Глава 13 романа Оглянись на Лилит В. Лазаря

  /размещено с ведома автора/



  В молодости Полина Гаевская окончила институт культуры.
    Ее направили в Ошмяны — неказистый пыльный городишко. Режиссер народного театра — так называлась ее должность.
    Июль.
    Теплынь.
    Она налегке выходит из автобуса.
    Все райцентры, по большому счету, похожи друг на друга. Безусловно, кое-какие особенности есть: разброс строений, излучина реки, наличие или отсутствие костела, православной церкви, старинной усадьбы или развалин замка, больше или меньше зеленых насаждений.
    Близнецами их делает другое.
    Вездесущий и всезнающий Ильич с протянутой рукой да несколько зданий поновее, где верховодит местное начальство, образуют площадь имени вождя. От нее, как правило, разбегается триада улочек: Октябрьская, Советская, Красноармейская — вечный символ, альфа и омега всей системы.
    Вдоль фасадов, на щитах и тумбах — блеклые афиши, газеты «Правда», «Труд». Чуть повыше, у карнизов, белилами на кумаче — «Народ и партия — едины». На крышах — из окрашенной фанеры: «Да здравствует КПСС!»
    Лозунги, лозунги… Не ленись — впитывай грамоту.
    Ее предположения оправдались: за исключением последнего, городок имел все указанные выше атрибуты. Помимо этого, ей попались на глаза: обшарпанная двухэтажная гостиница, кинотеатр, козел на привязи у Дома быта, захудалый ресторанчик. В сквере у Дома пионеров — гипсовые идолы для школьников.
    Шумит, клокочет рынок.
    На дощатых столах — изобилие фруктов, овощей. Тетки в цветастых платьях торгуют сыром, молоком. Бабуся держит на весу гуся. Мужчины в кепках предлагают сбрую. Парень в лакированных ботинках и плаще «болонья» с опаской оседлал спортивный мотоцикл «Чезет» (полгода рыскал в поисках, уже и не надеялся, и вот сбылась мечта — купил). Круговую оборону заняли автолавки — до разгара страды сельчане запасаются дешевой утварью, недорогой одеждой. Крутит гончарный круг татарин (хвала кормильцу Витовту! — приголубил, дал пристанище).
    На окраинах — ивняк, сады, теснятся избы. Ржавые водозаборные колонки, разбитые дороги, тротуары.  Согнувшись,  с потухшим взглядом сидят на лавочках старухи. Лица — как печеные яблоки. Подростки курят «Беломор». Снуют машины-развалюхи, громыхают прицепы — везут тресту на льнозавод. Дед в ободранном ватнике понукает клячу.
    А вот и Дворец культуры — невзрачная коробка, покрашенная в грязно-желтый цвет.
    Полина приостановилась, переложила в левую руку саквояж, не спеша поднялась по ступеням.
    Ничего примечательного: по углам свисает паутина, терпкий застоялый запах, чиненые-перечиненые кресла (о них тушили папиросы), обветшалые портьеры, карнизы держатся на честном слове, подтек на потолке, скучающий по стирке занавес…
    Она пробралась за кулисы.
    Слева, уронив голову на стол, храпел рыжеволосый парень. На крышке пианино стояла початая бутылка портвейна. Пустая валялась под ногами.
Полина смахнула пыль, коснулась клавишей… Противный квакающий звук. Не Сен-Санс, а спор лягушек — инструмент, видимо, не настраивался со дня покупки.
    Парень приподнялся, провел руками по глазам. Что за видение? Незнакомка в розовой накидке исполняет фуги. Может, у него галлюцинация? Чего греха таить — вчера он перебрал, да и с утра изрядно приложился. Он ущипнул себя за ногу. Нет, не исчезает…
    «Уставился, будто я русалка с чешуей».
    — Как ты оказалась здесь? Сюда посторонним вход запрещен.
    Полина захлопнула крышку.
    — Я не посторонняя, а новый режиссер. А ты, дружище, с какой стати тут пируешь? Это очаг культуры, а не придорожная корчма.
    — Я на работе — массовик-затейник. — Парень пригладил патлы.— Стишки, репризы, фокусы… аккомпанирую ансамблю.
    — И бухаешь прямо среди дня?
    Рыжий потянулся к бутылке. Отхлебнул.
    — А что мне остается — волком выть? Уж больно тошно в этом захолустье.
    — Ну… Хотя бы репетировать.
    — Репетиции будут вечером. Днем артистки разминают дрожжи.
    — Что значит — разминают дрожжи? — удивилась Полина.
    Парень криво усмехнулся:
    — А то и значит — у нас завод дрожжей.

                * * *
    — Ой рана на Йвана, — выводила скрипучим голосом солистка.
    — Дзе Купала начавала, — подхватывали дряхлые хористки в национальных костюмах.
Полина ужаснулась — так вопят на поминальной тризне. Собственно, и эти одной ногой стоят в могиле. Неужели для артиста более всего подходит пенсионный возраст?
Когда солистка опять заголосила, она замахала руками:
    — Бабуся, милая. Петь не означает тянуть мелодию на одной и той же ноте. Нужно чередовать: полтона выше — полтона ниже. Припев — и вовсе по-другому.
    — Ці ж сення мы з явіліся на свет? — разобиделась старушка. — Так здауна пяюць.
    Что поделаешь — таков стиль народных песен. Поздно бабушке садиться за октавы. А молодежь подалась в большие города.
    Местные власти в клубном работнике видели шута.
    Хотя фигляр и отпускает шуточки, но как только хозяин приподнимет бровь или прищелкнет пальцами — репризы в сторону, подобострастно поклонись, виляй хвостом: чего изволите? Чрезмерно горд — унизят. Строптив, непокорен — обломают крылья. А нет — сойдет любой предлог, чтобы уволить.
    Если этот недотепа пытался что-то клянчить или жаловался на неустроенность быта, от него отмахивались точно от назойливой мухи. Мол, и так обласкан — разве не падает кость с хозяйского стола?
    Когда она зашла в райком — ей сразу стали капать на мозги: промахи в оформлении дворца, репертуар не тот. Надо бы ввернуть что-нибудь идейное.
    Капля за каплей, и ее терпению пришел конец.
    Какая ее ожидает перспектива? Никакой — кругом тупик. Что же остается?  Выйти замуж за массовика-затейника? Никчемный человек — пьянчужка. Может, нарожать детей и превратиться в толстомясую матрону? Такие подвиги не для нее.