Жестоко ли порхание бабочки?

Я вхожу. Его сложный крой одежд пронизан моей стрелой, расписан киноварью тончайший шелк и узор зримо растёт. Что принесло смерть, то и держит жизнь и кровь внутри господина Танады. Убрать приносящее смерть — убить сразу, оставить — убивать его медленно. Что желает этот господин? Он тянет ко мне руку. Кровь покидает его, плескаясь через рот, не давая сказать хоть слово. Она чёрная — изрезаны лёгкие. Его участь принять неизбежное, я же буду петь. Моя Рэйко любила, когда я пою.

Я пою о том, как влюблённый юноша идёт через гору Поющих жаворонков к своей невесте. Он хочет подарить ей лучшую песню, и игривые жаворонки подпевают ему. Их общая песнь получается совершенной, он поднимается всё выше, и птицы одна за другой покидают его. На самой вершине юноше осталось сочинить всего одну строчку. Он останавливается, стараясь её придумать, но без птиц нет совершенства, а он так влюблён, что не может смириться с этим малым, но недостижимым. Он и сейчас там и всегда будет там, любя ту, которую его давно забыла, выбрав другого... Здесь у моей Рэйко текла слеза, а я продолжал петь о том, что жаворонки, не искушающие людей совершенством, — милосердны, что совершенство, как форма ветра, оно понятно только птицам, а они жестоки к людям. Господин Танада умер, я слышу топот бегущих ног.

Были луна, снег, хризантемы и моя Рэйко. Остался лишь один шаг, я глубоко вдыхаю, пытаюсь вспомнить запах цветущей сакуры, есть ещё минута.

Тем утром моя Рэйко сладко спит лёжа на животе, поджав руки к груди и потихонечку посапывая. Она часто улыбается во сне. Я аккуратно раскрываю её, скинув покрывала на пол. Её персиковые холмы шепчут ветерком, рождая во мне легкое настроение. Насладившись прекрасным рисунком, я опускаюсь к ней, целую спину, слева и справа, ещё, касаюсь пальцами того, что было потревожено мной ночью. Рэйко вздыхает в истоме, переворачивается на спину, открывая мне влагу желания, лепестки и бутон: — Доброе утро, господин, — целует меня в губы. Сейчас в неё ворвётся буря.

Случайностью была наша последующая прогулка, наша с Рэйко. Всё началось с порхания бабочки, цепляющей лапками край чудесного цветка, этого малого достаточно, чтоб алый лепесток отделился и подхваченный тёплым ветерком понёсся, уводя нас в сторону леса. Не было никакой возможности за ним не следовать. Наконец, лепесток упал в ручей и уже его воды ведут нас с Рэйко всё дальше и дальше в чащу, пока водоворот не унес лепесток на дно, освободив наше внимание для иного зрелища.

Мы невольно свидетельствуем другую ветвь красоты — убийство. Мы зрители сцены, где неизвестные люди стоят на коленях в ряд, безропотно принимая участь. Против каждого из них самурай Танады — они рубят им головы. Блеснул клинок, багровая гроздь срывается с него, летит, расталкивая листья, пачкает красным ствол кедра, голова катится в траву, из шеи несчастного бьёт тонкая струя, пока тело не валится в бок. Нас заметили. Старший убийца указывает рукой на одного из своих, на другого, на третьего, на нас. Трое ринулись, прорываясь через кустарник, держа клинки на взмахе.

Мы бежим, я тяну её за руку, стеснённая узким кимоно Рэйко не может быть быстрой. Она путается, падает, встаёт и оглядывается.

— Беги! — кричит Рэйко, останавливается, вырывает свою руку из моей, я разворачиваюсь к ней, она толкает меня в грудь, — Беги! — я вижу её лицо, щёки её багрятся, припухлые губы, обычно нежные, сейчас дрожат и искажены в гримасе, покорные судьбе глаза сквозь влагу впитывают мой образ. Она бьёт меня по лицу, — Беги!

И я бегу. На безопасном расстоянии останавливаюсь, чтоб видеть, как острие меча, раздробив её позвоночник и пройдя тело, вырывается у неё из груди. Она выгибает спину, опускается на колени, — самурай освобождает оружие, упершись в Рэйко ступнёй. Убийцы стоят возле тела, мы смотрим, друг на друга, в доспехах гнаться за мной бесполезно, — без Рэйко я ветер. Сплюнув в мою сторону, они просто уходят. Были ли мои слёзы последним, что видела Рэйко? Не знаю, — она не дышала.

Мой мир, все мои дороги, мои мысли сузились до одного шага. Этот шаг не был лёгким, он был через себя. Я прислуживал слуге самого ничтожного самурая Танады. Я был слугой лучшего самурая Танады. И, наконец, служу ему самому. Я уже почти старик, сегодня ровно двадцать лет как люди Танады убили мою Рэйко, сегодня он умер сам. Я убил его. Получил ли я удовлетворение? Мне некогда об этом думать. Двадцать лет, каждый день, я расписывал свою последнею минуту, составлял план того, что мне вспомнить за миг до смерти, я годами обдумывал улыбку с которой приму смерть. И вот она последнее, что мне осталось. Я слышу, солдаты уже близко, они ворвутся, будет взмах меча, и я умру. Моей улыбкой закончится эта история. В порхании бабочек нет жестокости.