Посвящается тебе. Гл. 3 Быт деревни 55 год

Бытом убиты…

Новый век. Москва. Уютная квартирка. Аля отрывается от экрана ноутбука, идет на кухню, включает газовую конфорку  электроподжигом, варит кофе и любуется только что отремонтированной квартирой. Ей нравится её белоснежная ванная комната, современная кухня со встроенной техникой, просторные уютные комнаты. Жизнь прекрасна. Не верится, что всего пятьдесят лет назад люди могли жить без всякого комфорта, в своих маленьких деревянных закопченных пещерках. Но она помнит ту жизнь… Помнит деревню пятидесятых годов.

Быт был примитивным: стирали в лоханке руками, позже появились стиральные доски. Зимой полоскали бельё у колодца, а летом – в реке. Зимой ткали грубое полотно, а летом на той же реке его стирали, укладывая на камни и выколачивали грязь праником, плоской деревяшкой. Потом полотняные дорожки раскладывались на травке, где оно сохло и отбеливалось на солнышке. На них, уже подсохших, ребятня любила поваляться и погреться после купания, оставляя следы не совсем чистых ног. Никто не задумывался над тем, как тяжко достается бабам эта стирка. Бабы ловили поганцев, стегали крапивой по голым местам, драли вихры, но ничего не помогало. Белое или цветное полотно, нагретое солнышком притягивало к себе магнитом. Гладили белье ребристым деревянным сооружением, как раскатывают лепешку из теста, намотанную на скалку.

Всю еду варили в закопченных до черноты чугунках или махотках, то есть чугунных или керамических горшках разной величины, от одного до семи литров. Под зевом печки на полках стояли такие же чёрные от копоти сковородки. Всё это засовывали в печь ухватами разных калибров. А уж вымывать все это богатство становилось сплошным испытанием. Из моющих средств – только мыло, сода, песок и крапива. Напротив печи стояла лавка, на которой стояли ведра с водой и остальная хозяйственная мелочь, под лавкой – пустые огромные чугуны, которые заполнялись бульбой и кормовой свёклой для варки скотине.

С пяти утра вся жизнь женской половины семейства вертелась возле печи, мужская половина зимой выдавала сено корове и овцам, мешанку свинье и гусям, зерно курам, таскала воду из колодца, расчищала дорожки от снега, ходила по очереди смотреть наряд на работу. К семи все садились за стол снедать, то есть завтракать. На столе лежал черный хлеб, нарезанный огромными ломтями, в алюминиевых кружках парное молоко, ставился чугунок с вареной бульбой, к которой подавались квашеная капуста и соленые огурцы. Вторым вариантом  завтрака были блины и огромная сковорода жареного сала. Душистую разваренную бульбу таскали деревянными ложками прямо из чугунка, руками кидая в рот капусту или с хрустом откусывая огурцы. В восемь утра все уходили на работу, а мама начинала мыть полы и посуду.

Зимой и осенью было очень холодно, даже вода в ведрах замерзала, а маленькие оконца полностью покрывались толстым пушистым инеем. Печь начинала отдавать тепло только часам к девяти, и окна начинали плакать, ледяные слёзы стекали по верёвочкам в подвязанные к подоконнику бутылки. Маленькой Але спускаться с печки на черный грязный пол не хотелось, поэтому еду ей подавали на печь. На печке её и мыли, что было сущим наказанием, так как повернуться было негде. Остальные мылись редко и не на печи, а внутри неё! Как это у них получалось, неведомо. Собственные бани были редкостью. Холод, холод и еще раз холод – все, что запомнилось в первую зиму.

После первой, почти беспамятной зимы, вторая уже была много интереснее. Аля закутанная в шубу, шапку, шарф, в валенках стала выходить на прогулки по деревне, без стеснения заходя в гости  к соседям. Там старые бабушки и малые дети перебирали (скубли), овечью шерсть, вытаскивая из неё грязь и мусор. Потом этот комок надевали на огромную расческу и начинали одной рукой тянуть нить, а другой наматывать её на цевку. У некоторых были прялки с колесом, которое вращали ногой! Зрелище удивительное. В других хатах ткали длинные дорожки на примитивных ткацких станках. Она заходила в гости, здоровалась, тихо садилась в уголке на скамью и смотрела. Процесс завораживал. Старики плели из ивовых прутьев пузатые корзины, латали дырки на валенках, пришивая на задники дерматин, чтобы галоши не протирали их. Во дворах кололи дрова для растопки печей, без них торф не загорался.

Еще валяли валенки, но уже специалисты, ездившие по деревням - это было целое событие. Врывались страшные дядьки, разгоняли всех по углам командным голосом, ставили огромный стол посередине и начинался процесс в жутком едком каустическом пару: на столе раскладывали овечью шерсть, что-то над ней колдовали и получался валенок!
Лет через пять появились на рынках угольные утюги и усовершенствованные керосиновые лампы со стеклом, многие позволили себе такую роскошь. В её семье, как память о цивилизации, пылился электрический утюг, который пригодиться только через несколько лет.
Угольный утюг был похож на маленькую печку. В него клали красные головешки прямо из печки, на дворе махали им из стороны в сторону, чтобы головешки прогорели и не чадили, потом водили им по белью и одежде, предварительно обрызгивая её водой изо рта. Она тоже пробовала, но так ловко, как у мамы не получалось.
 
Истинным наказанием была добыча воды. Её приходилось носить из колодца метров за 300 на коромыслах. Сначала набирались водой ведра и ставились на скамейку,  подцеплялось одно ведро, а потом оно аккуратно перемещалось за спину и подцеплялось второе. Нести двадцать литров на одном плече было трудно, поэтому вся эта тяжесть перемещалась на шею, пригибая тебя наполовину к земле. Мама носила сначала по половинке ведер, а когда подросла Аля, она тоже предпочитала почаще бегать за водой с одним ведром без этой ужасной палки, которая протирала плечо.

Дощатые не крашенные полы мыли тряпкой из мешковины, отдирая грязь веником из прутков, драчом. Если хорошо постараться, то пол желтел и сиял, буквально до первого человека, зашедшего в избу. Сапоги или валенки с портянками домочадцы обували утром и снимали только перед сном. Грязь липла к ним, и на полу сразу оставался след глины, говна и всего, по чему ходил весь день хозяин. Зимой пол мыли редко. Мама просила всех, чтобы заходя в дом, все снимали галоши и ходили по нему в валенках, но утром большой семье, бесконечно шастающей из хаты во двор, было не до этого.

Мама долго привыкала к такому быту и молча страдала. Главная хозяйка баба Оля тоже молчала и хмурилась, обучая городскую невестку управляться с хозяйством.
- Не тяни! Перевернёшь! - ворчала она, когда мама пыталась вытащить ухватом из печи огромный чугун с водой для мытья посуды. – Сначала приподними. – Маленькая полусогнутая, она ловко совала ухват под чугун, наваливалась на него всем телом и вытаскивала этот чугун, не пролив ни капли воды.
Аля крутилась под ногами обоих, стараясь тоже заглянуть в жерло печи. Бабушка её иногда шугала, иногда не замечала, и тогда у Али появлялась шишка на лбу от этих дурацких ухватов.

Баба Оля была суровым учителем, но и мама схватывала всё налету, пока не ведая о многих подводных камнях деревенского быта. Нахватавших верхушек, она осмелела и попыталась изменить привычное меню, замахнувшись на манную кашу и омлет для Али, которая совсем перестала есть. Баба Оля воспротивилась, особенно омлету – всё лишнее молоко и яйца сдавались кооперативному заготовителю, ездившему на телеге с бидонами и измерителем жирности молока, а яйца просвечивались специальным устройством. Мама пожаловалась папе, бабушка поворчала, но перестала сдавать все яйца и половину молока заготовителям за живые деньги. Чаще стали печь блины и жарить сало на сковороде для всех. Аля теперь без капризов ела манную кашу и омлеты, тертую морковку с сахаром, гоголь-моголь. Оголодала. На третье стали варить взвары из сушеных яблок. Этот взвар нравился больше молочного киселя, который делали из добытого из картошки крахмала и молока. Постепенно Аля стала есть и «манную», так называла толченую картошку со сметаной, бульон из курицы, порозовела и перестала болеть. После того, как мама вывела клопов, Аля стала спать на теплой лежанке, служившей широкой ступенькой для залезания на печь. Там в темном квадрате спали бабушка, тетя Таня и дядя Миша. В кровати под двумя теплыми верблюжьими одеялами барствовали папа с мамой.

Бабушку Аля боялась, она была похожа на бабу-ягу: скрюченная спина, нос, достающий верхнюю губу, несколько сохранившихся зубов во рту. Она почти не разговаривала, но много и непонятно бурчала что-то себе пол нос, высказывая неудовольствие. Теперь она начала протестовать против тарелок и серебряных ложек с вилками, и в этом вопросе победила. Но и молчаливую, её боялись все. Потом Аля выросла и поняла, сколько горя, печали пережила на своём веку её бабуля, сколько непосильных трудов легло на её плечи. Уже согбенная и старая, она на коленях всё ползала по своему огороду с весны до поздней осени, доила корову три раза в день и много чего ещё делала, пока дети были на работе. А тут приехал сын с семьей и безрукой невесткой на её голову, командуют, больно умными себя считают.

Папа уходил на работу к девяти часам, он чем-то и кем-то руководил, иногда приносил пайки. Только после этих пайков бабушка и подобрела. Теперь вместо молока можно было пить душистый китайский чай с колотым сахаром, не экономя последний. Консервы открывались по праздникам, как драгоценные шкатулки… Из свежего пайкового мяса мама делала котлетки, но только для Али. Макароны тоже. Иногда пайки давали чаще, тогда все наслаждались деликатесами, нахваливая папу и гордясь им.

Хлеб пекли сами, что был нелегким занятием. В каждом доме была дежка – деревянная кадочка, в ней на воде и дрожжах замешивалась мука, все ставилось на печку, а утром в подошедшую опару добавляли муку и вымешивали тесто, которое снова должно было распухнуть, подойти. Потом его раскладывали на сковороды и совали в жарко натопленную печь. Через некоторое время испечённый хлеб вынимался, раскладывался на лавке, укрывался рушником и сверху обрызгивался водой, чтобы верхняя корочка стала мягкой. Только к праздникам пекся белый хлеб, потому что муки высшего сорта было всегда в обрез. Муку надо было еще получить из выдаваемого на трудодни зерна. Зерно везли на мельницу в другое село, там и мололи. Жерновов на мелкий помол часто не было, радовались и крупному. Белый хлеб – роскошь.

Мама отвоевала возможность самостоятельно делать из сметаны масло. Купила маслобойку: высокую деревянную кадочку с движущимся внутри вверх-вниз поршнем с дырочками. В кадочку заливалась сметана, с трудом собранная за месяц, и начиналась работа по сколачиванию сметаны в масло. Колотили поршнем по шесть часов, завязалось! Вынимали маленький кусочек родившегося деликатеса, бросали в воду, где и хранили. Увы, Аля любила только масло на свежих булочках или белом сдобном хлебе. Где ты, мечта-а-аа? Хорошо, что по нужде Алю не выгоняли на мороз, а разрешали ходить на горшок в избе, когда никого не было, и в холодной пристройке -  по вечерам.

Управившись по дому, мама шла искать загулявшую Алю, которая постепенно перезнакомилась со всеми соседями. Её привечали, зазывали в гости, задавали глупые вопросы и смеялись ответам. Её мама не интересовалась такими глупостями: кого она больше любит, папу или её, маму.

Узнав, что мама шьёт на машинке и вяжет спицами и крючком, её зауважали, хотя мастериц по кружевам и вышивке было полдеревни. Мама всю зиму вязала шапочки, варежки и носки с пяткой, чего многие не умели, поэтому заказывали их в обмен на яйца и сметану. Потом мама стала шить на заказ платья, халаты, юбки и кофты, что стало дополнительным доходом семьи. Даже баба Оля стала смотреть на неё по доброму.
Первая весна. День рождения Али. Мама нарядила её, пятилетнюю бледную поганку, в китайское шикарное платьишко и отвела в гости в дом напротив. Там они познакомились с родителями и детьми, пригласили их на день рождения. Большая семья Балабанов. С их детьми Аля и будет проводить много времени, получит первые уроки жизни.