Трагедия на мосту

(Глава из романтической повести «Ветер Надежды»)

На Предгорном племенном конезаводе неожиданное известие об увольнении старшего конюха Крылова в коллективе восприняли далеко не однозначно. Те, кто не представлял себе жизни хозяйства без его старожила, даже не поверили первым слухам, сочтя их за неудачный розыгрыш.
   Но нашлись и недовольные прежней строгостью Крылова и даже некоторой придирчивости к их работе, прежде предъявленными Кузьмой Андреевичем.
   Потому расставание отставного старшего конюха с должностью происходило и при нескрываемом сочувствии одних, и под злорадные ухмылки других, желавших для себя перемен по их собственному образу и подобию.
   Директор, после грубого разговора с Крыловым на новосибирском ипподроме сам больше ни разу не возвращался к этой теме. Он давно считал вопрос решёным окончательно и бесповоротно. Ещё приняв от провинившегося старшего конюха заявление об увольнении. Что и имело место сразу после провальной скачки на областной «Гран-При» среди чистокровных жеребцов-четырехлеток донской породы.
   Всё остальное должно было пройти, да и проходило естественным путём «сдачи-приёмки» материальных ценностей, числившихся на балансе уволеного коневода.
   Лишь в одном, к явному неудовольствию самого Кузьмы Андреевича, вдруг возникла проблема:
    — С расчетом его, как отствавного смотрителя за лошадьми.
   Выплачтвать деньги ему не спешили. И это при том, что сумма накопилась для него не очень-то и большая. Хотя вместе с надбавкой, полагавшейся уволенному по выслуге за все годы его работы, следовала и зарплата за последние месяцы. Однако и этот долг – не ахти какой значительный повис в воздухе. Потому, что средств свободных просто не было в кассе предприятия, откуда Лисовец накануне забрал всю наличность в виде беспроцентного займа, приобретая для себя новенький джип.
   И он же – директор нашёл иное, весьма своеобразное решение в этой ситуации.
    – Пока, пусть Крылов поработает ещё на прежней должности, – строго велел Юрий Валентинович своему главному заместителю, должность которого исполнял одновременно и зоотехник по племенной работе Лопягин. — Полагается ещё и прежние дела не наскоком, не наспех, а как следует сдать.
   Сафрон Иванович, несмотря на свои давние приятельские отношения с увольняемым, буквально воспринял эти слова шефа и не позволил Кузьме Андреевичу считать себя человеком вольным от всяких обязательств:
    — Исполняй должность как прежде, до особого распоряжения!
   Даже приезд множества гостей к Крыловым из далека не стал поводом для компенсации ему изрядного количества накопившихся отгулов. Днем Крылов лишь на час-другой вырывался домой, чтобы побыть с сыновьями, да внуками, после чего спешил обратно. И так «зарапортовался», что не сумел даже лично проводить племянницу, доверив это своему младшему сыну.
   Затем, словно и не был он уже давным-давно «отставной козы барабанщиком», как назвал его в сердцах ушедший в запой после провала на скачках жокей Илья Сажин, проштрафившийся вернулся к своим основным обязанностям. Причём и в хозяйственной части, но и по уходу за поголовьем. Что, впрочем, его самого не очень-то обременяло. Потому, что и прежде одним из самых любимых занятий Крылова была именно отправка табуна гривастых подопечных в ночное. Когда на выпасах, сидя у костерка или просто при свете луны, часами мог наблюдать за жизнью табуна, в котором не было у него особых любимчиков. И всё же, буквально к каждой лошади их конезавода ветеран все годы своей здешней работы относился с настоящей любовью, считая чуть ли не за свою собственность.
   Иначе стало после объявленного, хотя и не свершившегося в реальности увольнения. Теперь он гнал табун на луга с чувством постоянного, все никак не кончившегося прощания с главным делом своей жизни. Хотя, разумеетя, без перспектив на выгодное трудоустройство пенисонер Крылов не остался. Знал куда и в дальнейшем приложить свой немалый жизненный опыт.
   Не забыл Кузьма Андреевич о том, как давным-давно звали его к себе фермеры-пасечники, устроившие стационарную пасеку на изрядном расстоянии от поселка. Только прежде все отказывался. Находя при этом самые различные причины не обижать своим «нет» приятелей.
   Зато после того, как прослышали о его грядущем увольнении, снова обратились к Крылову с выгодным предложением – взяться за охрану их общественной пасеки. Только и теперь не надумал он пока менять прежнее своё решение. Связал отказ с приездом внучатой племяницы-инвалида, требовашей постоянного внимания и самого тщательного ухода.
    Вот об этом – предстоящем разговоре с пасечниками и размышлял Кузьма Андреевич качаясь в седле Беркута, когда направил скачущую галопом лаву табуна по привычному пути за поселок.
   Впереди была река – не очень широкая, зато исключительно чистая и всегда холодная горная Хайрюзовка, где на пологом берегу, начинавшемуся сразу после мостовой переправы обычно устравался для табуна водопой.
    – Там следует быть осторожнее, особенно на узком мосту через речку! – как всегда дал Крылов строгий наказ своиму помощнику, перенимавшему дела, разбитному конюху Павлу Сухареву. – Присмотри внимательнее за мостом.
   Только на их общую беду, отмахнулся Пашка от наказа своего «без пяти минут бывшего» начальника. Не поскакал, как ему было велено вперед – через мост, чтобы оставновить возможный встречный транспорт. И беда не заставила себя долго ждать.
   Из-за кустов краснотала, густой высокой стеной ограждавших поворот к мосту со стороны городской дороги, на полном ходу вдруг выскочил резвый, сверкающий лаком и хромированными деталями новенький внедорожник «Сурф».
   В тот момент табун лошадей, только ещё заполнивший самое узкое место – «горло» моста, оказался естественной преградой мчащемуся автомобилю. И объезд лошадей сулил обернуться неминуемым падением иномарки с подъездного откоса в реку.
   Сидевший за рулём «Сурфа» хотя и резко затормозил, но всё же направил внедорожник не в сторону губительного обрыва к воде, а прямо на разгоряченную массу скакунов, сметя при этом нескольких животных с моста прямо в воду.
   Для большинства лошадей, на их счастье, всё обошлось более-менее благополучно, и они не особо пострадали после вынужденного прыжка в речную сиремнину с двухметровой высоты.
   Но оказалась и одна серьёзно покалеченная. Причём, так сильно, что, по едкому замечанию Сухарева, за неё и в базарный день не стали бы теперь давать ломаной полушки.
   Этой лошадью, попавших под прямой удар бампером внедорожника была жеребая кобылица Терцина, так оставшаяся бессильно барахтаться в потоке воды, когда другие, отряхивая с себя воду, уже выбирались на берег.
   Качалась кабыла на быстром течении, готовая утонуть, пока её оттуда не выволокли на своих руках Крылов с Сухаревым. Но ещё прежде чем бросится на помощь утопавшей Терцине, оба успели заметить как из кабины «Сурфа» вышел, очень бледный от пережитого только что страха, несовершеннолетний оболтус Глеб – единственный сын директора их конезавода.
   Убедившись в том, что сама машина почти не пострадала, отделавшись лишь незначительными вмятинами на капоте от копыт и следами конской крови на причудливо изогнутых трубах «кенгурятника» перед решёткой радиатора, подросток несколько для себя успокоился.
   Отойдя от машины так, чтобы его от реки его не видели невольные свидетели произошедшего, он достал из кармана джинсовой курточки мобильный телефон, набрал номер и заявил отцу обиженно-слезливым голосом.
    — Папа, приезжай скорее к мосту! Посмотри, что здесь твои недотёпы конюхи наделали!