Глава 15. Нет, это не Патефон!

     Выгрузив дома бредень, я кинул кошке рыбёшку. Но она, тщательно её обнюхав, капризно дёрнула хвостом, ушла по своим важным делам.
     - Ух, ты, какая цаца! – воскликнул дед.
     - Отец сегодня тоже рыбы наудил, - радостно пояснила мать, приглашая гостей в дом. - Хозяин сегодня сторожить ушёл, - говорила она деду Никанору, - посидим без него. У меня и ужин готов.
     К вечеру у всех были свои планы, но мать обижать не стали. Поужинав, с ней, мы ещё для приличия потолкались во дворе, наблюдая, как куры резво растаскивали остатки рыбёшки, смешно гоняясь друг за дружкой. Мать всё это время любовалась Соней и одобрительно поглядывала в мою сторону.
     Поговорив о делах хозяйственных, о том, о сём, гости, поблагодарили хозяйку за вкусный ужин и за радушие, тепло распрощались. Потом я завёз домой Клавдию с Генкой. Оставил старика у бабушки вместе с уловом рыбы и грибами. Больше никто не захотел возиться с нашими трофеями. Там же, во двор загнал машину, и с Соней пошли к ней.
     - Здравствуй, тётя Маша, - поприветствовал я Сонину мать, выходившую со двора.
     - Здравствуй, сынок, - ответила она, и обратилась к дочери, - Венерку я подоила, молоко пропустила, сметана в холодильнике, обрат вылила поросятам. Борьку в стадо не гони – хромает он. Пусть завтра дома отлежится.
     - Спасибо, мамочка, - Соня поцеловала мать в щёку.
     И та, строго поглядев на дочь, потом на меня, вдруг помягчела:
     - Ну, ладно, пошла я. Спокойной ночи.
     Мы с Соней дружно, как по команде, ответили хором:
     - Спокойной ночи.
     В деревне все её звали «мама Мария», потому что ко всем, кто был её младше лет на двадцать, она обращалась, не иначе, как ласково: «сынок» или «дочка». И ещё: кроме самой младшей Сони, у неё были ещё три  дочери – Надежда, Вера и Любовь. Все они, давным-давно повыходили замуж и уехали из деревни, а Соня – её любимица, олицетворяла в себе всех – и веру и надежду и любовь.

     Сонин отец был бригадиром комплексной бригады. В деревне все его уважительно называли Семёнычем. В прошлом году он случайно попал под гусеницы трактора пьяного Лёньки Белого – Федькиного брата.
     Семёныча хоронили всей деревней. Тогда, даже я, каким-то образом оказался на похоронах и до сих пор помню белое, как снег, лицо Сони на фоне траурных одежд. Я ещё подумал тогда: «Монашка - хоть картину пиши». Сейчас мне почему-то стало стыдно за те мысли.
  Лёньку посадили, не смотря на его многодетность и положительные характеристики. Через полгода Нюрка Весталка, она же Лёнькина любовница, ездила к нему на свиданку и потом рассказывала по деревне о том, что Лёнька уверовал в Бога, и замаливает свои грехи в тамошней церкви. И что, возможно, ему скостят срок, как хорошему работнику               
  Ленка Белиха – Лёнькина жена, когда узнала о такой благотворительности мужниной любовницы, пришла к ней домой в ярости, избила её, и отрезала ей косу. С тех пор Весталка отращивает волосы. К тому времени, когда Лёнька придёт с зоны, у неё вырастет новая коса. А Лёнька всегда любил женщин с длинными волосами. Всё это, не вникая во все подробности, я знал от всемогущего и вездесущего  «деревенского радио».

     Я впервые оказался в доме Сони, состоящем из прихожей, небольшой кухоньки и двух комнат. Всюду, на стенах, на полках, на подоконниках, на полу и подставках висели и стояли горшки и горшочки с самыми разными цветами.
     - Да у тебя тут настоящие джунгли! – восхитился я, - Никогда не видал такого обилия цветов.
     - Я и сама, как комнатный цветок, - улыбнулась она.
     - Цветочек ты мой нежный, - поцеловал я её.
     Обстановка в доме была простой, без вычурностей, но из современной мебели. В комнате, что побольше, одна стена была занята книжными полками, рядом под углом находился диван, перед ним телевизор на тумбочке, слева – сервант с посудой, за ним стояло пианино, над которым висели гитара и балалайка. Рядом с инструментом стоял аккордеон, а на самом пианино лежала скрипка в футляре. 
     - Интересная коллекция. Ты на всём этом играешь?
     - Конечно. Я же музыкальную школу окончила, потом музучилище. Что тебя удивляет?
     - Как, музучилище? Ты же на воспитателя училась.
     - Кто это тебе сказал?
     - Никто не говорил. Я так думал. Тем более, твоя мать работала воспитателем, сейчас ты… - пожал я плечами.
     - Ты думаешь, что я работаю воспитателем? – она вдруг заразительно  засмеялась.
     Я невольно поддался её настроению:
     - А  кем?
     - Я музыкальный работник в детском саду.
     - А я и не знал.
     - Ты многого ещё обо мне не знаешь, - она обняла меня сзади, потом, отпустив, подтолкнула, - Проходи, садись на диван.
     Я взял со стены гитару, провёл по струнам.
    «Какой же я чурбан. Я же, действительно, ничего о ней не знаю, кроме того, что она - Сонька-патефон. А ведь сколько раз подвозил её. Можно было поинтересоваться, спросить: где учишься? Нравится ли? Как успехи? Просто поговорить. Обратить внимание. Ей бы это приятно было. Но я же художник – не просто так, а она – кто? Пигалица»!
     - Сыграй, - оторвала она меня от своих мыслей.
     - Что ты хочешь услышать?
     - У тебя большой репертуар? – донеслось уже с кухни.
     - В основном, что из юности осталось. Давно не брал гитару в руки.
     - Тогда давай на свой вкус, или по настроению. Как тебе угодно.
     - Песенка сторожа, - объявил я.
     - Очень интересно, - Соня поставила на журнальный столик поднос с фарфоровым чайником, двумя чашками, и вазой с конфетами, и присела в кресло напротив.
     Я запел:
                - Тишина. Над селом тишина.
                Предрассветное утро молчит.
                Вот растаяла ночь у окна,
                Значит, скоро петух прокричит.
               
                Я люблю эту пору, когда
                Всё таится в серебряном сне.
                Еле слышно звенят провода,
                И поёт твоё сердце во мне.

                Тишина. Над селом тишина.
                Что-то медлит петух на шесте.
                Он не знает, что ты для меня
                Приготовила дома постель.

     Соня, вся такая милая, когда-то успевшая переодеться в домашний халатик, затаив дыхание, сидела в кресле, и чуть подавшись ко мне, смотрела на меня своими широко раскрытыми любящими глазами, готовыми увлажниться в любую секунду от нахлынувших чувств.
     Дважды повторив припев, я отложил гитару в сторону.
     - Никогда не слышала этой песни. Ты так трогательно её спел, - она подошла ко мне, и, опустившись рядом на корточки, нежно поцеловала меня в губы. – Спасибо, Толя. Мне ещё никто никогда не пел, да ещё так проникновенно. Я растрогана до глубины души. Как-то светло стало на сердце от этой песни. От твоей близости. Так просто и так хорошо с тобой, что хочется плакать, - Соня,  положила голову мне на грудь.
     Я гладил её пышные каштановые волосы с золотистым отливом в свете торшера, целовал их знакомый с детства сиреневый аромат. Потом поднял её с корточек, аккуратно уронил на диван, и долго не мог оторваться от её сочных, словно спелая вишня, губ.
     - Как ты прекрасна, Соня!  Не понимаю, как я мог всё это время тебя избегать?
     - Сама виновата. Вечно выскакиваю со своими глупыми частушками, а потом сама же от них и страдаю.
     - Мне казалось, что ты вздорная и скандальная девчонка горлопанка.
     - Это я на людях такая смелая, да занозистая. Выбрала себе такой имидж, чтоб никто не смел обидеть. Вот меня и побаиваются, как местное радио, чтобы чего не сочинила лишнего. А на самом деле, я ужасная трусиха. Приду домой и плачу: никто меня не любит, никто не понимает. Лучшая подружка – твоя бабушка. То я к ней, то она ко мне. Ты не представляешь, какая она у тебя замечательная, какая она мудрая. Кстати, я чай завариваю по её рецептам. Давай попьём?
     - Да, действительно, чай у неё всегда вкусный.
     - А главное, полезный.
    
     Сладко-терпкий, приятного смородиново-вишнёвого вкуса горячий чай, нежно ласкал горло, струился внутрь меня, растекаясь своими полезными свойствами по всему организму. И вдруг меня будто озарило: «Не собирается ли она таким образом опоить меня любовным зельем? Ведь пьётся-то, как нектар. Если у Сони первая подружка - моя бабуля, она вполне могла её научить некоторым своим премудростям. Да нет, глупости. Хотя, бабушка, ради моего же счастья, способна на многое. Но у меня и своя голова на плечах. Только вот, что-то она кружится. Да нет, просто устал я сегодня, да и не выспался».
     - Что-то не так, милый? – заметила моё изменившееся состояние Соня, и, придвинувшись ближе, погладила меня по лицу.
     - Всё не так, - улыбнулся я.
     - Как, всё не так? – округлила она глаза.
     - Хотя бы то, что ты до сих пор ещё не сыграла мне ни на одном из своих инструментов.
     - Да, теперь я вижу – всё не так. Глаза у тебя грустные, и вид усталый. Что-то тебя тревожит. К тому же ты сегодня не выспался. Может, тебе полежать? Да, давай-ка, ложись здесь, на диване.
     Видимо, я и впрямь, выглядел сейчас неважно.
     Она проворно достала из тумбочки подушку и плед.
     - Если хочешь, разденься, я тебе простынь постелю.
     Я отрицательно покачал головой.
     - Тогда приляг, - Соня бережно уложила мою голову на подушку, заботливо укрыла пледом, - может быть аспирину дать?
     - Поцеловать, спеть колыбельную и снова поцеловать.
     - Ну, хорошо, - она, поцеловав меня в губы, взяла гитару и села в кресло.
     На этот раз я почему-то не почувствовал щемящей сладости её поцелуя, и связал это с воспоминанием Кати. «Зачем мне Катя? У меня есть Соня – моё самое милое и нежное существо на всём белом свете», - пытался я избавиться от образа Кати.
     - Я к вам приду, - объявила Соня.
     - Что? – не понял я, и хотел, было, встать.   
     - Лежи, не вставай. Песня так называется.
     - Как-то неудобно. Ты будешь меня развлекать, а я…
     - А ты будешь слушать колыбельную песню и засыпать.
     И, правда, голова отяжелела. Руки и ноги, как будто налились тормозной жидкостью. Веки начали слипаться – всё тело размякло, расслабилось. Я почувствовал скорое приближение сна.
    Под спокойный мелодичный перебор струн зазвучал нежный, ласкающий слух, голос Сони:

                - Я к вам приду ещё не раз
                В тоске скупой слезой,
                Иль ясным взором карих глаз,
                Иль майскою грозой.

     Я сразу же догадался, что она поёт песню собственного сочинения. Эта песня посвящалась мне. И мне это было приятно.

                Вам только стоит помянуть
                Меня в душе своей,
                Я укажу короткий путь
                К любви. К любви моей.

                Случайным стуком за окном,
                Иль тиканьем часов,
                Я буду к вам являться сном
                Из, вами сказанными, слов.

     Глаза Сони влажно поблёскивали. Казалось, она вновь переживала чувства того времени, когда была написана эта песня. «Милая моя девочка с ясным взором карих глаз, как тебе нелегко было. И как ты счастлива сейчас. Но ты до сих пор не можешь поверить в своё счастье. Как осторожно  и бережно ты обращаешься с ним, боясь расплескать хоть капельку. Тебе кажется - оно зыбко. Ты нежно лелеешь его. Я вижу, как ты взволнована. Вижу, как тебе хочется быть любимой, но больше всего – любить самой. И отдавать ради этой любви всё – всё без остатка, всё, что у тебя есть…   Милая, милая Сонечка, как бы мне тебя не обидеть - не осквернить твою чистую непорочную любовь»?
     А голос её, тем временем, звучал.

                Вам только стоит помянуть
                Меня в душе своей,
                Я укажу короткий путь
                К любви. К любви моей.

     Она, словно призывала меня заглянуть к себе в душу, чтобы я, наконец, раз и навсегда, мог узреть там разгадку всех её страданий.

                И, если вы, найдёте вдруг,
                Что грустно стало вам,
                То знайте, милый, милый друг,
                Я с вами – тут и там.

                Вам только стоит помянуть
                Меня в душе своей,
                Я укажу короткий путь
                К любви - любви моей.

     Я лежал с закрытыми глазами и, где-то глубоко внутри себя, переваривал услышанное. Спать мне расхотелось. Голова была в норме. Где-то, в лабиринтах её мозга, всё ещё плыл струнный перезвон гитары и родной голос Сони.
     Она вздохнула и отложила гитару в сторону.
     Я повернул к ней голову и улыбнулся:
     - Так бы и слушал тебя ещё.
     - А я думала, ты уснул под моё пение, - ответила она улыбкой и, подойдя, опустилась перед диваном на колени и поцеловала меня. – Как ты себя чувствуешь?
     - У тебя лечебный голос.
     - Да ну тебя. Я ведь серьёзно.
     - Правда, - я сел на диван, посадил Соню рядом, поцеловал её, - У тебя прекрасный голос. 
     - А ты и, правда, ожил. Глаза повеселели. Хочешь, музыку включу?
     - Хочу. Танцевальную.
     Соня воткнула аудиокассету в магнитофон, щёлкнула клавишу, и полилась тихая и приятная инструментальная музыка.
     Я обнял Соню. Она положила голову мне на грудь и мы тихо закружились по комнате.
     Одна композиция заканчивалась, начиналась другая. Мы танцевали, прижавшись друг к другу, и наслаждались такой плотной близостью наших тел. А музыка сплочала нас ещё ближе, так, что казалось, мы растворяемся друг в друге, и, превращаясь в одну невесомую субстанцию, вот-вот готовы воспарить.
     - У меня от тебя голова кружится, - не выдержала Соня, и беспомощно откинула голову назад.
     Подхватив её на руки, я покружился вместе с ней и мы оба упали на диван.
     - У тебя такая хорошая музыка. Просто космическая.  Орган, скрипки и что-то такое неопределимое, внеземное.  Слушаешь, и хочется в ней раствориться. Или взмыть высоко в небо и парить.
     - Это моя музыка. А инструменты – всего лишь один японский электроорган.
     - Где ты её взяла?
     - Кого?
     - Ну, музыку. Эту кассету.
     - Я ж тебе только что сказала, это моя музыка. Я сама её сочинила. А записала в студии у подруги, с которой вместе училище заканчивали. Сейчас это делается просто.
     - Ты это серьёзно? Милая, да ты просто гений! Ты хоть сама-то знаешь об этом.
     - Теперь знаю, - скромно улыбнулась она.
     - Ты пишешь стихи, сочиняешь музыку. А поёшь! Как ты поёшь! Соня, тебе надо на большую сцену!

     - Да ну что ты. Моя сцена здесь, в Кондратьевой.
     - Нет, Соня, Кондратьева никуда не денется. У меня есть знакомый чиновник от культуры в городе, я тебя с ним познакомлю. Ты знаешь, какие перспективы перед тобой откроются.
     - Толя, успокойся, не надо меня ни с кем знакомить. Я всё равно никуда не поеду. Здесь моя мать, мой дом – скотины полный двор. На кого я их оставлю? Здесь моя любимая работа - ребятишки меня любят. Как я без них? А они без меня? И кто останется в деревне, если все уедут в город?
     - Но ты же не все! Ты одна такая… К тому же ты сама говорила, чтоб я увёз тебя.
     - Перестань, милый, таких, как я, в городе, хоть пруд пруди, а здесь я, действительно, одна такая. И представь, если меня здесь не будет, кто станет проводить уроки музыки с нашими детьми? Они и так многим обделены в отличие от городских. А насчёт того, чтобы увёз, я не против, но, - она понизила голос, - с возвратом в деревню.
     - Но в городе заработки больше.
     - Мне и здесь денег хватает. А ещё, меня пригласили преподавать в музыкальную школу. Там Елена Васильевна ушла на пенсию. В средней школе предлагают вести несколько уроков в неделю, опять же, за Елену Васильевну.  А осенью бычка продам, буду, самая богатая невеста в деревне, улавливаешь? – Соня улыбнулась, -  К тому же я здесь родилась, здесь моя родина. Я люблю нашу природу и ничего не хочу менять. К славе я равнодушна. Город не для меня. За время учёбы я так устала от городской суеты. Я деревенская. Здесь  чистый воздух, другая аура. Люди другие. Понимаю, многие стремятся в город, потому что там больше возможностей. А я нашла себя здесь.
     - Ну, хорошо. Сдаюсь, раз уж ты такая патриотка. Учи ребятишек музыки. Может и правда, откроешь в ком-нибудь деревенского Паганини. Только, когда мы поженимся, тебе всё равно придётся жить со мной в городе. Я и дом уже присмотрел.
     - Толя, скоро люди из города побегут в деревню. Они уже бегут. Посмотри, сколько горожан уже скупило у нас в деревне участков. А почему? Потому что там скоро дышать нечем будет, кроме как выхлопными газами.
     Да, я был согласен с Соней во многом, но знал ещё и то, что в деревнях скупают дома и земельные участки люди уже состоявшиеся, достигшие каких-то определённых финансовых успехов в городе. И мне хотелось достичь не славы, а именно успеха - жизненного успеха, причём, при  этой жизни. Без народного признания художник не может состояться как творец. Может быть, я заблуждаюсь? Может, плюнуть на всё, переехать к Соне, устроиться на работу в школу учителем рисования? Может быть, и моё место здесь?
     - Ты случайно не знаешь, в школе не нужен учитель изобразительного искусства?
     - Конечно, нужен, - оживилась вдруг Соня, - там ИЗО преподаёт биологичка. Она отказывается, а её каждый год уговаривают, потому что вести некому. Как хорошо, что ты заговорил об этом. Мы завтра же можем сходить к директору школы. Вот она обрадуется.
     - Да ты не спеши, я ещё ничего не решил. И не моё это – учить. Вот Геннадию бы это пошло. Опыт у него есть, и ребятишек он любит.
     - А ты не любишь ребятишек?
     - Ну, почему же? Люблю. Преподавать не люблю. Здесь ведь терпение нужно.
     - Терпение в любом деле необходимо.
     - Ну не скажи. Вот, например, не получается у меня картина, я отложил её на день, на неделю, на месяц, а тут не отложишь. Ответственная эта работа – учитель. Здесь другого рода талант нужно иметь. Так что не будем спешить. Попытаюсь сначала состояться в качестве художника. Ты не возражаешь? – я поцеловал Соню, - А музыка у тебя прелесть. Душевная.
     - Может быть, уже спать пойдём, моя прелесть? Час ночи. Мне вставать рано – Венерку доить, в стадо гнать.


Продолжение - http://www.proza.ru/2011/11/25/177