Посвящается тебе... гл 5 Самогоноварение

Деревня пятидесятых...

Такая им досталась доля – им не прожить без алкоголя

Самогоноварение – это целый обряд. Его конечный результат, запрещенный партией и правительством, производили темной ночью в бане в конце огородов.
- Мама, почему бани строят так далеко от дома?
- Чтобы при пожаре бани он не сгорел.
- А не потому что боятся милиционера, когда самогон гонят?
Начиналось сие противозаконное и потому тайное действо с приготовления «затора»: проращивалась рожь или пшеница на влажной тряпке на печи, часто обрызгивалась. Проросла, превратилась в солод. Его толкли в ступе. Ступу описывать нет смысла, картинка её в каждой сказке про Бабу-Ягу. В деревянную бочку заливали настой хмеля литров десять-двадцать, добавляли мятую вареную картошку, солод, потом дрожжи и закутывали на десять дней. Брага начинает «гулять», бухтеть. Через положенный срок брагу пробовали на вкус, если не сладкая, то можно гнать.

Аля не знает, как делали раньше, а в её бытность добывание из браги огненной воды происходило так:  в огромный чугун для нагревания воды, встроенный в печь, заливали брагу, разводили под ним огонь. Потом накрывали сверху чуть меньшим чугуном и замазывали щель глиной. Она лопалась и пропускала драгоценные пары. Догадались замазывать хлебным мякишем. Держало лучше. И подмазывать стало легче. От верхнего чугуна шла труба диаметром три-пять сантиметра через деревянное корыто, заполняемое водой или снегом по сезону.
Главный и вечный страх, чтобы не взорвало! Огонь под брагой с трудом поддерживали в нужном режиме, посему сидели рядом с аппаратом постоянно, а именно пять-шесть часов. Потекла! Крепость проверяли, поджигая самогон в алюминиевой ложке. Синий долгий огонь означал крепость,   и горе – если короткий и непонятно какой. Не удалась. А трудов сколько!
Трёхлитровые банки-бутыли с самогоном опечатывали и прятали, потому что могли по доносу придти из милиции, найти их и оштрафовать, даже арестовать. Увы, припрятанное достояние часто тут же распечатывали мужики и уходили в запой. А для чего гнали, спрашивается? Для свадеб и похорон, для праздников и поминок, для посевной и жатвы. Бутылка самогона была эквивалентом денег, которым расплачивались за любую помощь и услугу. Огненная вонючая вода в деревне нужна была для жизни … и для смерти.

Вначале было слово: - Ваня, не пей!
Фраза въелась в мозг навеки. И потом уже, приезжая в гости, Аля слышала это слово, требовательное и просящее, угрожающее и умоляющее…Вопиющая в пустыне мама… И в ответ : – Налей!
Отец уходил в нирвану не очень часто, но на два-три дня, обычно после праздников или без веского повода – по душевному порыву. Первый день отрыва от действительности после праздников проходил молча, во второй - он  перед завтраком садился за стол, раскрывал газету «Правда», в которой очередной Пленум КПСС сообщал о программе жизни  каждого, значит, и его собственную, с отвращением откладывал её в сторону и отказывался есть без рюмки. Мать настороженно наливала её, демонстрируя почти пустую бутылку. Но отцу на старые дрожжи хватало сначала и одной, чтобы начать своё протестующее выступление, длившееся до обеда. К этому времени искра возмущения гасла, а он ещё и половины не сказал из того, что хотел, поэтому вежливо просил маму налить вторую рюмку. На третий день, выспавшись, он сидел за столом с последними каплями в рюмке, предусмотрительно оставленными накануне, но даже их хватало, чтобы окончательно расслабить внутреннюю пружину так и не успокоенного разума. Это был уже не простой колхозник и кристально честный коммунист, это был трибун! Он клеймил безответственность и вороватость местных начальников, потом неразумную политику верховной. Сначала громогласно, потом доходил до таинственного шепота и снова взрывался криком. После того, как Аля наизусть выучила стихотворение М.Лермонтова «На смерть поэта», она вставала рядом с отцом и возмущённо вопрошала вместе с ним:  -

А вы, надменные потомки… Свободы, Гения и славы палачи…
Таитесь вы под сению закона… пред вами суд и правда – всё молчи!
Но есть и божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд, он не подвластен звону злата!

 Отец как-то сразу трезвел, недоумённо слушая обличительные слова, обращённые Алей в угол с ухватами, на некоторое время замолкал, а потом повторял, уже рыдая: - Но есть и божий суд! – и грозил пальцем тем же ухватам…
Лет через тридцать Аля увидит на телеэкране выступления Э. Радзинского. Отец его эмоционально превосходил! Третий день заканчивался обычно воспоминаниями о Кронштадте, морских боях. Отец оплакивал всех погибших друзей и успокаивался надолго, до очередного праздника. Когда он, наконец, выпил свою цистерну, знамя, упавшее из ослабших рук поднял его сын. «И повториться всё, как встарь. Ночь… Ледяная гладь… Аптека. Улица.  Фонарь». Скорее -  улица, фонарь, аптека…
Отец мог прожить до ста лет. Он ничем не болел. Но система забирала самое главное в человеке – достоинство, человек без этого стержня валился, сгибался, утекал… в бутылку. Потом геноцид обрушился Чернобылем. У брата родились дети, дети радиации. Отцу «повезло» скрыть семью от цивилизации и её пороков в самом глухом краю, но достали и там. Дети братишки… Их жаль отчаянно. Вот тогда  и брат стал прикладываться к бутылке, зато бросил пить потрясенный отец. Всю пенсию стал отдавать сыну.
Так в чём корень зла? В самогоне, который служил обменной валютой во времена натурального хозяйства? Валютой, потому что за трудовой день платили 30 копеек, которых не хватало не только на жизнь, но и на смерть. В самогоне, который был единственно доступным антидепрессантом после тяжкого труда на земле? Корень зла был во лжи и демагогии КПСС, день ото дня лишающая народ веры в озвученные ею идеалы свободы, равенства, братства и справедливости. Питие – единственно возможный протест простого народа против него, и уже следствием то, что вымерли самые работящие и честные его представители. А пока верили, шли в самое пекло... Зачем лишать народ, на котором стоишь и процветаешь, достоинства и веры?   

А если вспомнить коллективизацию, когда уничтожались самые хозяйственные и самостоятельные мужики… Охо-хо, страна моя родная, много в ней не только лесов полей и рек, но и дури у властей. Сейчас, когда она пишет эти строки, на дворе 21-й век. Что изменилось? Многое, но …
Не прошло и полвека, как вымерли колхозы, не стало, как класса, рабочих. Не стало дураков-Иванов, на которых ехали и погоняли. Двадцать первый век. Перестройка: верхи делят власть, хаос и разруха всего народного хозяйства, с таким трудом и с такими жертвами построенного. Человеческий капитал – снова не капитал. Работать негде. И снова человек поставлен властью на колени, и снова пьет от отчаяния и безнадеги, и мрёт по миллиону в год на протяжении двадцати лет.

Капитализм в России. Снова! И это тогда, когда цивилизованное западное общество уже заклеймило этого монстра и искало выходы к социальной справедливости. Пример: Швеция, Финляндия. А в России – дикий капитализм! Ура!? Хозяев появилось много, а кто на них будет работать? Оглянулись и ужаснулись – все на кладбищах. Остались больные, инвалиды… С детства! Приехали, господа. Ни Союза, ни мужика. Одинокая мать с баулами заграничного барахла на горбу вытаскивает своих детей из голода. И правят ею теперь самые живучие и бесчестные оставшиеся мужики. Появилось выражение: украл столько, что уже не посадят. Смотрит на это безнаказанное безобразие народ, и начинает пить, ведь крадут из его собственного кармана на глазах у Власти! А она далеко не слепая.


 И в вымирающей деревне снова вернулись к натуральному хозяйству и квасят так, что дрожжей не хватает.

А работники нашлись: неграмотный Восток. Только рушатся вновь построенные дома, ракеты попадают в гражданские самолеты, в последние и попадать не надо, сами падают… Амаргеддон для остатков нации. У пройдох свои самолеты и поезда, иномарки и виллы из настоящего бетона.

А если заглянуть в историю, то становится очевидным, что любая власть выращивала для себя рабов, промывая мозги и зомбируя религией или идеологией, заточенных на это. Во все времена! Рабы иногда бунтуют, группками и порознь, иногда и очень редко всем кагалом, тогда уже случается не бунт, а революция. Главное, что заканчивается всё одинаково. Знаменосцы свободы расстреляны, безнравственные грешнии у власти. И не разорвать этот магический круг никогда. Новые поколения снова поднимают упавший стяг, не догадываясь о результате. По истории России юмористы уже сделали вывод, что главный русский инструмент – грабли.

На Западе веками формировалось гражданское общество, отвоевавшее себе право на достойную жизнь, которое может собраться и вылиться в протест, пугающий власть имущих и имущих миллионы.  И наши правители на их примере поняли: каждый гражданин страны, не лишённый достоинства и чести – это сила страны, это её богатство.

Куда это её занесло из пьющей деревни пятидесятых?!  Прошло полсотни лет, и Аля с ужасом осознала, что за этот период тысячи деревень исчезли с лица российской земли. Неужели отправной точкой гибели глубинных корней российской державы стало самогоноварение? Выгнать и выпить после каторжного труда самодельного антидепрессанта - невинный грех. А великий и непростительный грех – отбить этим труженикам всякое желание работать на родимой земле, строить дома для себя и детей, чтобы оставить рядом с собой, и гордиться этим.

Не начать ли возрождение страны с возрождения села? Нового современного, с нормальной дорогой к нему, обеспеченного природным газом, магазином, клубом, и пусть будет одна школа на пять сёл. Тысячи горожан с удовольствием уедут туда растить своё потомство на свежем воздухе, экологически здоровой пище. Дать им кредит на постройку дома, и это возродит лесную, строительную промышленность, даст работу тысячам безработных.
В Москве в каждом округе до семисот семей стоят уже десятки лет в очереди на получение своего куска земли, готовых превратить его в сад. Пока готовых. Скоро никого и из них не останется. Будем есть отравленный химией продукт с китайских плантаций и умирать от рака после сорока лет или рожать больное потомство. И снова народ погубит не военная мощь противника, а тихое отравление наполненной химическим ядом пищей. Самогон по сравнению с ней – бальзам. 

Тина Вальен 2006 год