Тяжкий выбор

               
  Новейшая история опровергла много хорошо проверенных веками пословиц. Вот, к примеру, одна из них. Она гласит, что родину, вроде бы, не выбирают. Однако именно такая возможность была предоставлена советским евреям, начиная с семидесятых годов уже прошлого века.

Как и многие мои соплеменники, решительный шаг вперёд я сделал только после энергичного пинка под зад. К сожалению, поздновато. Большинство возможностей уже были упущены. Тем не менее об этом, наверное, самом важном в моей жизни решении, ни разу не пожалел.

Массовая эмиграция евреев из СССР началась в конце восьмидесятых годов. Внешне это больше походило уже на исход. В Израиль, правда, поначалу ехали немногие. Преимущественно по израильским визам народ устремился за океан. В Америку, страну всеобщих равных возможностей.
 
Круг моих еврейских друзей и приятелей начал стремительно редеть. Особенно заметно на заводе, где трудилось немало моих соплеменников. Сакраментальный вопрос: ехать? или не ехать? как и в любой еврейской семье, в нашей, разумеется, тоже периодически всплывал.
 
Впервые – ещё в начале семидесятых годов, когда московские родственники супруги, уезжавшие в Америку, предложили прислать нам вызов. Однако тогда я был совершенно не готов к таким радикальным переменам. Впрочем, и в 1989 году уровень моей готовности был не намного выше.

Конечно, мотивация уже была другой. В 1972 году, будучи по молодости лет достаточно наивным, я тешил себя иллюзиями по поводу кандидатской степени, загранкомандировок, продвижения по службе. Не то, чтобы крепко верил в свершение этих радужных планов, но где-то глубоко в подсознании смутная надежда, надо признаться, всё-таки теплилась.

Безусловно, свободы было маловато. Права человека воспринимались как нечто абстрактное. Существовали антисемитизм, коррупция и прочие язвы социализма. Тем не менее мне удалось адаптироваться в этой неблагоприятной среде обитания. Со временем определился небольшой круг общения, в котором я чувствовал себя достаточно комфортно.
 
Сионистские идеи меня не увлекли. Диссидентство тоже. Так что особых побудительных причин срываться с насиженного места и мчаться в далёкую Америку или беспокойный Израиль у меня, в общем-то, не было. Да и, если откровенно, недоставало решимости для такого поступка. Ситуация оказалась сродни той, когда хищному зверю, всю жизнь без забот прожившему в клетке, вдруг совершено неожиданно предлагают выйти на волю.
 
В 1989 году положение радикально изменилась. Мене исполнилось пятьдесят. К этому времени я начисто избавился от былых иллюзий. Мечты остались в далёком прошлом. В творческом плане за 27 лет трудовой деятельности на минском тракторном заводе кое-чего я, конечно, добился. В адресе, вручённом мне по случаю юбилея, об этих успехах написали довольно красиво. Однако очень многое, если не сказать почти всё, о чём я мечтал в 1972 году, так и не реализовалось. Бесспорно, и по моей вине тоже.
 
Резюмируя, вполне можно было сказать, что по большому счёту я променял потенцию испытать себя в условиях несравненно более свободного и динамичного западного мира на скромные достижения в среде социалистического застоя. Конечно же, глупо было тогда сожалеть об упущенной возможности. Тем более, сокрушаться об этом сейчас.
 
Весной 1989 года брат сообщил, что получил вызов для всей семьи, и уже оформляет документы на выезд. Эта информация для меня оказалась совершенно неожиданной. Поначалу обиделся. Но потом понял, что зря. Наверное, это нормально. Подобные решения каждый волен принимать самостоятельно и консультация с родными, в таких случаях совсем не обязательна. В результате мы оказались в разных концах мира за тысячи километров друг от друга. В общем-то, неплохо жить рядом с родным человеком. Но тут уж как судьба распорядится.
 
В том же году подались в Америку самые близкие наши друзья, с которыми семьями  дружили лет двадцать. С их отъездом в и без того нешироком круге общения появились явные признаки вакуума. Стало совершенно ясно, что пришло время определиться. Ответить, наконец, на извечный еврейский вопрос и принять судьбоносное решение.

Честно говоря, далось оно мне не без труда. Я отлично понимал, что нахожусь в возрасте, далеко не подходящем для столь кардинального изменения жизни. Мысли о том, что в пятьдесят лет придется всё начинать с нуля в совершенно незнакомых условиях оптимизма, естественно, не придавали. Но с другой стороны в стремительно погружавшейся в хаос стране я уже не видел абсолютно никакой перспективы. Ни для себя, ни, тем более, для детей.
 
Последней каплей, переполнившей чашу моей решимости, явилась чернобыльская трагедия. В стране всеобщей казуистики и лжи, где всё скрывалось и перевиралось, никто от верхушки властной пирамиды до последнего работяги не знал действительного положения вещей с радиацией и прочими последствиями произошедшей беспрецедентной катастрофы.

Поползли слухи о рождении уродов, резком скачке онкологических и других заболеваний. У нас в отделе в авральном порядке разрабатывалась специальная особо герметизированная кабина к тракторам МТЗ-80/82 для работы зонах, как мягко тогда выражались, повышенной радиации.
 
До чего же бесчеловечной оказалась политика верховной коммунистической власти того периода. Я уж не говорю о том, что запаниковавшие вожди и их приспешники, поначалу просто бесстыдно врали своему народу, тщательно скрывая подлинную информацию об уровне радиации и зонах её распространения.

В конце концов, всё-таки выявилось, что в некоторых районах Гомельской и Могилёвской областей Белоруссии радиация в сотни и более раз превышает не очень строгие советские нормы. Жить в подобных условиях, по меньшей мере, было опасно.

К большому горю народа, оказавшегося в зоне поражения, руководство страны не нашло на территории в одну шестую поверхности земного шара места, куда бы можно было переселить несчастных людей. Кое-кто переехал самостоятельно. Без всякой помощи со стороны государства. Но очень многие, особенно сельские жители, продолжали жить в зонах с огромной радиацией, обрекая себя на не такую уж медленную смерть.
 
Оставшееся население нужно было занять работой. И партия приказала пахать, сеять и собирать урожай, как будто бы ничего не случилось. Все, конечно, прекрасно понимали, что выращенное зерно и прочие овощи и фрукты не годились даже на корм скоту.
 
Но коммунисты нашли выход. Проблему решили как всегда в духе классического волюнтаризма. На элеваторах и овощехранилищах стали перемешивать загрязнённый радиацией местный урожай с привозными чистыми сельхозпродуктами. По идее предполагалось довести общую массу до нужной радиационной кондиции. Но по-существу происходила порча хороших продуктов. В результате народу подсовывался вредный для здоровья суррогат.
 
Как при всякой большой трагедии государственного масштаба появились истинные герои и патриоты. Они рисковали здоровьем и даже жизнью, устраняя страшные последствия аварии на Чернобыльской АЭС. Но и подленькие людишки, разумеется, тоже были. Куда ж им деться!
 
Эти рисковали, как правило, исключительно чужим здоровьем. Может быть и жизнью. С одним таким подлецом мне как-то довелось ночевать в купе скорого поезда Минск - Москва. Я уже сидел на своём месте, когда в купе с трудом протиснулся здоровенный мужичина на центнер с гаком. Причём гак был порядочный.

 Похоже, перед отъездом он хорошо «заправился». При каждом выдохе новый пассажир выбрасывал такое количество винного перегара, что кто-то на верхней полке тут же отрыл окно. У попутчика оказалось место напротив моего. После нескольких безуспешных попыток пристроить своё огромное брюхо в узкую щель между столиком и полкой мужчина прекратил бесполезную суету. Расстелил газету прямо на одеяле постели.
 
Достал из саквояжа бутылку водки, пластмассовые стаканы и какую-то закуску. Широким жестом предложил мне присоединиться. Я отказался. Стал стелить постель. Повторного приглашения не последовало. Сосед начал трапезу в одиночку.
О сне, разумеется, не могло быть и речи. Пузатый боров чавкал, тяжело дышал, шуршал бумагой, и всё время пытался вовлечь меня в пьяную беседу.

Это был, кажется, 1987 год. Все разговоры тогда в трезвом и особенно в нетрезвом состоянии по большей части вертелись вокруг чернобыльской катастрофы. Вот тогда-то здорово захмелевший чиновник какого-то республиканского министерства поведал мне свою подленькую историю на эту злободневную тему.

По каким-то служебным делам его направили в один из районов Белоруссии с повышенной радиацией. Отвертеться не удалось. Пришлось полдня провести в опасном месте. По возвращению в Минск кто-то надоумил «ликвидатора» проверить на радиационную загрязнённость одежду, в которой он находился в командировке. Всё оказалось в относительном порядке, за исключением плаща. Макинтош давал повышенный фон.
 
Трудно сказать, как данный факт мог отразиться на здоровье чиновника. Тем не менее рисковать он не стал. Сдал плащишко в комиссионный магазин. На мой вопрос, почему он его не сжёг или, по крайней мере, не дезактивировал, этот мелкокорыстный жлоб, как и подобало пьяному, ответил совершенно откровенно.

 Заявил: «Зачем уничтожать ещё годную вещь, если она может пригодиться другому. Ну а почистить плащ от радиации сможет уже его новый хозяин». Кстати, свою пьянку министерский забулдыга объяснил тем, что водка – наиболее эффективный способ профилактики лучевой болезни. Учитывая бездонность брюха этого огромного мужика, доза «лекарства» была соответствующей.
 
К лету 1989 года мы созрели окончательно. Решили эмигрировать в Израиль. Брат, правда, писал из Америки, что включил нас в иммиграционный компьютерный банк данных, и со временем мы получим вызов. Но ожидание могло растянуться не на один год, а ждать уже не хотелось.
 
Трудно сказать, как бы сложилась судьба в Америке. Уровень нашей жизни в Израиле, по меньшей мере, на порядок выше былого советского. Не уверен, что в США мы добились бы большего. Ну а всё остальное в нашем с супругой возрасте, вероятно, везде одинаково проблематично.
 
Зато в Израиле мы полноценно осознали своё еврейство. Реально ощутили себя частицей древнего вечно гонимого народа. По-настоящему почувствовали, наконец, что живём в родной стране, которая, несмотря на все беды, трудности и прочие жизненные неудобства, без всякого сомнения, является нашей подлинной родиной. Сомнительно, чтобы подобные чувства могли возникнуть у нас по отношению к Америке или какой-либо другой стране.

За 21 год жизни в Израиле мне неоднократно доводилось встречаться, а порой и подолгу беседовать с американскими туристами-евреями, былыми гражданами СССР. Некоторые из них иногда откровенно признавались, что в не таком уж далёком прошлом прекрасно чувствовал себя, исповедуя воинственный антиклерикализм.
 
Теперь же в Америке, находясь на пенсии или получая пособие, все они стали праведными евреями. Регулярно посещают синагоги, соблюдают еврейские традиции. Кое-кто даже кипы надел. В свете иудаизма, это конечно факт достаточно отрадный. Допускаю даже, что есть среди этой публики люди, вернувшиеся к вере по внутреннему убеждению.

Но довольно часто после бесед с приобщёнными к религии у меня непроизвольно возникали сомнения в искренности такой их радикальной идеологической метаморфозы. Особенно, когда выяснялось, что синагога в материальном благополучии этих людей занимает весьма заметное место. Да и круг их общения в основном замыкается на религиозном храме. По большому счёту две эти причины, я думаю, и являются мотивацией столь резкого перехода от атеизма к формальному иудаизму.
 
В Израиле, честно сказать, я не часто посещаю синагогу. Но не это, если можно так выразиться, религиозное учреждение помогло мне полноценно идентифицировать себя в качестве еврея и израильтянина. Пусть хотя бы только в первом поколении. Сама окружающая среда обитания, непосредственная причастность к политическим, экономическим, да и просто бытовым событиям, а главное, непрекращающийся арабский террор и его бесчисленные жертвы самым естественным образом сформировали моё новое мироощущение.
 
Но главное, что я получил в Израиле – так это возможность совместить два ранее  несовместимых желания: быть евреем и одновременно полноценным гражданином своей страны. В СССР за 50 лет жизни по большому счёту мне этого почувствовать так и не удалось.