Манефа Суррогат

Нина Большакова


Манефа Суррогат

Подошла к окну, потянула фрамугу кверху, и тут оно опять загудело. Ровно, мощно гудит, а на дворе собирается дождь, и небо потемнело, задул неожиданно сильный ветер, понес какие-то бумажки, пустые пластиковые пакеты мимо окна слева направо, и птицы с парковых лужаек вдруг взлетели одномоментно, забили крыльями, завернули воздушную петлю справа налево, перестроились на небольшой высоте и тоже потянули вправо, за реку. А гул такой ровный, могучий, как будто с океана по реке идет огромная волна стеной, и всех нас скоро накроет этой волной. Как шериф  Фенлей вчера объявил на ступеньках муниципального здания маленького городка в дельте Миссисипи, показали по телевизору:
— Через три дня здесь, на этом самом месте, будет вода 15 футов высотой.
— От земли? — спросил кто-то из толпы.
— От земли, — подтвердил шериф Фенлей.
Опять же скоро обещанный конец света, неделя осталась, а вдруг сбудется, случится. Как оно гудит ровно, аж тошнит от этого гудежа. А в парке все ходят себе потихоньку, вроде это не им гудит. О, перестало! Тихо как, шум из ушей выходит. Ах опять! Да что же это? Ой, я знаю! это Мерседес на втором этаже включила стиральную машину. Одна живет, а машина  не машина, а танк! Ревет прямо! Надо же, как она меня напугала!
                * * *
Mанефа встала и пошла в уборную. Опять пошла, третий раз за кино. Смотрите, подружки, как она идет-переваливается со стороны на сторону. На ней короткое узкое платье-свитер, обтянутый живот выпирает вперед, на нем лежат тяжелые налитые груди. Широко расставленные толстые ноги в гетрах и ботинках на низком каблуке, коленки наружу,  полукольцом упираются в пол; над боками толстые, слегка согнутые в локтях руки, пальцы щепотями сведены. Шея сложилась валиками на длинный темный шарф, курносое щекастое лицо, распухшие обкусанные губы. Отекает Манефа, дело к концу, скоро рожать.
— Чeго ты все бегаешь, не смотришь? — спрашивает подруга. — Что он, толкается, беспокоит?
— Да нет, — отвечает Манефа. — Он второй месяц головой вниз висит, так только, ручками поводит, тихий. Давит на пузырь, вот и хожу, писаю. Да теперь уж скоро.
Манефа выходит из зала, в раме двери, на свету четко видна ее уродливая фигура. Вот качнулась влево, вправо, закрыла за собой дверь. Через несколько минут обрисовывается в дверях, идет, переваливаясь, обратно, на свое место.  Усаживается на кресло, берет у подруги большой бумажный пакет, достает палочки жареной картошки, гамбургер, жует, запивает диетической колой.  Заворачивает пакет с  объедками, проводит ногтем мизинца между зубами, вычищая остатки еды.
Закончился фильм. К слову, «Перестройку» смотрели.  Ничего кино, снято неплохо, снисходительно к героям, да Манефа и подруги все это знают: мы там были, мы там жили, мы это все видели. Но в Манхэттане русское кино в кинотеатре большая редкость, а в Бруклин ехать Манефе тяжело, да и не охота. Ну их, все судят, судят. Завидуют, вот и все. Сами бы так хотели, да не выходит, не всем дано.
— Они мне не меньше тысячи в неделю платят, а то и  две, — говорит Манефа подругам, выбираясь боком в проход между креслами.
— И где ты таких находишь? — Завидуют подруги.
— Репутация. Они меня сами теперь находят, по цепочке передают. Так это еще не все деньги, они мне расходы оплачивают, ренту, кабель, тесты, ультразвук там, все что надо.
Манефа задается, совсем чуть-чуть. Подруги ее прощают, беременная, гормональный фон нарушен, что с нее взять. Да и в самом деле, не у всех получается, а у Манефы получилось, отчего же не погордиться.
* * *
Сначала Манефа яйцами торговала. Ее на это дело Игорь поставил. До сих пор, как скажет Манефа: Игорь, так и сладко во рту. Ах, Игорек-Игрушечка! солидный, крупный мужчина совершенно в ее вкусе:  рост,  глаза, плечи, шевелюра шикарная, и пахнет как свежий фломастер, когда коробку раскроешь. Манефа с детства этот запах обожает, такой спиртовый запax с художественным уклоном. А деликатный какой!  Когда первый раз познакомились, Манефа в русском общежитии жила, в Бруклине. Пришел вечером, сам позвал: пойдем ко мне, у меня колбаса есть, и выпить найдется. Очень он был ей приятен, хотя в постели совсем не орел, только о себе и думал, а как там Манефа, успела, нет, это ему все равно. Манефа у него тогда была так, разовая женщина, он ее и не разглядел толком. Да и чего их, общежитских, разглядывать, никакой перспективы.
Это потом, через два года он Манефу  увидел, она тогда уже квартиру снимала, небольшую, но отдельную. Как увидел, так возлюбил, заласкал, защекотал живот усами. Ах, Манэффа! Ух, Манэффа! Это он стал ее так называть; усы подкрутит, глаза закатит и урчит: Манэффа! И все искренне, от уважения,  как, к примеру, всегда говорил: Тэрапэвт! А не терапевт, потому как уважал за «врач много денег зарабатывает». Уволила  его Манефа с концами, но не из-за постели, а из-за финансовых разногласий.
* * *
У Игоря с работой не складывалось, он все искал место, звонил знакомым,  иногда устраивался ненадолго, но как-то все ему не подходило, или он не подходил.  В Совке он был пилотом гражданской авиации на внутренних линиях, а хотелось на международные, из Телави в Тель-Авив! Так хотелось, что Игорь  женился на еврейке и по израильской визе  откочевал в Америку. Добрался до Нью-Йорка, с еврейкой быстренько развелся по причине культурных различий  и стал устраиваться в нoвой жизни. Скоро выяснилось, что он с разводом поспешил. Квартиры на съем предлагались невообразимо дорогие,  одному не потянуть, а если немного дешевле, то в цветных районах, где ему как белому человеку жить было неудобно; пришлось снимать комнаты и даже углы. Два месяца  на полу у одного русского спал, тоже не бесплатно. 
Пилотом устроиться не удалось: многоступенчатый экзамен на лицензию оказался ему не по силам, да и налета нужного было не набрать.  Игорь и пиццу разносил, и грузчиком в супермаркете подрывался, даже машины мыл. Знакомый хорват, в спортивном баре как-то сидели рядом, чемпионат мира по футболу смотрели, устроил его к себе на оптовый склад, упаковочные наклейки на компьютере печатать. Работа, говорит, чистая, офисная, и тридцать семь тысяч в год на старт, через три месяца медицинская страховка, а там от тебя зависит. Игорь пошел, оделся как человек, как он в Аэрофлоте привык: белая рубашка, галстук, костюмные брюки, а они все в джинсах и футболках ходят. Компьютер этот прямо на складе установлен, на помосте, к нему барный стул приставлен, сидишь весь день как кура на насесте; наклейки надо отдавать беззубому доминиканцу Луису, он же и объяснял Игорю, как пользоваться программой.
Владелец фирмы среди дня подошел познакомиться, а Игорь не понял, что это хозяин, так, какой-то старый пиндос обшарпанный, по виду грузчик, ну он и не ответил на его приветствие, отвернулся вообще. Нет, его тогда не выгнали, он там четыре месяца проработал. Разобрался в складской механике, а что, у него все-таки образование, училище гражданской авиации. Освоился и стал пиндосов немножко учить, как надо работать, тут его и уволили.
Тогда Игорь понял: надо женщину искать, устроенную, с регулярной зарплатой, а там уже можно будет возобновить поиски своего места под солнцем. Оказалось, не легче это, чем летную лицензию получить. Женщин много, но все корыстные, задают вопросы: а где вы работаете? А какая у вас машина? А почему мы никуда не ходим? А почему вы всегда приходите с пустыми руками? Переспать еще пускают, но чтобы жить, этого нет, извини подвинься. Ужином покормят, а завтрак не подают, до свиданья, дорогой, я на работу тороплюсь. Игорь даже на призывной пункт ходил, хотел в армию записаться, но там над ним посмеялись. Идите, говорят, отец, дальше, спасибо за ваш патриотизм.
Сменил он несколько адресов, a работ еще больше и до того дошел, что стал сперму сдавать в донорский банк, в пресвитерианском госпитале, первый этаж налево по коридору:
– Проходите сюда, господин, еще налево по коридору, да, в эти двери, налево. Комнатка маленькая, но вам тут будет удобно. Окна нет, никто вас тут не увидит, храним тайну кладки, хэ-хэ-хэ. Вот кресло, можно посидеть, на столике разные журналы с картинками, если воображения не хватает, можно картинки посмотреть. В корзиночке на столике крем для массажа, салфетки и вот вам, мой господин, стерильная баночка с крышечкой для сбора эякулята.  – Старик-служитель, высокий, худой, с хвостиком седых волос, стянутых резинкой на затылке, протянул Игорь баночку. – Как будете почти готовы, снимите крышечку, вот это бумажное кольцо легко разорвать. Ну-с, успеха вам, времени у вас достаточно, целых полчаса. А если не успеете? Ну что же, комнату надо все-таки освободить, для другого донора. Не вы один, голубчик мой, не вы один, есть и другие желающие подзаработать натуральным образом. Вы уж постарайтесь, голубчик, здесь платят только за результат. Ну-с, не буду вам мешать.
Платят, как оказалось, мало, хотя и живые деньги, но обидно то, что всем по-разному. Как-то они эту сперму классифицируют, и у него, у Игоря, оказался не первый класс.   Хотя, конечно, какой там класс, если на полу спать. Да и риск большой: исчерпаешь лимит отпущенный раньше времени, и все, привет, ты не мужик.
* * *

Пока набрел на Манефу, совсем отчаялся Игорь, хоть в Россию возвращайся. А что там, кому он нужен? Там уже все пo-другому, капитализм, начальная стадия. Манефу ему Бог послал. Она его полюбила, по-настоящему, взаправду, он даже удивлялся сначала, смотрел на себя в зеркало, за что? Он бы такого не полюбил. Даже волосы в носу выщипал, хотел соответствовать силе Манефиных чувств. А потом ничего, привык.
* * *

Так вот про яйца. Курочка снесла яичко, не простое, а золотое. Мышка бежала, хвостиком махнула! Что же вы, хозяйка, за мышкой не следите?
Игорь сам в агенство позвонил, все разузнал, обо всем договорился и Манефу проинформировал: все, бросай свое хоум-аттендское дело, начинаем новую жизнь. У Манефы два старичка было от агентства помощи престарелым, у одного двадцать пять, а у другого тридцать часов в неделю, по десятке в час набегало пятьсот пятьдесят долларов, минус налоги и профсоюз. Только и хватало за квартиру заплатить да на еду и сигареты, и пиво тоже, но чтобы в отпуск съездить, в Вегас или  Орландо, или машину купить, этого они позволить себе не могли. Игорь сердился, что денег мало, и даже поколачивал иногда Манефу, но денег от этого не прибывало. И вот Игорь думал-думал, искал-искал, читал рекламу и нашел.
Прочел он в AM New York,  газетка местная, у метро бесплатно раздают, объявление: агентство покупает у здоровых молодых женщин яйцеклетку. Типа, помогите другой бесплодной женщине стать матерью, компенсация в случае успеха восемь тысяч долларов.
— Так это же золотое дно! У Манефы яйцеклетка каждый месяц даром пропадает! — Игорь быстренько посчитал, — это ж девяносто шесть тысяч в год, мама дорогая!
Зовет Манефу в спальню, объявление читает, обнимает ее, целует:
— Ты же моя красавица, ты же у меня молодая-здоровенькая! Вот она  машина, и квартиру купим, Манэффа, птичка! На тебе адрес, иди в агенство. Я с тобой сам пойду, прослежу, чтоб с деньгами не обманули.
Пошли в агентство. Там Игоря сразу выставили за дверь, как только выяснили, что он Манефе не муж. А с Манефой стали разговаривать.
Сколько вам лет? Как давно живете в Америке? Какими болезнями болели в прошлом? Какие болезни были в семье? У бабушки, у мамы, у теток и систер?
Особенно интересовались, были ли венерические заболевания, и если да, то какие, где, как лечили? Какими препаратами?
Манефа что знала рассказала. Не скрыла и про венерические, было у нее пару раз, но давно уже, последний раз в прошлом году. А чего скрывать, все равно узнают, правду выгоднее говорить, это она давно поняла, еще по первому году, как приехала.
А потом Манефа говорит:
— Можно мне вопрос задать?
— Задавайте, — отвечает врач, высокий, румяный, седой старик — любые вопросы, пожалуйста.
— А правда, что восемь тысяч заплатите? за яйцо?
И вот тут она узнала. Да, заплатят, но не за яйцо, во всяком случае, не за одно. Одно яйцо никому не интересно, потому как выживаемость-приживаемость-фертильность понятие статистическое, а какая статистика с одного яйца? Да его сегодня возьмут, а оно завтра протухнет! Так что восемь тысяч долларов цифра настоящая, но ее надо заработать. Для начала надо  тесты пройти, кровь-моча-ультразвук-томография  и так по кругу. Не беспокойтесь, мэм, агентство все исследования оплачивает. Если Манефа тесты сдаст, тогда ее поставят на программу. Дадут лекарства, типа гормоны, чтобы она за один цикл не одно яйцо произвела, а много, чем больше, тем лучше.
—  Много, это сколько?
— До тридцати пяти, — отвечает врач, обнажая в улыбке шикарные белые зубы, не похоже, что вставные. — И не только это, еще много чего надо.
Игорешу в отказ, чтобы он своей некачественной спермой дело не испортил, и вообще, ей реально не до него будет. Через день надо на ультразвук ходить, чтобы момент не пропустить, когда яйца созреют. Их у нее в нужный момент эндоскопически извлекут (через живот иголкой, значит), и вот тогда, если все окэй, и заплатят.
— Так каждый месяц надо будет гормоны принимать? — спрашивает Манефа.
— Весь цикл можно повторять не более трех-четырех раз в год, — отвечает врач, — иначе есть опасность серьезных осложнений, — и объяснил, что может случиться;  поэтому ей надо будет подписать специальное соглашение об отказе от судебного преследования агентства в случае чего,  а на прощание Манефу озадачил:
— Не могу не сказать вам: это странно, но вы очень похожи на девушку Вермеера, только жемчужины в ухe и не хватает. Повернитесь-ка в профиль. Да, очень похожи, когда свет падает слева, это очевидно. Приоткройте рот, просто разлепите губы. И эта влажность в углу рта, и прозрачные зубки, совершенный Вермеер. — Oн достал камеру из стола и сделал снимок. — Приложим к вашему файлу, это может заинтересовать потенциальных клиентов.
— Не знаю я никакого Вермеера, и никогда не была его девушкой, о чем вы говорите? — возразила Манефа.
— О, это художник, датчанин, он давно умер. Вот его репродукция, сзади вас, на стене.
Манефа повернулась, посмотрела на картину. На черном фоне была нарисована девушка, смотрит вполоборота, голова обернута голубой тканью так плотно, что волос не было видно, а в ухе серьга, жемчужина большая. Таких настоящих не бывает, наверное, из пластмассы. 
Вышла озабоченная Манефа из кабинета, Игорек по коридору бегает, все ногти обкусал.
— Ну что,  Манэффа, приняли тебя? — фырчит, а сам смотрит на нее с ненавистью.
Манефа ему осторожненько все пересказала:
— Игоречек, может, ну их, эти яйца? Осложнения возможны, и тебе неудобство некоторое, в смысле что нельзя нам будет?
— Выходит, всего тридцать две тыщи в год? — посчитал Игорь. — Перестраховщики! Значит, тебе работу бросать нельзя. Ничего, договоришься со старичками, когда с утра, когда с обеда выйдешь. Прорвемся, Манэффа!
* * *
— Повернись, коровка! Укол надо сделать? Надо! Так давай, ворочай кормой поживей! Как тебя разнесло, на человека не похожа. Чтобы ты без меня делала? Наверняка все процедуры бы пропустила и график сорвала, и мы ничего бы не заработали. — Игорь сделал Манефе укол, прижал ваткой со спиртом, подержал. Прошел в ванную, положил шприц в коробочку, сдавать по счету, вымыл руки, причесался перед зеркалом, послюнявил брови.
Вышел в спальню, посмотрел на Манефу, как она лежит на спине, на высоких подушках, руки на животе под грудью сложила, челка ко лбу прилипла, глаза закрыты, хотя ясно что не спит, вздохнул:
— Чего ты лежишь? Вставай, коровка! На УЗИ опоздаешь, а сегодня это важно, яйца уже на подходе.  Давай,  иди в ванную, душ прими, белье чистое я на бачок положил. Давай-давай, нельзя опаздывать.
На улице Манефа хочет взять такси, но Игорь ведет ее к метро. Манефу в метро тошнит от запахов, люди и крысы, все, все пахнут, не пахнут, а воняют, особенно мерзко на платформе, пока ждешь поезда, а этот не дает на такси, деньги экономит. Пакеты полиэтиленовые припас для рвоты, заботник.
— Сволочь, —  ворочается в голове у Манефы, —  не дает на такси, сволочь.
Она собирает желудок в комок, держит себя всю дорогу в метро. Хорошо, что он молчит. Если он сейчас заговорит, она не удержится, вырвет. Доехали, остановка, и пакеты его не понадобились.
— Все отлично, — говорит врач, прижимая сканнер к ее животу и смотря на экран, — завтра сделаем финальную инъекцию, и через двенадцать часов извлечем клетки. Будет как раз вовремя. Приезжайте завтра к десяти, и лучше вам тогда остаться в клинике , тут важно не пропустить момент.
Манефа выходит из кабинета, быстро идет к выходу, Игорь бежит за ней. На улице она взмахом руки ловит такси, он пытается что-то сказать, она молча садится в машину, он заскакивает в полузакрытую дверь.
           * * *
На третий день, поздним утром  Манефа возвращается домой, одна, в сумочке лежит чек. Она открывает дверь своим ключом, переобувается в домашние туфли, проходит в зал. На журнальном столике стоят пустые пивные бутылки, валяются смятые салфетки, остатки пиццы засыхают в открытой коробке. Телевизор мерцает в углу. Как всегда, кабельную коробку выключил, а телевизор забыл. Манефа выключает телевизор, проходит через маленький коридорчик перед ванной в спальню. Игорь  спит на кровати, он обнажен, в одних шортиках, лежит на левом боку, ладошки сложены лодочкой под щекой, коленки подтянуты к животу, ножки перекрестил в щиколатках. Он, довольно высокий, худощавый, но крепкий мужчина, сейчас похож на мальчика, нежного юношу, каким он был, наверное, двадцать лет назад, а может быть и не был никогда... Манефа стоит над ним, прижав сумочку к груди, минуту, другую смотрит, как он ровно, тихо дышит во сне. Наконец наклоняется, берет простыню за край, натягивает на Игоря, укрывает его до шеи, поворачивается и выходит из комнаты, осторожно прикрывая за собой дверь. На лице спящего появляется напряженное выражение, верхние веки трепещут, ноздри раздуваются. Глаза открываются, он осторожно поворачивается на спину, распрямляет ноги, смотрит на дверь. «Пожалуй, получилось. Полежу еще минут десять, а потом проснусь», — решает он.

                * * *
– Игорек, Игорешенька, – гладит его Манефа по потной, высоко вздымающейся груди, – давай ребеночка родим. Давай, будет у нас свой, на тебя похожий, красивый, высокий, назовем его Митей. Давай, миленький, давай, хорошенький.
Игорь отваливается от нее на сторону, отдувается, обтирается полотенцем, бросает мокрое на пол. Тянется к тумбочке, берет стакан с лимонной водой, пьет, наконец откидывается на подушки.
– Мы же все обсудили, чего ты снова здорово? Через три недели начинаем новый цикл, какой еще Митя, что ты несешь? Иди, иди в ванную, освежись, горячая ты как батарея, спать жарко, – он накрывается простыней, поворачивается на бок, подтягивает коленки к животу, кладет ладошки лодочкой под щеку. Через минуту он уже крепко спит.

                * * *   
Манефа сидит на кухне за столом, читает книжку про художника Вермеера, взяла в библиотеке, смотрит картинки. Вот они, его девушки, все молоденькие, безбровые, белокожие как снег, глазки голубые, губки приоткрытые, влажные. Манефа и правда чем-то на них похожа, была похожа, до гормонов. Каждая девушка тихая, спокойная, в красивой одежде, сидят они в своих темных комнатках с мозаичными окошками, в безопасности, от жизни отгороженные. У Катарины, жены Вермеера, было одиннадцать детей, фертильная была женщина, это он не ее рисовал. А молодой умер, в сорок три года, давно, триста лет назад. Как же Катарина детей растила одна? Видать, картины продавала и с этого жила, он до сих пор знаменитый, значит, картины его продавались и тогда.
– Чего это ты читаешь? Мы ужинать сегодня будем? – Игорь зашел на кухню за пивом, взял бутылку из холодильника, открыл зубами, пьет из горлышка.
– О художнике Вермеере, врач сказал, я на картины похожа, на девушек нарисованных, на, сам посмотри.
Игорь взял книжку, полистал, посмотрел на картинки:
– Мы псковские. А он что, еврей?
– Почему еврей? – удивилась Манефа.
– Так вот же его роспись на картине, в углу: Ver  Meer. Меер, понимаешь? Значит, еврей. – Он захлопнул книжку и бросил на стол. – Ты что, купила эту книжку? А, в библиотеке взяла? Ладно, картина, ужинать пора, а то потом футбол, надо успеть поесть.
* * *   

Через два года и восемь яйцекладок Манефа решила: все, не могу больше! От гормонов ее разнесло неподобно, даже лицо, прежде миловидное, превратилось в свиное рыло. Она все время плохо себя чувствовала, и анализы были на пределе нормы, наконец врач ей сказал, что надо сделать перерыв по меньшей мере на полгода, дать телу прийти в себя.
Игорь очень расстроился. Машина еще не выплачена, и на Джамайку хотелось съездить, там говорят, сервис лучше, чем в Пунта Кане. Почему такая спешка? Еще годик или два Манэффа вполне может поработать, после тридцати пяти все равно яйца не принимают, тогда и отдохнешь, сказал Игорь. Посмотрела на него Манефа, на лицо его мещанское, на глазки водянистые, маленькие, утопленные под выступающими надбровьями, на чуб аккуратной волной и губки бантиком и хлясть его по роже. Он за щеку схватился, не поймет ничего, а она его опять хлясть! И по другой щеке! И пошла слева направо, не могла остановиться, откуда и сила взялась, пока он на пол не упал.
— Сволочь, — сказала Манефа, — пошел вон! Стой!
И когда он повернулся в дверях с надеждой, протянула руку:
— Kлючи от машины давай! Чем тебе ее выплачивать — нечем!

* * *
Манефа обновила свою хоум-аттендскую лицензию и вернулась к прежней работе; у нее теперь было сорок восемь часов в неделю, хватало на оплату счетов, понемногу откладывала на отпуск. Игорь приходил пару раз, забрал свои вещи, потом звонил, но она была непреклонна, и он отстал, а скорее, нашел другую женщину и успокоился.
Жизнь шла незаметно, вполне устроенная, хотя и одинокая, но спокойная. Восстановился гормональный баланс, Манефа несколько похудела, записалась в спортзал, завела маленькую собачку, назвала ее Пепита, ходила с ней гулять утром и вечером. У нее появились приятные, необременительные «собачьи» знакомства с владельцами других собак, они встречались на прогулках, беседовали о прививках и лечении артрита у стареющих питомцев, и расходились довольные друг другом. И только сны, повторяющиеся с регулярностью смены дня и ночи, не давали Манефе покоя; все снились и снились человечки, ходили мимо нее отрядом, как в пионерском лагере, вожатый с лицом врача трубил в горн: Подъем, подъем, кто спит того убьем!
Отстаньте, говорит им Манефа во сне, чего вам надо, что я вам сделала? Я вас сделала, так скажите спасибо! А человечки, манефцы, и не слышат ее, они сами по себе, они не мои, не мои дети, а кто же они? толпа манефцев, человек триста, а то и больше, кто их знает сколько там яиц было на самом деле? Манефе они ночью как приснятся,  все маленькие, круглолицые, белобрысые, кривоногие манефцы, маршируют по-взводно мимо Манефы, правофланговый смотрит вперед, остальные равнение направо, на Манэффу-родину-мать! Ее у нас никому не отнять! Манефа просыпается, рубашка к телу прилипла от пота. Берет с тумбочки стакан с лимонной водой, пьет, зубы стучат о края.

* * *

Так продолжалось около года, пока однажды, вернувшись домой после работы, Манефа не нашла в почтовом ящике письмо от все того же агентства. Ее приглашали на собеседование в удобное для нее время, предлагался номер телефона, по которому следовало позвонить и договориться о встрече.  Она отложила письмо в сторону, две недели думала, перечитывала, хотя что там было читать, один соблазн; наконец позвонила.
При встрече миловидная сотрудница радостно ее приветствовала, поинтересовалась ее здоровьем, потом проводила в кабинет врача. Все тот же врач, такой же румяный, обнажил длинные белые зубы в улыбке,  взмахнул седым хвостиком волос, затряс руку Манефы, как приятно снова вас видеть! Прекрасно выглядите! Просто пышете здоровьем! Наконец врач перешел к делу:
— Мы очень довольны нашим сотрудничеством с вами. Вы показали себя дисциплинированной, ответственной сотрудницей, с редкой психологической устойчивостью. Поэтому мы хотим предложить вам новый поворот темы: суррогатное материнство.
—  Это чужого ребенка вынашивать? — спросила Манефа. — Так вроде нерожалых на это не берут, а я ведь еще не рожала.
— Мы знаем об этом, — успокоил ее врач, — и думаем, что у вас все пройдет хорошо. Ваша необыкновенная фертильность, вот что нас привлекает. Видите ли, естъ очень обеспеченные супружеские пары, у которых жены, заметьте, любимые жены бесплодны. Такие пары заинтересованы в традиционном суррогате. Это значит, что яйцеклетка ваша, а сперма заказчика. Оплодотворение in-vitro, затем вы вынашиваете ребенка, рожаете его и передаете заказчикам. Разумеется, все ваши расходы в период беременности будут оплачены, все, я подчеркиваю: медицина, питание, жилье, прислуга и тд , на очень хорошем уровне. И компенсация по завершении дела будет  весьма значительной.
Манефа молчала, обдумывая предложение. Потом подняла глаза на врача:
— Работу, значит, можно будет бросить? A если у меня выкидыш случится? Или ребенок какой-нибудь не такой родится? Тогда что же, ничего не заплатят?
— На этот случай ваши интересы будут предусмотрены договором, который вы заключите с заказчиком, — ответил врач.
— Так мне юрист понадобится, — сообразила Манефа, —это же дорого, на него все мои заработки уйдут.
— Об этом не беспокойтесь, юриста вам также оплатит заказчик, это входит в договор. Так что, согласны?
* * *   

Манефины дети все на нее похожи. Она их на улице узнает. Отцы разные, а Манефа все равно в каждом проглядывает; даже если черный ребенок, а все равно манефец: морда круглая, нос картошкой, походка вперевалку. Их много, детей, новая популяция в городе создалась из Манефиных яиц. Фертильность у нее не обыкновенная, Манефе даже денег прибавили, хотя и так неплохо платили.
             A сейчас Манефа носит ребенка для богатой русской пары, из новых. Денег у них много, а счастья нет, вот и решили ребеночка прикупить. Яйцо Манефино, а сперма хозяйская. Платят исключительно, Манефа таких денег и не видела, но и ограничений много. Охранника приставили, круглосуточно при ней, ну и повар, диетолог, гинеколог, горничная, весь антураж. Сами регулярно приходят; Манефа ложится на диван в гостиной, они усаживаются перед ней на банкетку, гладят Манефин живот, с ребенком общаются:
— Доброе утро, маленький! Это мама! А это папа! Как ты там, кутенька, не тесно тебе? Скоро уже, маленький, скоро, хорошенький! Мама и папа тебя очень любят, ждут с нетерпением! До свидания, котеночек, до завтра!
            Будет у них мальчик и назовут его Митей.