Никиткина жизнь. Часть 2. Комиссар. Глава третья

Глава третья

На третьи сутки, проплутав по просёлкам, под вечер, зашли в деревню.  Не смотря на то, что солнце ещё не село, ставни на всех домах были наглухо закрыты.  Во дворах надрывались в лае и хрипели цепные псы.

Отряд прошёл по пустынной главной улице  до небольшой площади перед церквушкой с каменной колоколенкой и остановился. Бойцы вопросительно смотрели  на своего комиссара. Некоторые,  пряча издевательские ухмылки, начали сворачивать цигарки.  Никитка растерялся. Как и с чего начинать  делать продразверстку он решительно не знал.

 Положение спас появившийся неизвестно откуда маленький вертлявый мужичонка в  щегольских, но непомерно больших хромовых сапогах,  драных портках и засаленной исподней рубахе, подпоясанной верёвкой, свитой из лыка.

- Здрасте вам, дорогие товарищи!  Я председатель местного комитета бедноты.  Власом Семёновым меня кличут. А ещё  я  бывший батрак, заклятый враг мирового империализму и гроза всех кулаков,  – затрещал он издалека, здороваясь со всеми за руку:
- А кто у вас здеся за главного будет?

Немного огорченный  тем, что  Влас не признал в нем главного, Никита степенно шагнул вперёд:
- Я комиссар продотряда. Вот мой мандат – он вытащил из-за обшлага кожанки клочок бумаги, выданный Парамоновым. Мужичонка бережно взял бумагу, полюбовался  лиловой печатью,  разглядывая ее со всех сторон, и с почтением вернул обратно. Затем долго тряс Никиткину  руку,  не выпуская её из шершавых ладоней. Преданно заглядывая в глаза, продолжил тараторить:
- Счас,  дорогие товарищи,  укажу я вам все кулацкие дома, а вы уж, без стеснения, располагайтеся там на постой,  да сразу харчи изымать начинайте. Ибо добровольно кулацкое отродьё даже корки хлеба вам не дасть…
А вас, товарищ комиссар, я лично определю к одной сладкой вдовушке. Ах, огонь-баба, только серьёзна слишком. Но ничего, вы,  красные командиры, ещё и не такие крепости брали!

Он указал бойцам на самые добротные дома, а сам, скабрезно хихикая,  подхватил лошадь, запряжённую в повозку  комиссара за поводья, всем своим видом показывая готовность отвести к «сладкой вдовушке».

 От предчувствия небывалого любовного приключения сладкая истома охватила Никитку.
Он наспех отдал командиру продотряда,  хмурому мужику с рваной ноздрёй, указание разойтись по квартирам, соблюдать революционную бдительность, и, хромая,  поспешил вслед за своей повозкой.

По деревенскому проулку они подошли к самой обычной  избе, ничем не выделявшейся среди десятка других.  На кулацкое хозяйство она не была похожа,  но  их провожатый, продолжая подхихикивать и гримасничать,  уверенно подошёл к окошку.

-Хозяюшка, принимай дорогих гостей! -  забарабанил в закрытые ставни  и истошно заорал неугомонный Влас. Не дожидаясь ответа, заскочил в калитку и широко распахнул ворота.

На крыльцо вышла босоногая хозяйка. Скрестив руки под тяжёлыми литыми грудями, выпирающими сквозь тонкий ситец светлой кофточки,  она молча наблюдала, как повозка заезжает во двор.

 Влас вьюном подскочил к ней:
- Вот, Настасьюшка, счастье тебе привалило! Самого главного комиссара к тебе на постой определил. Ну что столбом-то стоишь? Поздоровкайся, да беги бегом на стол накрывать! Ещё самогоночку там не забудь выставить!

- Здравствуйте,  - низким грудным голосом произнесла хозяйка и,  резко развернувшись, шагнула обратно в избу.  Взметнувшаяся холщовая юбка на мгновение обнажила крепкие загорелые икры ног и обрисовала тонким контуром соблазнительную линию крутых бёдер.
- Видал? – возбуждённо хохотнул Влас,
- Я ж говорил тебе, огонь-баба! Первая красавица была на нашей деревне, пока её муж не сосватал.  Настрогал ей двоих детишек да и сгинул на германской войне – ни слуху, ни духу. А она себя блюдёть,  никого  из деревенских к себе не подпускает. Только ей супротив столичных комиссаров не устоять! Ты давай,  не подкачай уж, товарищ…. Не робей!

 По-командирски наказав  вознице оставаться на дворе и охранять имущество, он за рукав потянул Никитку в дом.  В горнице царил полумрак. На столе, скудно освещённом лучиками света, пробивающимися сквозь  щели закрытых ставен, была нехитрая деревенская снедь: огурцы, помидоры, холодная варёная картошка в кожуре и  штоф-графинчик,  наполовину наполненный мутной жидкостью. Хозяйка стояла в сторонке,  хмуро и насторожённо поглядывая на гостей. Пара светлоголовых детишек изо всех сил тянули её за юбку и с любопытством выглядывали из-за стройных ног.

Первым делом Влас бросился к ним.
- А ну-ка, родимые,  бегите бегом до бабки своей. Помните,  где она живёт? Давайте-давайте,  бежите,  бежите….
- Это зачем ещё? – встрепенулась Настасья.
- Пущай идуть, пущай! Да пусть и ночевать у неё остануться,  не видишь што -ли какой важный гость к тебе пожаловал!
Поколебавшись, мать распорядилась:
- Ладно,  Ванятко и Веруня, идите,  погостите у бабушки. А чуток попозже  я сама зайду к вам. Да смотрите, не балуйте тама!

Смущаясь под взглядами посторонних, сестрёнка взяла младшего братика за руку и они степенно, шлёпая босыми ножками по земляному полу, проследовали за дверь.

Сели за стол. Хозяйка тоже примостилась  на углу, на краешке скамейки.  Никита чувствовал себя не в своей тарелке – ему впервые в жизни приходилось быть в роли почетного гостя и он не знал как себя вести.  Особенно беспокоил его не слишком ласковый взгляд Настасьи. Гладко зачесанные назад густые чёрные волосы, и аккуратные яркие губы приводили в смятение. Огромные поблескивающие в полумраке глаза, казалось, заглядывали в самую душу. На манящие выпуклости грудей он старался совсем не смотреть. На память пришли похабные картинки с голыми бабами,  нарисованные неизвестно кем и которые они  тайно разглядывали в приюте. На секунду Никита представил хозяйку в тех непристойных позах, и ему стало жарко. Он опустил глаза вниз и убедился в том, что его вздыбленное мужское естество почти не выпирает сквозь толстую и грубую ткань галифе. Отчего-то некстати вспомнилось, что исподнее у него жутко пропотело и дурно попахивает…

Влас, между тем,  разлил самогонку по щербатым глиняным кружкам. Никита растерялся. Опыта употребления спиртного у него совсем не было. Пару раз угощали его каторжане в тюрьме для смеху глотком сивухи, но это было не в счет. Стараясь не ударить в грязь лицом, он с достоинством принял кружку и, мелкими глотками,  до дна, выцедил жгучую противную жидкость. Оказалось ничего страшного -  только пару раз позывы на рвоту дёрнули желудок,  но он спешно  заглушил их,  зажевав малосольный огурчик.
- Ай,  маладца! – одобрил Влас, пристально наблюдая за комиссаром и, кривясь,  выпил свою самогонку.

Налили ещё по одной. Неожиданно на Никитку навалился зверский аппетит. Одной рукой управляться за столом было сложно. Забыв про приличие, не очищая и почти не разжёвывая,  он начал вместе с кожурой глотать картошку,  причмокивая и разбрызгивая красный сок, высасывал помидоры. Немного насытившись, поймал на себе удивлённо-жалостливый взгляд хозяйки и отчего-то обозлился. Неожиданно  захотелось сорвать с неё эту нелепую деревенскую одежду и хлестать,  хлестать по смуглому гладкому телу до той поры, пока в глазах не вплывёт знакомый животный страх. А сейчас ещё,  в придачу к желанию насладиться страхом жертвы  примешивалось незнакомое чувство жажды женской плоти. Вдруг он отчетливо осознал,  что удовлетворив свою страсть,  к нему придёт небывалое наслаждение.

Влас, заметив изменившееся настроение комиссара, быстро исчез, сославшись на какие-то неотложные дела. Без него, оставшись наедине с хозяйкой, Никитка вновь оробел. Та, не двигаясь, по-прежнему молчала и смотрела блестящими тёмными глазами. Потянулся к штофу и неловко опрокинул его.  Подхватить успел, но часть самогонки разлилась по столу. Настасья насмешливо хмыкнула. Обозлившись на себя,  вылил остатки в кружку и махом выпил. На удивление,  жидкость не была уже такой жгучей и пилась как вода.

- Ну,  ладно,  пойду я до матери, а то вечереет уже. Вы, гость дорогой, спать ложитесь где захотите: хоть на скамейке,  хоть на кровати,  – хозяйка встала из-за стола.
- Стоять! – неожиданно для себя Никитка цепко схватил её за руку.
- Тю, ты чо? Уж не удумал ли что дурное, – рассмеялась Настасья и легонько толкнула его в плечо. 

 Никитка не усидел и спиной грохнулся на пол. Попытался встать, но ноги не слушались. Стены вокруг отчего-то начали качаться всё сильнее, на что желудок тут же отозвался  тошнотными позывами. Никитку долго и жестоко рвало, пока он обессилено не заснул в луже своей блевотины.