Надежда

*рассказ не является автобиографическим, не имеет реальных прототипов.
 

Впервые я осознанала, что не такая как все в 10 лет.
Однажды в спортзале, когда я пыталась залезть на канат и сорвалась, одноклассник Колька зло бросил:

- "Куда тебе, ты жиртрест, меньше булок жри, дура!"

Я расплакалась и убежала из зала.
Помню, как я рыдала в раздевалке, даже кровь из носу пошла и залила майку.
Мне казалось, что это кровь из моего сердца и я злорадно думала - вот пусть вытечет, может тогда мне станет не больно.

Девчонки пытались утешать, но по их робкому, фальшивому сочувствию я поняла, что Колька прав - да, я жирная.
После уроков мне не хотелось идти домой, и я долго бродила по гулким школьным коридорам одна, пока техничка не выгнала - она уже собиралась домой и ждала прихода сторожа.

В вестибюле была целая вереница зеркал: я долго рассматривала себя в них, то подходила близко, то удалялась, то поворачивалась боком и пыталась втянуть грудь и живот одновременно, что было невозможно - втянутый живот удивительным образом увеличивал грудь и наоборот.

Было впечатление, что я вижу себя в первый раз.
Мой детский радостный мир в тот день был разбит навсегда: я была уродлива, жутко и непоправимо и никакой надежды стать красивой не было.
Просто мне раньше никто об этом не говорил.

Как же я хотела умереть тогда, перед этой галереей зеркал, так безжалостно говорящей мне правду.
Или, хотя бы, стать маленькой и незаметной, чтобы больше никто не мог увидеть меня и осудить.
Я упивалась своей болью и жалела себя.

Зажмуривала глаза и давила на них пальцами, предаясь отчаяннию: как будто после этого я смогла бы открыть их и увидеть в зеркале другую Наденьку, прозрачную и хрупкую, похожую на героинь кинофильмов, которые я так любила смотреть.

Сколько себя помню, я была толстушкой
Даже на младенческих фоках моё тело выглядело монументально-пупсово: всё в складочках, булочках и перетяжечках..

Мама любила рассказывать всем, что я родилась 5 кило и за первый год жизни набрала ещё 16.
Сама я пошла только в полтора года, до этого мама возила гулять только на коляске и жутко гордилась моим телосложением. Впрочем, этому она радовалась всегда, ведь я была её точной копией во всем.

В том числе и в отменном аппетите.

Как же я любила пожрать!
Для меня было нормой уже в 7 лет к большой тарелке борща отрезать 4 толстых ломтя ржаного хлеба, и съедать на второе не менее шести котлет.
Я ела всё, даже то что другие дети люто ненавидели: творог с крупинками, молоко с пенками, манку с комочками.

В детском саду меня обожали нянечки, а воспитатели ставили в пример другуим детишкам, как нужно кушать.
Когда я приходила домой из школы - первым делом я обычно намазывала вареньем большой кусок батона, и только потом раздевалась, мыла руки и садилась обедать уже основательно.

О! Эти мамины обеды! Как приятно было сидеть на чисто убранной кухне, и наблюдать неторопливое мамино топтание у плиты.
Каждое её движение было умиротворяющим и ловким, чтобы она ни делала: мыла посуду, поворачивала оладьи, резала сыр..

Мама для меня была всем, казалось, что весь мой мир состоит из её ласковых рук, бархатного голоса и обобряющих слов.
Я была её отрадой и единственной сбывшейся мечтой, она часто говорила об этом, и её слова звучат во мне до сих пор.

Мы всегда были с мамой одни.
Она воспитывалась в детдоме и когда-то поклялась самой себе, что её ребенок станет самым любимым ребенком в мире, которому она отдаст то, что не донесла когда-то мать, отказавшаяся от малышки в роддоме.
Мама не сочиняла историй о том, что родившая её женщина была военной разведчицей, которой по долгу службы нельзя было иметь детей; не осуждала за жестокость, как любили делать её товарищи по несчастью; не пыталась разыскивать, она была благодарна любовному союзу неведомых людей, позволившему ей жить и видеть этот мир.

Мамин ранний брак оказался недолговечным, что, впрочем, не стало трагедией, потому что мама и трагедии были несовместимы по определению.
Папа куда-то уехал сразу после их свадьбы, ещё до моего рождения.
Мы жили вдвоем в маленькой уютной квартире-малосемейке, которую выделило маме при выходе из дет.дома государство.

Больше мы не слышали о папе ничего: ни писем, ни денег он не присылал.
Мама никогда пыталась его искать, и на возмущенные речи подруг отвечала неизменно:
- "Я благодарна Вите за этого золотого ребенка, которого без него никогда у меня бы не было.
Больше ничего мне не нужно, я справлюсь сама."
И справилась таки.

Я никогда не слышала об отце ни одного дурного слова и была очень благодарна маме за это, папу я любила и часто думала о нём. Я придумывала ему подвиги и приключения, искренне верила в это и плакала, когда дети дразнили меня "врушей" и "безотцовщиной".
Но я расстраивалась ненадолго, потому что у меня была мама: её светлая уютная кухня, вечерние чаи с сушками, чтение книжек на ночь и куча всяких мелочей, которыми мама всегда старалась порадовать.

И в тот день, когда известный школьный хулиган Колька обозвал меня жирной дурой я испытала настоящий шок от разрушения привычного мира. Моя мама тоже было полной, и значит эти злые слова одноклассника относились и к ней. Это убивало меня намного больше, чем даже констатация моего личного уродства.

В тот день придя из школы я с ужасом рассмотрела свою мать.
По сравнению с тоненькими изящными мамами моих подруг, уверенно цокающими шпильками, виляющими аккуратными попками в мини юбках и несущими своё тело так легко, как будто они были ожившими китайскими статуэтками из маминого серванта, моя мамуля была чудовищно и безнадёжно жирна..
Вот тогда я впервые в жизни её обманула: причиной заплаканного лица, майки в кровяных пятнах и грусти в глазах я назвала падение в спортзале, впрочем это почти не было ложью.

Я не стала есть меньше, потому что не хотела огорчать маму, да и лишние вопросы были тоже ни к чему.
Если бы села на диету, как большинство девчонок в классе, то пришлось бы рассказать о Кольке, а он не ограничился высказыванием в спортзале (он продолжил обзывать меня и потом, но я отшучивалась и делала вид, что совсем не злюсь)

Когда мне исполнилось восемнадцать, то на меня свалилась ещё одна беда - я влюбилась.
Это был парень из другого курса.
Тогда я уже училась в столичной универе, на математическом, а герой моих грёз на геологическом.

Когда я впервые увидела Виктора в коридоре перед лекционным залом, то потерала возможность дышать, говорить, двигаться: я так и осталась стоять посреди коридора с сумкой прижатой к груди, не слыша и видя ничего вокруг.
Тогда я я впервые почувствовала, что хочу быть красивой и желанной для кого-то.

И я села на диету.
Я училась была отгорожена от маминого кулинарного рвения территориально и это было большим плюсом.
Я ненавидела каждый килограмм, всякую складочку и булочку на своём теле.
Я истезала себя вегетарианством и чудовищными белковыми диетами, о которых подруги рассказывали как "верняке" и "панацее"..

Стыдясь и жутко комплексуя, я купила в аптеке Эль-тироксин и, страдая жуткими сердцебиениями и мерзкой потливостью, терпела - я верила что это поможет мне повысить обмен и сбросить ненавистное.

Но всё же потом приём гормонов пришлось бросить, потому что моё состояние заметила мама во время приезда на каникулы и настойчиво потащила к участковому терапевту.
У врача я молчала как партизан, и он досадливо списал моё состояние на стресс после сессии.
Ему было некогда знаниматься проблемами молодой и с виду здоровой девицы, когда у него были настоящие больные - с ишемией, с язвами и с прочими серьёзными недугами, по сравнению с которыми жалобы мамы на моё здоровье выглядели неуместными и нелепыми.

Я даже сдала анализы, которые беспокойства у доктора тоже не вызвали, а может и просто затерялись среди поликлинического хаоса. Впрочем, я была рада, что врач успокоил маму, но гормоны принимать перестала. Вот только диету я постепенно усугубила и дошла до того, что в день мой рацион состоял из нескольких морковок, парочки яблок и листьев салата.
Я стала терять силы, мёрзла, засыпала на лекциях, уставала при подъёме даже на третий этаж, и после нескольких голодных обмороков поняла, что долго так не протяну.

Или диета или учеба.

К тому же, Витя не обращал на меня никакого внимания по-прежнему.
Однажды в библиотеке я даже попыталась заговорить с ним о Мандельштаме, сборник стихов которого он спрашивал у библиотекарши. Мы с удовольствием поболтали о поэзии, но по его равнодушному взгляду я поняла, что не буду ему интересна никогда, даже если я умру с листиком салата в холодеющих губах.

И я бросила похудение раз и навсегда.
Моя повышенная стипендия и высылаемые регулярно мамой деньги позволяли покупать те продукты, которые мне нравились, ведь ни на что я больше не тратилась: я с детства привыкла одеваться скромно и не пользоваться косметикой. Зачем уродке наряды и краски - в этом я была твёрдо убеждена и даже рада тому, что на это не приходилось выкраивать копейки из маминого скудного заработка.

С удивительным хладнокровием, как будто со стороны, я наблюдала за ползущей вправо стрелкой напольных весов, купленных ещё когда-то в начале моих диетических "потуг".
Возвращаются неумолимо килограммы и все мои толстинки и жиринки больше не пугали меня - мне было на-пле-вать.

Позднее, уже работая в школе учителем, я ещё дважды влюблялась, но, естественно, это так и ограничилось моими стыдливыми мечтами.
Меня не замечали, я была кем угодно: коллегой, умницей, которая всё понимает, хорошим другом, но только не женщиной, которую можно было желать, обнимать и любить.

Со мной делились секретами подруги, без страха знакомили со своми кавалерами и мужьямии ни на секунду не видели во мне конкурентку и потенциальную разлучницу.
Впрочем, их уверенность была совершенно оправданной: я была милой, доброй, толерантной, понимающей, и заподозрить меня в том, что я буду кокетничать с чужим мужем не мог даже враг.
Хотя и врагов у меня тоже никогда было.

Когда мне предложили должность завуча, я была очень рада, признаюсь честно.
Эта должность давала надежду наконец-то обзавестись своим углом, и я с радостью согласилась.

Я не хотела стеснять маму своим постоянным присутствием - надеялась, что если я уйду жить отдено, то она устроит свою личную жизнь, и не смотря, на её горячие уверения в том что ей никто кроме меня не нужен - я решительно записалась в кооператив и через три года, пройдя период лишений и чудовищного безденьжья (я даже значительно похудела из-за строительной нервотрёпки и недоедания, но это уже мне не доставляло ни радости, ни удовольсвия) стала обладательницей однокомнатной однушки на окраине.

Я была счастлива так, что даже отсутствие ремонта и неудобство в езде на работу на перекладных не омрачали мою радость в течении этих лет, что я живу одна. Кстати, вес мой не только не не увеличился потом, но и продолжал снижаться дальше, я даже сдала анализы на гемоглобин и убедившись, что не больна - сменила гардероб.
Всё таки отсутвие маминой сытной кухни тоже играло свою роль в обретении стройности, как и длительная тряска в общественном транспорте.

Мама так и не устроила свою личную жизнь, но благополучно увлеклась комнатными цветами, чему я несказанно рада, потому что такой счастливой я не видела её никогда.
Она даже стала торговать отростками на рынке и, выйдя на пенсию, получила доход намного больший, чем когда работала в своём цеху.

Я радовалась за маму, за своих учеников, которых очень любила и переживала за их судьбу порой даже больше их мам и пап; я жила их жизнью, их мечтами; я помогала подругам с ремонтами-дачами; репетиторствовала их детей; возила баночки с супом, когда кто-то из коллег или друзей попадал в больницу - я стала всеобщей "палочкой-выручалочкой", как меня когда-то назвала мама одного ученика.

А не так давно, на встрече выпускников, я столкнулась с тем Колькой, злые слова которого доставили мне столько болезненных переживаний в детстве.

Он даже не узнал меня сперва, но я быстро представилась и с удовольствием отметила, что на этот раз в его глазах не было ненависти и злобы, он смотрел радостно участливо:

- "Надька, как я рад тебя видеть! А ты не изменилась, такая же красивая и женственная, как когда-то.

Я точно помню, что все девчонки были нескладухи кривоногие, а у тебя уже были сиськи и я так хотел тебя потрогать, но очень боялся что ты меня одёрнешь. Я даже обзывался на тебя от злости, ведь был влюблён в тебя не на шутку тогда. Но если бы кто-то узнал об этом, то меня бы подняли на смех. Я поражался твоей стойкости, когда я говорил тебе ужасные слова,  а ты шутила в ответ.

Я восхищался тобой, Надька, ты даже не знаешь. А потом ты уехала, я спрашивал у твоей мамы адрес, написал письмо с признанием в любви, но ты не ответила. Тогда я подумал, что у тебя теперь столичные кавалеры, а я был просто провинциальный дурак, не им чета."

Я стояла и не могла сказать ни слова от гаммы чувств, переливающихся в моей груди.
Ведь никакого письма я не получала, наверно просто его выбросили по прошествии срока, за ненужностью - я никогда не смотрела в общажный деревянный ящичек с письмами для студентов - мне просто никто не писал.

Потом, уже после концерта, мы снова встретились с Николаем, и уже наговорились всласть.
Я узнала, что он долго работал на Севере, но вложившись в "пирамиду" по совету отчима, потерял почти всё заработанное, что сейчас он живёт в большой квартире дяди, доставшейся ему в наследство, видимо дядя чувствовал свою вину за потерянные из-за него племянником деньги и распорядился имуществом в его пользу. Тем более, что своим детям он помог построить своё жильё ранее, они хорошо зарабатывали и не возражали против  завещания в пользу двоюродного брата.
Так же я узнала, что Коля так никогда и не был женат.

Через день после вечера встречи Коля заявился ко мне с цветами и я с удовольсвием обнаружила, что он очень любит борщ и пирожки.

Он был настолько счастлив, уминая мой ужин, что даже урчал от удовольсивия как большой кот.

Но как была счастлива я тот вечер, не знает никто.
Вряд ли я расскажу кому-то о том, что я пережила от злых Колькиных слов тогда в детстве, не поведаю я и о том, как я ненавидела свою толстую уродливость.
Ведь всё сложилось самым счастливым образом в итоге, и даже благодарна Коле за то что я смогла добиться того что имею сейчас.

Не известно, кем бы стала заласканная мамой нежная девчонка не видящая своего несовершенства.
Возможно кто-то бы осадил меня по-другому - жестко, да так, что я не смогла бы этого пережить и сломалась.

Я иногда думаю, что неудачный роман, хотя бы с тем же Виктором подойдя я к нему тогда в студенческие годы более решительно, нанёс бы мне раны намного более страшные, нежели школьные глупые насмешки.

Сейчас я счастлива и спокойна.
Мне почему-то кажется, что в один прекрасный день Коля пригласит меня переехать к нему.
С борщами и блинами.
Я улыбаюсь, понимая, что он мне хочет об этом сказать, но очень боится.
Я вижу - он так и не избавился от своей стеснительности.

Но помогать в признаниии ему не стану, пусть немножко помучается, совсем капельку, это будет моей маленькой сладкой местью за тот эпизод из моего детства.
Пусть))

Ведь я точно знаю что люблю его.
И любила всегда, с того самого дня, просто не могла признаться даже себе.
И это так здорово!