить чай и он мне рассказал про этого Дубича.
Мужик не из этих мест, там много в леспромхозе работало вербованных ото всюду, ещё со старых времён. Жил раньше здесь, сейчас живёт в Соловой. Лесоруб – классный вальщик, бригадир. Постепенно, как это водится, пристрастился к алкоголю. Пил здорово. Пропил должность бригадирскую. Жене, с которой жил в то время, надоел своей пьянкой. Пристанет к ней у магазина: «Маша дай два рубля на красенькую», и не отстаёт. Та, баба весёлая, даже разбитная: «не дам и всё». Тот не отстаёт, причём при людях, которые ждут открытия магазина. Стоят поближе к речке, в сторонке, но всё равно разговор все слышат. Так и продолжается – без успеха и надежды. Тут Дубич показывает на лягушку в траве и – мол, Маша, вон видишь – лягуша, если съем её, дашь денег на красенькую? Вроде как пари предлагает и в то же время обозначает, как ему нужны деньги. Маша, чтобы: он отвязался; и что бы деньги не просто так заполучил; и что бы унизить перед людьми – его опозорить; и по своему характеру, тоже видимо не подарочному; что бы кознь сотворить ему в наказание, говорит – мол, жри, паразит, такой. Она ещё и договорить не успела, а тот уже лягушку цап и в рот, только лапы сбрякали – по выражению Бориса. Схрумкал её в момент, бабы даже с визгом своим опоздали и толком не все и всё рассмотрели. Забрал свои деньги и, не обращая ни на чьи стенания и упрёки, дождался открытия магазина, первым без очереди купил заветную и за угол: из горла, с перекуром и залил её там.
Ещё потом уже, другой, местный мужик рассказал про него. У них, у лесорубов была привычка, пока едут в деляну на мотовозе туда и обратно: в общей сложности часа два, играли в карты в буру; на деньги. В обед тоже играли. Играли не в карман, а на стол. По приезду с работы, закупали на эти деньги спиртное и Дубич, всегда старался зазвать их, для распивания к себе домой. Дома у него, тараканов множество развелось – ступить не куда. Сынишка у него был, пацанёнок – дошкольник. Приучил он его, как подмигнёт ему – тот в стакан тараканов и наловит сразу. Мужики к этому времени по первой только успевали. Дубич у сына берёт тараканов и с возгласом – дескать, закуска, в рот их и жуёт. Мужики не выдерживали – шапки в руки и из избы. Ему хорошо, остатки выпивки – одному ему остаются. Вот у человека – до чего доходило.
А дальше Борис рассказывал, что приехали подрядчики из Казахстана. Им по какой-то там разнорядке лес выделили на корню. Вот им нужно стало, чтобы его свалил профессиональный вальщик. Тут они как-то на Дубича и натолкнулись. Что бы им лес валить, нужно вальщику отпуск брать на основной работе, а в отпуск могут отпустить только Дубича, как никчёмного для леспромхоза человека. У леспромхоза, как у всех тогда – был всегда напряг с планом. Вот так и случилось, что Дубич стал у казахстанцев вальщиком. Тут особенность заключалась в том, что эта работа считалась шабашкой. А шабашку, по каким-то не понятным порядкам, представлялась возможность, всегда хорошо оплатить. По всей стране тогда ездили сезонные шабашные бригады строителей, строили всё в сельской местности. Работали: насчёт качества – не очень понятно как, но по объёмам и по времени – здорово. По двенадцать, четырнадцать часов и почти без выходных работали, ну и зарабатывали большие деньги. Местным не позволялось так работать: не по времени, не по деньгам. А вот посторонним или на стороне, такие деньги – у начальства возможность платить имелась. Аккордная работа, это называлось: объём – деньги, соотношение соблюдалось, а остальное не в счёт. Ну, видимо, ещё чтобы в норму всё вогнать, людей больше вписывалось, чем на самом деле работало.
Дубич работал здорово и честно. Деньги ему пообещали большие и он их к удивлению и зависти многих – получил. Деньги действительно большие – машину сразу мог купить. Вот тут видимо он и задумался, что не осилить ему этих денег, если будет пить. Не сможет он столько выпить – помрёт. Решил бросить пить и вот что придумал! Может и не решал ничего и не придумывал, а так получилось само собой, без какого-либо плана. Деньги основные припрятал, взял сколько нужно. Пришёл в магазин с рюкзаком утром, к открытию. Тогда продавать стали спиртное с одиннадцати часов – постановление правительства или министерства торговли вышло такое. В общем – указ. Народ некоторый – жаждущий стоит, ждёт своего часа. Дубич продавцу: Галя, мне, мол, водки и там всего прочего, на закуску – надо. Продавец отвечает, что нужно ждать, все ждут и ты подождёшь, мне из-за тебя, Дубич, премии лишаться за нарушение правил торговли – не резон. Тот продавцу, но больше народу говорит – дескать, ты мне не продавала, я сам за деньги взял, и в наглую: открывает прилавок, кладет денег много продавцу на стол, а сам: и с полок; и со склада – грузит рюкзак и только показывает, чего и сколько взял. Продавец возмущается, а что поделаешь – надо хоть успеть записать товар, который тот берёт. Народ веселится. Взял он закуски. В то время консервы и можно было взять, хлеба булки три, минералки несколько бутылок – она, как ни странно, как не ходовой товар, почти во всех сельских магазинах стояла и ящик водки разгрузил в рюкзак. Продавцу сказал, что денег, которые он дал, хватит, пусть всё посчитает, а сдачу жене отдаст и ушёл. Сказал ещё, что если её премии лишат, то он выплатит ей двойную компенсацию. Думали он домой, а он в лес, лес то – вот он. Не понять: или посёлок в лесу; или лес в посёлке. Вот он в лесу и потерялся, потом рассказывал – как.
Не далеко в лесу, с километр, стояла деревянная геодезическая высокая вышка с площадкой наверху. Сейчас уже нет этой вышки, упала от старости. Он со всей поклажей и влез на площадку. Может: чтобы жена не помешала; или что бы собутыльники на хвост не сели. Ничего не говорил – почему так сделал. Рассказывал, что выпьет сколько хочет и спит, проснётся и снова и так три дня, не слезая с вышки. Потом водка кончилась, вода тоже, а он слезть не может – руки ноги трясутся и не держат. Сколько то времени приходил в себя, потом кое как слез и всё – бросил пить. С тех пор, на то время, прошло года три четыре, как он не пил. Вот такая история, про эту пьянку,– чуть сбавив тон, тихо закончил свой рассказ Силич и ещё монотонней повторил свой контрольный вопрос
–Кто-нибудь слушает меня?– мы с Виктором, как добросовестные часовые, почти в унисон, ответили:
–Слушаем, слушаем!
–Вот, неугомонцы, какие?!– удивился он. –И спать вам не хочется?
Мы по аналогии с прошлым уже угадывали, что будет дальше и не ошиблись.
–Тогда – может чаю попьём?!– приподымаясь, не спросил, а предложил Силич и добавил. –А то у меня, от разговора, в горле пересохло.
Он зажёг ночник, хотя можно было и не делать этого. Стояло полнолуние и свет от луны, отражённый белыми намётами снега, хорошо освещал комнату через большое окно. Используя такую видимость, Виктор сработал на упреждение. Когда Силич зажёг ночник, он уже взял чайник с печки и поворачивался с ним в сторону газовой плиты.
–Лежи. Лежи пока, Силич, мы сами управимся,– и он подмигнул мне. Я понял это, как приглашение на перекур и тоже встал.
–Да належался уже, надо на улицу сбегать,– ответил хозяин, покряхтывая, подымаясь с кровати. Он одел валенки обернул себя до пят старым пледом, как юбкой, одел шапку, накинул полушубок, не застегивая на пуговицы, плотно обернул себя его полами и придерживая их одной рукой, вышел на улицу. Всё это он проделывал, быстро, как автомат и казалось, что не замечает сам, как это у него происходит.
Мы с Виктором проделали тоже самое, после того, как он поставил чайник на газ. Только делали мы это – не так быстро, как Силич. В его словах: это называлось – надеть «килт». Он часто ворчал на нас, чтобы не бегали в трусах на улицу, а одевали «килт». Силич уже давно приготовил нам, один на двоих, старенький плед. Подобие такого же, я выпросил у жены и привёз на хутор. Мы по достоинству оценили изобретение Силича. Теперь мы, в любой мороз, могли спокойно курить и разговаривать на улице – сколько угодно времени. Силич, иногда – даже удивлялся, когда мы, заговорившись, долго не возвращались.
–Вы, что там – не по разу курите или от меня секреты разговариваете?– мы смеялись, объясняя, что «секреты нельзя разговаривать».
–Можно, нельзя?! Вы же поняли, что я сказал,– ворчал он.
Все – трое, мы задержались на улице. Была чудная ночь. Луна, удивляя своей величиной, висела на краю неба и разливала свой свет по белым снегам. Стояла тишина. Под действием очарования мы, молча стояли, как будто в ожидании чего-то невероятного. Я невольно сравнил этот пейзаж с видом из окна своей городской квартиры и вздохнул. Силич, постояв с нами и бросив нам своё заботливое «не долго, а то замёрзнете», ушел в дом. Он постоянно нас контролировал, как маленьких, что бы мы не простыли и не заболели. Как-то Виктор его стал успокаивать, что бы он не беспокоился – мы, де, не заболеем. На что Силич отвечал, что вы то может и не заболеете, а я вот могу заболеть от переживаний за вас и добавил, что не может успокоиться, когда что-нибудь «не по циркулю». Смысл этого выражения мы с Виктором правильно переводили, это означало что: что-то совсем не так, что-то имеет не очень хороший нюанс, который и не сразу, но может проявиться, и далее, в подобном духе.
После того разговора мы стали щадить Силича и старались выполнять все его рекомендации.
Он в тот раз нам ещё осветил такой момент, что дескать, когда ты с напарником или с командой в лесу на охоте, то нет твоего здоровья, а есть общее групповое здоровье и подрывать его, как часть, своим здоровьем – ты не имеешь права. И тут же вспомнил не хорошую привычку своего младшего.
–Тот всегда, хоть кол ему на голове затеши, выходит покурить в штанах и в лямках от них. Потом начинает кашлять, а один раз разболелся. Вот напарник он, в серьёзном деле или кто, после этого?!
При этом он ласковым тоном в заключение обозвал сына: «поросятик».
Я стоял рядом с Виктором и вспоминал, зачарованно глядя на лунный свет и на всё, что он освещал. Подумалось о той проблеме, которая у старика с детьми и я спросил об этом Виктора.
–Не знаю. Один раз он обмолвился. Давно – помнишь, я тебе говорил и больше не касается этой темы. Переживает, похоже, про себя,– он вздохнул.
–Может, разговорить его, чтоб облегчил душу?
–Да как? И потом, как бы хуже не вышло. Наоборот разбередим душу старику.
Мы ещё постояли немного и сначала: Виктор, медленно начиная разворачиваться – вслед и я, поняв его намерение, повернулись – и друг за другом вошли в дом.
На столе уже стоял разлитый по чашкам чай и мы, раздевшись, сели за стол в одних трусах – это не возбранялось по хуторскому этикету.
В доме было тепло и уютно, по-особому – это ощущалось после уличного мороза. Попив чаю, мы снова собрались покурить.
–Ну, куряки, когда вы бросите эту заразу?– ворчал Силич.
Одеваясь в «килт», я вспомнил, что Силич давно и не раз пытался нас убедить, что бы мы курили в доме. Но мы с Виктором, наоборот убедили его в том, что никогда не будем портить воздух его жилища, что бы иметь возможность уловить запах сена. В доме пахло сеном – и сила этого запаха менялась. От чего? Не понятно. Мы втроём, как-то обсуждали этот вопрос и в сумме нашлось – объяснений: влажность, температура внутри и снаружи и её разница, ветер и тяга печки. Помню Силич подвёл черту:
–И сопли! Поэтому берегитесь насморка, а то ничего не унюхаете,– смеялись тогда мы с Виктором, а он только озорно посмотрел на нас.
Мы покурили молча и вернулись. Силич уже лежал в постели. Виктор погасил ночник и мы легли.
–Силич, а ещё что-нибудь расскажи из галереи,– попросил Виктор.
–Что ж вам рассказать? Может про Степана и Митрия?
–Давай про них,– Виктор завозился в кровати, устраиваясь поудобней.
Силич помолчал немного, видимо примериваясь к рассказу и начал.
–Давно это было. Из детства моего рассказ. Жили мы с мамой и сестрой на отделении совхоза. Мама работала, мы учились в школе. Народ в совхозе, в те времена считался привилегированным по отношению к колхозникам, потому что получал два раза в месяц деньги за работу – аванс и получку. В колхозе народ беднее жил. Жили не далеко от нас, в одном доме, с семьями своими, два соседа – через стенку.
Степан работал механизатором. Высокого роста мужик. В молодости, сколько то лет, отсидел в тюрьме. Они пацанами впроголодь жили, увидели в лесу, убежавшую с фермы свинью, закололи её, наелись до отвала мяса и потом по малолетству сидели в тюрьме. После он поработал в городе небольшом, на севере Урала. Там, видимо не стало у него перспектив, ввиду пристрастия к спиртному. Сам он родом из деревни, неподалёку – там был колхоз. Поэтому, по приезду на родину – устроился в совхоз.
Митрий – Степан его называл немного с покровительственным тоном на особый манер: «МитрЕй». Потому, что тот работал на животноводстве и вроде по статусу считался ниже и возрастом помладше. Да и ростом Митрий был низенький и всегда не бритый. Бриться – он конечно брился, но щетина у него отрастала быстро. Митрий всегда ходил в сапогах, даже в выходные дни. Степан в выходные дни: одевал костюм, брюки были широченные и если на улице тепло и сухо, носил городского фасона штиблеты. Ходил он как-то в раскачку и вроде как специально размахивал штанинами.
Нужно сказать ещё о том: что в то время наблюдалось особое отношение у российского народа к часам. Часы считались культовой вещью. Повелось это ещё со старых времён. После войны рынок пополнился трофейными часами. Стали появляться и в продаже – часы наших заводов и наконец часы перестали считаться дефицитом. Дошла очередь и до нашего магазина – завезли часы. Народ раскупил несколько часов.
Накануне получки, Степан и Митрий на вечернем перекуре – решили себе поменять часы, потому что они были у них старые, потёртые, купленные в своё время на барахолке и не шли в сравнение с теми, что продавались. Померкли видом их часы перед новыми.
После работы зашли в магазин и приобрели часы – ну, а что бы не ломались и точно ходили – купили пол литра, обмыть чтобы покупку, как водится. Пол литра они и так купили бы – получка ведь, а тут как же – повод, даже законный вроде. Заведено у нашего народа так и через это – и получается пьянка.
Обмыли Степан с Митрием часы и когда уже всё выпили, почему-то они поспорили: чьи часы вперёд остановятся, если их положить в стакан с водой. Видимо это не они сами придумали, а у кого-то раньше подсмотрели или слышали про такой спор. Скорей всего – это Степан: из тюрьмы или из города, вынес. Ударили по рукам. Положили в стаканы часы, причём каждый наблюдал за часами другого, чтобы чётко предоставить владельцу – факт остановки часов. На счёт три – залили в стаканы воду. Спорили, конечно – на пол литра. Часы в то время продавались обычные. Я не знаю, но по-моему – пылевлагонепроницаемые появились позже. Естественно: чьи-то часы остановились первыми, кто-то побежал в магазин. Другие часы останавливались позже или уже после того, как их достали из воды или после того, как при распитии второй поллитровки, их пытались – открыть, продуть и просушить. Получалось, что мужики оставались без часов и со следующей получки, повторялось всё – в той же последовательности.
Уже вся деревня знала о такой причуде и на утро после получки или аванса интересовались другие мужики о том, кто выиграл на этот раз. Жёны Степана и Митрия, сначала ругали мужей, но постепенно стали участницами обмывания и распития выигрыша. Только спиртное уже покупалось в расчёте на четверых. Продолжалось это до тех пор, пока в сельмаге не закончились часы. Были они марки «Кама». Какое-то время не продавалось часов в магазине, но потом завезли часы марки ЗИМ и всё стало повторяться снова. Я уж и не помню – до каких пор. У нас в детстве у каждого пацана имелись сломанные Стёпины или Митрия часы, одаривал нас ими сын Степана.
Уже повзрослев, я такие часы видел у соседского мальчишки, они или передавались по наследству, или происходило снабжение детворы игрушками, из-за продолжающихся споров.
Вот до чего доводит пьянка. Плохо, что мужики сами попивали, но вот что они жён своих в это втравили – это ещё хуже. Натуральными алкоголиками стали. В семье если муж пьёт – это беда, а вот если жена пьёт, то это горе и беда. Что нужно сказать: в то время народ хоть и пил, но не прогуливал. Ещё помнили сталинские времена, боялись. Утром какой ни есть – на работу. Что бы неделями – такого не было. Вот такая история про Степана и Митрия. Не знаю: почему запомнилась мне – видимо глупостью своей. Если жена не пьёт, то семья ещё может и детей нормальных вырастить и хозяйство вести. Мужики с возрастом могут и бросить пить, а вот женщины пьют до смерти.
Осторожней надо с этой выпивкой, особенно по молодости. Я вот по своим сверстникам заметил, что тот, кто рано стал этим интересоваться, потом здорово зажигал,– Силич примолк не надолго, усмехнулся и продолжил.
–Ещё с этим Степаном, случай один произошёл. Получилось, что на отделение совхоза по профсоюзной разнарядке выделили бесплатную санаторную путёвку, на грязи, радикулит лечить нужно кого-то отправить. Мужики в то время не привыкшие были по санаториям ездить, отшучивались, что дескать своей грязи хватает, зачем куда-то ехать. Да и сенокосная пора наступала, в те годы почти в каждом дворе корову держали и овец, так что всем не с руки эта поездка. У рабочкома проблема возникла – закрыть путёвку надо. Тут и вспомнили, что Степаново семейство, одно из немногих у которого нет в хозяйстве никакой живности. Да и кроме этого он считался человеком городских формаций, значит понимающим толк в санаториях и очень даже подходящей для этого кандидатурой являлся. Короче уговорили Степана поехать на курорт, полечиться, спина на Руси у каждого мужика к сорока годам побаливает, так что про этот аспект и разговора не заводили. Съездил Степан на курорт, приехал, рассказал немного про процедуры грязевые мужикам возле МТМ на перекуре, тем бы дело и закончилось, но через неделю пришло в контору письмо, в котором сообщалось о нарушении режима лечения курортником-посланником по алкогольной части. По тем временам действовали установки, что на каждый сигнал нужно отреагировать. Вызвали Степана на очередной рабочий комитет, ответ держать, так для галочки, что мероприятие проведено, чтобы запротоколировать ответные меры. Рабочком проходил всегда после работы, в неурочное время, состав – пять мужиков и две женщины. Вопрос о Степане последний в повестке и конечно с учётом таких обстоятельств, он предстал на обсуждение, когда подошло время, уже в подготовленном виде – слегка в подпитии, для храбрости и вообще, мол, какие претензии могут быть к человеку, когда он на отдыхе сейчас к примеру и в санатории тоже. Предложили рассказать, дескать, ай-я-яй, как же так получилось нехорошо, Степан Михалыч. Степан в трезвом разговоре слыл на деревне балагуром, ну а если под мухой, то тут и в ближних равных не ищи, просветил всех насчёт курортного лечения. С его слов следовало, что там пили все, его сосед по проживанию, вообще за две недели ни на какие процедуры не ходил, кроме магазина, а он пострадал из-за гадкого поведения одной женской особы. Она к нему интерес имела в плане курортного романа, но не добившись успеха, стала в отместку кляузничать на него врачам и те вынуждены были реагировать. Так что пострадал он из-за своего целомудрия, можно сказать и добавил, что на курорте сплошные курортные романы, только некоторые, как он, попадались стойкие мужики и то потому, что рюмкой заслонялись от этих баб. Одна из женщин, с пониманием и уважением в голосе спросила, мол, Степан, не мог и от выпивки воздержаться? На это курортник со скрытым юмором ответил, дескать, люди добрые, не мог я на трезвую голову лезть в эту грязь, это ж какому трезвому человеку может прийти в голову такое, да и трусы у меня не модные, до колена, вот и приходилось себя приводить в норму, чтобы конфузу поубавить, потому как очень хотелось грязями полечиться. Все смеялись, а вторая женщина похвалила, мол, правильно, Стёпа, отдыхал и лечился, и прошлась по бабам не хорошими словами, которые по курортам подолами трясут и предложила для проформы записать в протокол, что поступок нарушителя осудили и поставили ему на вид. На этом дело и кончилось, но после этого Степан заимел некоторое уважение не только у своей жены, но и со стороны других односельчанок. А по сути, видимо, тот гормон – тестотерон, который даже у пожилых мужиков бесом проворачивается в ребре, у Стёпы, по причине его злоупотребления алкоголем, даже в курортных условиях отсутствовал напрочь. Много вреда в этом алкоголе и его вред не нужно путать с моральной стойкостью. Уж Стёпа точно не был морально устойчивым, по той же причине алкоголизма…
Силич замолчал, чувствовалось, что рассказы на алкогольную тему его утомили. Догадливый Виктор быстренько смекнул суть момента и высказался.
–Да серьёзная, штука алкоголь, вроде для настоящих мужчин, взрослых и серьёзных, но как может их превратить в не сёрьёзных и не настоящих, просто поработить и превратить в ничтожество. Грустно всё это. Силич, а нет у тебя повеселей чего-нибудь в галерее, насчёт пагубных привычек?– со смехом закончил он.
–Да вы сегодня спать собираетесь, неугомонцы,– по доброму ворчливо ответил Силич и по тону его голоса, я понял, что он уже роется в памяти и выискивает, чтобы нам рассказать.
–Успеем выспаться – вся жизнь впереди. Из всех дел сон самое нужное дело, но только по необходимости и потребности и не во вред жизненным интересам,– подводил базис под наш интерес Виктор. Силич примолк ненадолго, потом усмехнулся, озвучив усмешку своим своеобразным хмыканьем.
–Ну и заявки у вас, весёлое хотите послушать про пагубные привычки, даже и не знаю. Может про бабников?
–Давай про них,– утвердил тему Виктор.
–Не знаю есть там весёлое или нет, но это тоже из галереи. Парень у нас работал на заводе, ну не парень, просто молодой мужик, второй раз женат был. Но бабником не прослыл, просто не повезло первый раз с женой. Работал хорошо, ценили его, грамотным спецом считался. По этой грамотности занимался анализом отказов изделий. Всех по командировкам гоняли по всей стране, народ уже стонал, график принудительный составили, а его не пускали – боялись, что выполнение плана застопорится. Он же не прочь съездить, страну посмотреть, другие уже насмотрелись, а он нет. Только когда возникала проблема большая, тогда по требованию заказчика, начальство вынужденно посылало его. Редко ему выпадали командировки и в шутку начальство считало, что это поощрение для него за заслуги. Возникла ситуация не хорошая на смежном заводе. Начал отказывать блок сопряжения нашего изделия со всей системой. Сначала не очень много отказов, а тут приехал очередной работник из командировки и привёз больше десятка рекламаций, вот и шум возник, отправляют этого мужика на обслуживание на месяц, с главной задачей разобраться во всём и с ним разработчика от конструкторов на неделю, чтобы вдвоём поработать усиленным составом. Проверили они всё, ничего по превышению режимов не нашли, всё вроде нормально везде и от этого проблема ещё загадочней стала. У мужика «буксы горят», есть проблема, а выяснить в чём дело не получается. Но суть не в этом, суть в рассказе того разработчика. Сидели они в гостинице вечерком, застолье образовалось, непременное в те времена между двумя командировочными, естественно разговаривали и как водится про работу. Как-то коснулись темы командировок, разработчик высказал удивление мол, ты чуть не лучший специалист, а в загранкомандировку тебя не посылают. Все ездят, а тебя не посылают. В те времена народ интерес большой имел к таким поездкам, там и посмотреть и деньги большие платили. Наш мужик и ответил, что он первым кандидатом считался, но поскольку второй раз женат, то по порядкам соответствующих служб считается не благонадёжным, да ему и не хочется в такую поездку, ездил он в союзную республику и не понравилось ему, люди говорят на своём языке, ничего не понять и его это очень угнетает. Да и посылают за границу минимум на три месяца – со скуки можно помереть, по телевизору посмотреть про эту страну можно больше, чем там увидишь, сидя в одном месте. И экономической выгоды у него не получится, не сможет он экономить, как другие, всё попробует, и придётся ещё соответствующему департаменту денег присылать ему добавочно, чтобы он смог от туда выехать. Не жалеет он об загранице, и готов променять на командировку внутри страны и высказал сожаление, что мало ездит, хотя бы по разу во всех местах побывать, но обиду высказал, что его считают не благонадёжным и назвал тех соответствующих людей не грамотными ребятами в своей сфере и представил доказательную базу. Вот, мол считают меня не надёжным. Всё перепутали, разве можно сравнивать всё, что у женщины есть с Родиной, и считать, что за это можно Родину продать? Так перепутать Родину с этим. Я не бабник по натуре, но допустим был бы им, да конечно я там не одной юбки возможной не пропустил и пусть меня хоть все разведки мира по очереди зарычажили на этом деле. Да я им всем всё подписал, со всем согласился, денег бы с них много запросил, а когда приехал и представил бы нашим ребятам из службы «молчи-молчи» полный отчёт, да на этом деле мы бы все разведки так раскрутили: и дезинформации им натолкали, и денег бы вытянули столько. А если каждого командировочного в этом отношении правильно инструктировать, что мол, ребята – это даже для страны так нужно. Да наши ребята командировочные все разведки мира разорили бы и в каждой стране уже столько соотечественников подрастало, готовая пятая колонна. Разработчик смеялся здорово и начальство всё смеялось, когда он после безуспешного недельного срока вернулся на завод и рассказал об этой шутке. Мужик тот всё таки нашёл причину отказов. Инженер один толковый, не просто кнопальщик-проверяльщик на входном контроле, представил ему статистику отказов по каналам и наш посланец сделал предположение, что отказывают определённые каналы и выяснил у местных, что это как раз те, которые имеют в составе системы добавочную перекоммутацию и высказал догадку, что у них превышение режимов возможно из-за контрольной аппаратуры, с ним, огульно защищая честь мундира, не согласились, а схему не дали посмотреть под разными предлогами, но отказы вскоре подозрительно прекратились. Только перед самым отъездом начальник испытательной станции признался, что он оказался прав и просил не официально передать, чтобы у нас не умощняли каскады в блоке, что было уже намечено и чревато многими доработками. По возращении долго он не мог понять, почему ему все мужики в цехе улыбаются, потом узнал про всеобщее одобрение его взглядов по поводу «дополнительных обязанностей» загранкомандировочных. Встретил я его как-то много лет спустя, поговорили, вспомнили про его теорию, посмеялись. Он сказал, что встречал того разработчика, уже зам главного инженера, тот тоже вспоминал про тот случай и он ему сказал – вот в такой-то стране сейчас получили такой вот режим, а если бы меня в своё время послали туда, там сейчас бы другие ребята правили и снова посмеялись новой шутке. Он мужик этот, вообще видел всё как-то под другим углом. У нас на заводе, чтобы поднять уровень качества, решили ввести в выполнение плана ритмичность. Разбили месячный план по неделям и все начальники талдычат, что ритмичность – это качество. Он же наоборот, дескать, раньше был один конец месяца – один аврал, когда «молотком винты забивали», чтобы успеть. У нас в стране это везде наблюдалось, во всей промышленности и в серьёзной тоже, в некоторой степени. Купил вещь, посмотрел, если в паспорте дата выпуска на конец месяца приходится, значит всё – вещь не качественная. А тут получается четыре аврала в месяц, какое же будет качество, если поступление деталей и комплектующих осталось на прежнем уровне. Все с ним согласились, но придумано было это наверху, а плетью обуха не перешибить. Много бестолковости тогда везде наблюдалось, да и сейчас хватает. Обух он твёрдый, не прогибаемый, это не плеть гибкая. Вообще у нас многие дела делаются по странной не понятной логике и всё у нас задом наперёд, с другой стороны может в этом и польза опять же есть, если посмотреть под другим углом, может поэтому нас и не смогут враги никогда просчитать и победить. Вот такая история про бабников. Не спите? Нет. Ладно, ещё одна история вспомнилась с женским вопросом связанная.
– Часто наезжал на охоту один мужик. Охотник толковый, уважаемый и специалист рабочей профессии хороший. Из цеха в котором он работал, ездили ещё несколько охотников, они и отзыв такой внедрили в среду охотников. Ездил он не очень часто и видно с удовольствием это делал. Серьёзный подход у него наблюдался во всём: и в снаряжении, и в одежде, и собака лайка у него имелась хороших рабочих качеств. Как и большинство охотников любил он вечером после охоты в хорошей компании посидеть, поговорить и рюмочку выпить. Компании ему попадались разные по составу, народу тогда ездило много, охотничьи базы находились в двух деревнях с разных концов охотхозяйства, поэтому и менялся состав охотников, и вот всегда после определённого им количества выпитого он, видимо приходил в одно и то же лирическое состояние и тогда у него возникала потребность поговорить, вернее высказаться насчёт кличек собак – их построения. Кстати в качестве охотничьей собаки он признавал только сук ну а если гончих то выжловок, в общем чтобы пристойней сказать только девок, как говорят многие охотники, а кобелей презирал нещадно. Звали его собаку Верба, а жену звали Вера. И вот он, всегда опираясь на это сочетание клички и имени, пытался утвердить свою особую теорию, придавая ей статус приметы. Он говорил, что жена, то есть имя её должно быть без «Б», и тогда она охотнику всегда верна будет вообще, и когда он на охоте тем более, а кличка собаки должна строиться из имени жены, с добавлением «Б», потому что собака – сука и в определённое время она и становится именно сукой по сути, и всю вероятную неверность жены проявляет в своём поведении, а жене как бы при этом остаётся только одна верность. Возводил он это в некоторый закон и старался всех из компании убедить в этом. Все по первости с интересом подхватывали тему. Начиналось построение кличек собак от имён жён и каких только не получалось: и ТамарБа, и ЛюдБа, и НатБа, и СветБа и прочих. Иногда с кличками получались трудности в построении – от таких имён которые оканчиваются на Я, но мужик всегда предлагал допущение в конце А и получались: и СонБа, и ВалБа, и КатБа и прочие другие. Насчёт имени Люба он многозначительно помалкивал, с не обидным намёком, мол что поделаешь, если имя такое. Мужики, особенно владельцы «обиженных» в той теории – кобелей, относились к его речам скептически и в большинстве своём представляли группу оппонентов. Разгорались горячие споры. Некоторые, особенно молодые охотники, ещё бессобачные, имеющие в перспективе приобретение собак, уже примеривали клички, построенные по такому принципу. Разговоры такие всегда происходили весело с шутками, как водится в охотничьей среде и в разы получались с переменным успехом, то с принятием этой теории, то с отрицанием – всё зависело от состава компании. Уже это стало некоторой притчей во языцах в нашем охотколлективе и разговор на эту тему иногда возникал в охотничьих компаниях даже и при отсутствии этого мужика. Однажды, когда этот мужик снова коснулся своей коньковой темы в очерёдной раз, после всех прений и горений мнений, другой мужик приехавший наверное впервые на охоту, всеми сразу зауважаемый, так как имел хорошо натасканного курцхаара и являлся большим приверженцем этой породы ещё с дедовских и отцовских охот – серьёзный собачник, высказал своё мнение. Кстати, в тот раз за столом сидели охотники, встретившие его по возращению из леса со своей собакой и в виду редкости этой породы, попросили его продемонстрировать работу собаки. Тут нужно сказать, что в тот год много расплодилось вальдшнепа и вот этот мужик пустил свою собаку с поводка в поиск и с интервалом в десять минут добыл из под неё двух вальдшнепов с демонстрацией особенностей: и поиска, и стойки, и выполнения всех команд, и приёмов поведения своей помощницы. Эти охотники своими восторгами за тем застольем и создали ему ореол толкового охотника. Так вот этот мужик, всё время помалкивающий, только с улыбкой покачивающий головой, в конце попросил слова и высказался, и, с щадящей твёрдостью пояснил, дескать, он читал в одной книге, что собаки слышат только окончание кличек и при таком «Ба» на конце клички как бы из этого получаются одинаковыми. Вызвало это большую бурю: у кого торжества, у кого возмущения, у кого сожаления, сомнения и вообще много эмоций высказалось в тот вечер и повергло автора той теории в большое смятение. Тут же кто-то догадался провести эксперимент – окликнуть собаку автора вместо клички Верба, звуком «-Ба». Толпа дружно, чуть не силой таща с собой теоретика собачьих кличек, вывалила в крытый двор, где лежали на сене, привязанными по разным углам собаки и вынудила хозяина Вербы окликнуть её новым именем. Собака, до этого только открывшая глаза и молча наблюдавшая за всем, привычным, в общем, для неё столпотворением, шустро соскочила, заслышав хозяйское «-Ба» и приветливо завиляла хвостом под безудержный хохот толпы. Хозяин слабо пытался опровергнуть результат опыта, дескать, она может так реагировать на любой звук его голоса, но дальнейшие эксперименты, более изощрённые с голосами других людей и с окончанием кличек других собак, в том числе и кобелей, в общем, подтверждали опровержение его тории. В конце хозяин Вербы, нехорошо как-то блеснув глазами, с горькой укоризной, не ласково сказал своей любимице: «Сука ты, Верба, и есть сука, что с тобой поделаешь!», чем вызвал смех у мужиков. Самое странное в этой истории, что этот мужик потом перестал ездить на охоту, толи стесняться стал других охотников, толи раз после этого изведав их изощрённых подковырок и шуток, решил не испытывать таких неприятных дополнений к охоте в вечерних разговорах. Может он страдал тайной ревностью, а это болезнь ещё та – на грани сумасшествия и у него не стало успокаивающего фактора в отношении своей жены на время его отсутствия, но получилось именно так. В другие места, по слухам, он тоже не ездил. Вот как бывает с этой охотой… Не спите? Тогда давайте попьём чаю и спать. Больше не просите, не буду ничего рассказывать, а то как маленькие. Расскажи, да расскажи.
Но когда пили чай, Силич видимо уцепившийся за свою галерею, побаловал нас ещё одним рассказом.
–Ладно, всё равно чай пьём, про вездеходчиков расскажу вам. Вспомнилось вдруг, хотя не очень к столу, да не графья,– озорно начал он. – Тоже в общем с женским вопросом история связана. Да, в общем, в жизни у мужиков всё с этими женщинами, прямо или косвенно связано.
–Конечно, конечно – не графья!– поддакнул Виктор, по своей манере подняв глаза от кружки.
–Вездеходчики у меня знакомые были. Ребята молодые озорные. В геологической партии работали водителями на вездеходах, иногда в паре на одном. Всё лето в поле, к концу сезона здорово по дому и по жёнам скучать начинали. Вот один раз, сезон вроде кончился, приехали на основную базу с поля, а как бы с базы домой уехать? Начальник не отпускает, срок ещё не вышел, на базе нужно все дела закончить и всей партией на большую землю ехать. На Севере работали. Ребята канючили, канючили – они свои дела то все сделали и без толку околачиваются. Довели начальника и выпросили у него «любой аккорд». Тот и предложил, мол, туалет очистите и валите куда хотите. На базе туалет, типа сортир, под завязку забит и получается к следующему сезону не готов. Ребята согласились. Остальные все уехали неподалёку с базы по делам – одни они остались, вроде и шуток над ними некому шутить. Наклонили скворечник, отнесли пару бадей на сторону – не убыло в яме, тут они и сообразили, что не в то дело влезли. Но не долго горевали. Один из них подумал и предлагает, давай мол взрывчаткой воспользуемся. Идея понравилась. Взрывчатки – завались. Привязали на жердь взрывчатку – не пожалели, шнур запальный длинный приладили и утопили всё на самое дно ямы. Подожгли шнур, спрятались неподалёку за ящиками с кернами – образцы породы так у геологов называются. Подождали и дождались. Взлетел фонтан к небу, известного состава и всё в округе включая подрывников, ящики, вагончики и что лежало кругом, преобразовал в неприглядный вид. Мужики пожалели насчёт своей догадливости, поругались между собой, понятно, что догадливому досталось, а деваться не куда. Быстро давай с вагончиков и ото всюду убирать, хорошо вода в достатке имелась. Короче успели следы замести кое-как. Начальник приехал, удивился, что они так быстро справились и пришлось ему отпустить их, раз обещал. Про взрыв они ему ни слова – вроде всё бадьями таскали. Только вот лаборанты потом жаловались, что в кернах, не нужный известный состав присутствует. Ребята те ящики, которые открытыми оказались, просто закрыли и даже по минимуму дезактивацию не проводили. Вот такой случай из галереи, вспомнился – закончил свой рассказ Силич и тут же, с напускной сердитостью высказал нам претензию.
–Растравили вы меня сегодня, разболтался я. Куда вот деваться – надо уж до конца рассказать про этих вездеходчиков, а то не правильно как-то получится.
«Кто бы был против» думаю, одновременно пришло нам с Виктором на ум, а Силич подбодренный нашими взглядами продолжил.
–Эти вездеходчики попали один раз работать в заповедник и оказалось, что там нельзя ловить хариуса. А у них уже установилось правило – привезти с Севера по фляге солёного хариуса на брата. Вот они решили не изменять своим правилам, тем более там этого хариуса видимо, не видимо, прям за «ноги хватает» и как они сказали, решили облегчить жизнь рыбе, а то ей корма не хватает. Один из них стоит в речке, штаны закатал и ловит рыбу удочкой у себя под ногами. Вдруг из-за леса вертолёт и с него по мегафону кричат, что бы он на берег выходил. Парень юморист – направится к одному берегу и вертолёт к тому берегу вроде на посадку зависает, а рыбак передумал и к другому берегу и смеётся. Полетал, полетал вертолёт от берега к берегу, а тут заметил вездеход и сел неподалёку, видимо поняли, что рыбак с этого вездехода. Высадил вертолёт трёх человек со снаряжением и улетел. Ребята решили, что не нужны им такие соседи, Север большой, да и точку им пора было менять, решили переехать в другое место. Собрались, а тут смотрят, к ним один человек из тех бежит. Ладно, подождём, человек сказать, что-то хочет. Подбегает к ним парень молодой, пистолетом машет и кричит, мол, глуши мотор и выходи. Ребята его и спрашивают, тебе мол, что жалко, если мы рыбы на уху поймали. Тот им – да жалко, не положено ловить. Они его спрашивают, а вот ты здесь будешь по работе своей жить и тоже не будешь ловить? Тот вроде я буду, мне можно, а вам нельзя. Ну, тут ребята сказали ему, что кроме множества северных дорог, для него есть ещё одна конкретная и тронулись, а тот возьми и шмальни прямо по кабине. Пуля стойку пробила и в танковый шлемофон угодила, который за спиной водителя висел. Водитель, парень горячий был, по газам, стрелок отскочил, а он к тем ребятам попёр. Остальные двое поняли после выстрела, что дело не северный оборот приняло, смотрят вездеход на них, быстро в сторону. А водитель вездеходом всё их снаряжение, что у них имелось, в землю вдавил, покрутился там и уехали вездеходчики. Отъехали недалеко и разбили лагерь. Сидят вечером у костра и вдруг слышат из темноты «ребята не стреляйте, мы мириться идём» и две фляжки из темноты поблёскивает. Пустили они их к своему костру. Двое из тех надзорных мужиков были нормальные, знали размер северных порядков, а стрелок – молодой у них оказался, парень на понтах. Весь вечер просидели с ними в разговорах, и те двое ни разу не налили своему незадачливому коллеге, как он не просил и во всём его винили и каждый раз вместо рюмки отвешивали подзатыльник, когда тот просил тоже налить ему. Особенно сокрушался старший их группы, такая удочка погибла у него в результате этой эпопеи. Фирменная удочка, дорогая – подарок жены к юбилею. Просили пулю отдать. Вездеходчики сжалились, выковыряли пулю из шлемофона и при них выбросили в речку. Вот как в жизни бывает: из правого можно сделаться неправым. Весёлые ребята были эти вездеходчики, не похожие друг на друга характерами, как начнут рассказывать, только хохот в избушке стоит… …Вот сейчас точно больше ничего не расскажу, уже просто не могу говорить. Устал я с вами,– с обычным удовлетворением и лёгким упрёком в нашу сторону, проговорил Силич, мы уж знали, по предыдущим нашим вечерам, что на сегодня он наговорился и восполнил свою потребность в разговорах.
Мы допили чай, сходили с Виктором на перекур. Для себя я решил, что у нас на этот раз – вечер разговоров, вернее сказать: вечер рассказов от Силича – закончился, но Виктор, по возвращении в дом, видимо не смог сладить со своим бесом любопытства и жаждой слушателя и поэтому, считаю: не сообразно обстановке – даже как-то не корректно и безжалостно, чем очень сконфузил меня, вдруг попросил Силича.
– Силич, а расскажи ещё что-нибудь.
В ответ Силич, опять же с не ожидаемым мной – не очень горячим возмущением прошёлся по нам обоим.
– Вы, конечно молодцы, бегаете, никотином себя взбадриваете, вам и спать не хочется.
– Ну пожалуйста, Силич, ещё чуть-чуть, мы ведь все чайком взбодрились, всё равно сразу не уснём, – как маленький заканючил Виктор.
– Да я и не знаю – что можно ещё рассказать.
– А ты поройся в галерее, там наверняка, есть ещё что-то интересное.
– Есть, то есть, да вот как-то тема, должна к настроению подгадать, может в отместку вам, за то что спать старику не даёте – рассказать про месть, дружелюбно проворчал Силич, а мы уже поняли, что вечер рассказов продлился и Виктор подбодрил его, давай, дескать, последний-припоследний рассказик и пообещал, что больше не будем приставать. Силич выдержал небольшую паузу и начал, переворачиваясь на спину, от чего у него при этом менялась тональность голоса, очередную историю.
–Давно это произошло. В армии я тогда служил. У нас в роте, в одном расчете, начальник станции был – старший лейтенант. Как специалист, так себе – вообще не блистал, а вот как командир – противненьким, считали солдаты из его расчёта. Какой-то туповато-задумчивый постоянно, угрюмый. Ребята его не уважали, не за то, что не был для них, так сказать – душевным отцом командирам, а за то что презрительно относился к ним, чуть ни с ненавистью, с намёком на оскорбление, часто не по делу придирался и, как они считали, срывал на них зло. Причём когда находился в подпитии. Часть у нас серьёзная, на службе выпившего офицера – не увидеть, а этот приходил по ночам, когда его муха кусала, тихо приказывал дневальному, дескать, расчёт такой-то, тревога, построение на улице. У нас по срочным боевым работам – на сеансы связи, так и подымали расчёты, правда по телефону звонили, а этот сам являлся. Обычно солдатики тихо снимались с кроваток, а рота спокойно спала. Как выяснилось в последствии, подымал свой расчёт этот старлей не для боевой надобности, а для того чтобы сорвать на них зло – устраивал ночные маршброски, вроде с благой целью тренировки ради – не официально, потому что не разрешалось такое. Но парни уже знали, что с женой поругался, она у него по солдатской молве – та ещё хабалка была, видимо ему под стать. Вот он полночи водку пил, а полночи, до утра, солдат гонял, злобу вымещал и сам в трезвость себя возвращал. Здоровый был, в полемику с парнями не вдавался – как расчёт отличным сделать, на свой манер всё кроил и то не от ума, перерывы у него с умом, случались. То вообще на свои обязанности забивал, то рвение какое-то служебное находило на него и всё это не от добра или бесшабашности лихой, а от злобы и тупости. Командованию ротному, он тоже, похоже, не нравился. Часто ходил в наряд начкаром и когда наша рота в караул заступала, губари с содроганием встречали эту новость, часто им после нашего караула добавляли суток для отсидки на гауптвахте. Выводного, сам просил старшину, ставить кого-нибудь из своего расчёта и вероятность, что выводной мог остаться на гауптвахте, в качестве арестованного – намечалась очень большая и его не волновало, что такой отрицательный момент плохо отражался и на показателях роты и его расчёта в частности. Эти караульные сутки и для выводного и для губарей были сутками кошмара, а сидели на нашей губе в основном солдаты из строительного батальона. Он рядом с нашей частью: и располагался, и строил все объекты на нашей территории. У них роты состояли из солдат одного призыва и поэтому в запас сразу увольнялась вся рота и чаще всего на губе сидели будущие запасники – дембеля, если говорить принятым в армии языком. Почему-то эти строители очень любили фотографироваться, солдаты вообще это дело уважают, но у этих это являлось смешной патологией. У них, какой-то умелец из давнишнего призыва сделал деревянный автомат АК-47, «вороненой сталью» тот лучше настоящего блистал на их фотографиях и они блистали на них с ним во всех видах формы одежды, от парадной со всеми регалиями гвардейцев и эмблемами артиллеристов, до номера раз – это когда в одних трусах. И вот целой роте, сразу нужно сделать дембельский альбом – каждому солдату, а плёнка для фотоаппаратов, являлась дефицитным товаром, тем более в местности, где в каждой деревушке по три воинской части располагаются, в те времена напряжённая обстановка с нашими соседями наблюдалась на Дальнем Востоке. Много частей стояло и мощный укрепрайон строился. За плёнку у строителей можно было любой строительный материал, любую краску выменять. А расчёт этого старлея владел этой плёнкой в километровом исчислении. Дело в том, что телеметрические станции старого образца записывали сигналы на эту плёнку, и плёнка имела срок хранения, после которого её нельзя использовать для записи, конечно просроченная списывалась и уничтожалась согласно актам, но со всех времён у солдат этого расчёта, в результате «уничтожения» этой плёнки имелись километры в заначке. За счёт этого рота обеспечивала свои потребности и всей части и велась бартерная коммерция нашей роты со строителями, при ремонтах солдатскими силами помещений. Цену держали, никого не баловали. Вот, как-то, кто-то из выводных подслушал разговор губарей-сторителей, что они, дескать, такому противному начкару с удовольствием разобрали бы печку в доме, в отместку за его вредность. В те времена многие офицерские семьи по Дальнему Востоку жили в простых сельских домах с печным отоплением. Парень подключился к разговору, узнал суть мести и договорился со строителями, пообещав им в награду достаточное количество дефицитной плёнки. Вот под осень, уже заморозки стояли, приходят на квартиру к старлею пять солдатиков. Жене здравствуйте говорят – нас, мол прислал старший лейтенант такой-то, приказано разобрать печь, завтра к вам придёт печник и дня за два сложит вам новую и быстренько дружно исполнили «приказ». Солдатик-выводной каким-то образом был в курсе, что у старлея печка старая и плохая, он поэтому и подговорился к строителям, а ещё в той местности, так получалось, что печника для работы не сыскать, дефицит наблюдался в этой профессии, тем более в холодное время года. Вот вечером и пришёл со службы старлей в «тёплый дом» к разобранной печке. Какие у него разговоры с женой случились, можно догадываться. Детей у них не было, так что солдат вопрос гуманности даже не волновал и согревал их огонь мести, который в них был зажжён сильный, в отличии от печного огня в доме старлея. Старлей смекнул, что дело как-то касается рук его подчинённых, инициировал разбирательство на официальном уровне и сам же и пояснил командованию, не только роты, но и части, что могло явиться поводом для солдат, фактически сам себя по своей тупости и сдал, постепенно в рапортах, объяснительных и разговорах раскрыл, как на духу, что да – может к такому коварству с подвигло его солдат: и ночные неофициальные маршброски при его нетрезвом командовании и «излишняя строгость» по службе, и возможная несдержанность из-за трудностей службы и может из-за превратностей семейной жизни. Никакие опознания солдат женой старлея не оправдались, потому что они были из другой части. Не нашли виноватых. В результате всего разбирательства, состоялся в части Суд Офицерской Чести и продолжил службу старлей в звании лейтенанта. Один остался виноватым во всём. Ещё угрюмей стал, но тише. Из солдат никто ничего не ведал, кроме лихого выводного, потом уже он прислал из дома своим сослуживцам письмо, но привета старлею-лейтенанту просил не передавать, так в солдатской среде наступила ясность по этому случаю, при полном неведении и загадочности в офицерской. Хорошо, что не стало известна ещё одна история из семейной жизни этого командира. Дело в том, что на этой станции заснятую при сеансах плёнку и обрабатывали, то бишь проявляли и прочее делали, что там положено и имелась для этого фотолаборатория. Командир частенько отдавал плёнки, снятые дома, солдатикам для проявки и один раз принёс такую – там его жена на всех кадрах, в одном виде – без всего, из одежды, но в разных позах. Причём это у него не по ошибке получилось, а вроде как из хвастовства, и вроде из презрения к солдатам – вы мол, до такого не доросли, вам и не помыслить о таком и не доступно такое вам – ребята как бы так понимали это, потому что убедительно поясняли сослуживцам ситуацию, он дескать словами как-то это даже обозначил. Ну если человек не во всём умён, то и удивляться не стоит. А результат получился такой из всего этого, что в солдатской среде, у любителей таких видов, в тайных заначках имелись такие фотографии. Хорошо, что это не вышло на командный уровень или просто офицерский. Себя подставил, жену. Тут вообще из армии турнули, наверное бы. Вот такая история про месть. Получается, солдатики долго терпели и отомстили с леганца, вроде и не так жёстко. Давайте спать, неугомоны, а то я вам тоже какую-нибудь месть придумаю. Бегите на перекур, если хотите – отравитесь и спать, – неожиданно, не отметив тоном голоса переход от рассказа, начал своё шуточное ворчание в наш адрес Силич.
Мы подхватились с кроватей, как те солдаты по тревоге. Виктор, одеваясь, коротко, с обозначением послушности, высказал и восхищение рассказом Силича и поблагодарил «за посещение его галереи». На перекуре мы добавочно, между собой, обсудили оригинальность солдатской мести, тихими паиньками вошли в дом и улеглись.
Вскоре я услышал по звукам дыхания, как сначала Силич, а вслед и Виктор уснули. Приятно было лежать в натопленном доме, в тёплой постели. Припомнив всё услышанное в этот вечер, я приметил то, что все рассказы Силича по интонации и по построению отличались друг от друга. Порой казалось, что их рассказывали разные люди. Задумавшись над такой особенностью, я пришёл к выводу, что эти истории вызывают в душе Силича какие-то свои ощущения и, видимо, из-за этого так и происходит.
Почти всегда не могу вспомнить утром, на каком конкретном месте своих размышлений я уснул вечером. Помню только, что в тот вечер я «не считал овец», хотя некоторых «баранов» из галереи Силича, про себя, на память, пересчитал…
(9)*
Рассказ-8. Галерея
© Copyright: Георгий Кучеренко, 2011
Свидетельство о публикации №211112400969
Свидетельство о публикации №211112400969
Рецензии