Глава 14 романа Оглянись на Лилит В. Лазаря

                / с ведома автора романа/

    Не дожидаясь отпуска, Полина навострила лыжи в Минск — не в ее правилах стоять на перепутье. Тут она как рак на мели, там — в своей стихии. Можно встретиться с мужчиной, посидеть в кафе. Никто не станет за тобой следить. А как же режиссура? «Да ну ее…», — подсказывал внутренний голос. «Хождением в народ» она сыта по горло.
    Возвратясь в столицу, Полина устроилась в фотоателье.
    Будто камень с души свалился — это занятие, поначалу, ей пришлось по вкусу. Не работенка, а курс практической физиогномики.
    Вот важный обалдуй с портфелем. Голову можно дать на отсечение — в обычной жизни грубиян, ханжа, филистер. И что же? Перед камерой из кожи лезет вон, чтобы сменить обличье. Если ему так нравится, пускай немного попыхтит. Едва забылся — щелчок, и снимок получился. Мнимую значительность и напускное благородство снимет проявитель.
А вот филер. «Подсадная утка», «хвост», «топтун» — смотря за кем ведется наблюдение. Профессиональные привычки изуродовали внешность: уши ходят как локаторы, от бокового зрения развилось косоглазие; бедняга поминутно втягивает голову, приподнимает воротник. А как встает, подходит к стулу — точь-в-точь крадется вдоль стены. Его сменяет пугливый старикашка. Яснее ясного — фискал, наушник, соглядатай — роется в чужом белье. Еще субъект. Подбородок — бампер «КрАЗа». Низкий лоб. Волосатые ручищи. От взгляда в жилах леденеет кровь. Казаться хочет иным — выжимает из себя подобие улыбки.
    Наконец, абракадабра в юбке. Позвоночник свой, остальное — накладное.
    Активный или пассивный гомик, травести, гермафродит — эти вещи тоже не ускользают от ее внимания. Она научилась разбираться в людях. Грустно все это…
    Вскоре у нее возник непродолжительный роман с художником.
    Андрей Шорохов был тогда малоизвестным начинающим живописцем. Самоутвердиться ему стоило больших усилий — он шел «не в русле».
    Все началось с того, что, поднимаясь по эскалатору в метро, Полина зацепилась за этюдник. Шифоновое платье разорвалось по шву от бедра до голени.
    Боже, как ей не везет! Только вчера забрала обновку из ателье.
    Они так и стояли: она на верхней ступеньке, Шорохов на нижней. Полина тянула к себе платье, он тянул этюдник.
    — Ты что, специально вбил этот дурацкий гвоздь? — прошипела она.
    — Разве не видишь? — усмехнулся художник. — Ты сама попалась на крючок. — Он покрутил защелкой.
    — Мы не в театре, чтобы ломать комедию. Скорее отцепляй! — взвизгнула девушка.
Но, по правде говоря, инцидент с платьем ее не очень-то и рассердил. Она вопила не со злости, а для приличия. Народец хлебом не корми — дай поглазеть на что-нибудь пикантное. Все так и повытягивали  шеи.
    — По-моему, этот разрез здесь абсолютно к месту, — невозмутимо сказал художник.
    Он пялился на ее бедро. То, что приоткрылось — было потрясающим. Он поднял взгляд повыше. Красотка — все при ней. А какой горячий дерзкий взгляд! Разве можно такую отпускать?
    — Негодяй! Вместо того чтобы просить прощения, ты еще иронизируешь? — взвилась Полина.
    Она рванула платье что есть силы.
    Складка на подоле была прострочена на совесть.
    — Остынь, Ксантиппа, — усмехнулся Шорохов. — Не к лицу хозяйке таких бедер криком исходить.
    «Я — Ксантиппа? Как он смеет! Если б знаменитый грек додумался разорвать ей платье, та уж точно исполосовала бы его физиономию когтями».
    — С чего ты взял, что она мегера? — спросила она вслух. — Раз Сократ на ней остановил свой выбор — достоинств ей не занимать.
    — Современники твердили, что характер был колючий.
    — А разве он подарок? Пока философ пялился на звезды, витийствовал в собрании, она тянула на себе семейный воз.
    Эскалатор вынес их наверх.    Сейчас самое разумное, прикрывшись этюдником, пойти ко мне в мастерскую и попробовать зашить. — Он и не думал ее освобождать.
    — А мне кажется, что самое разумное — влепить тебе пощечину, — севшим голосом ответила Полина.
    Но пошла к нему. ........................................................
    Конечно, он женат. За те мгновения, пока эскалатор выносил их наверх, аналогия с взбалмошной женой философа у него бы не сложилась. Ясно как божий день: собственная пассия запилила его до смерти.
    По пути в мастерскую она придирчиво изучала его внешность. Высокий, темнокудрый, крепко сбитый. Сутуловат немного — но ведь с искрой во лбу, не торговец с рынка. По крайней мере, хоть с чувством юмора все в порядке. Будь он мямлей или задохликом в очках, она бы ни за что не уступила. Ей нравятся мужчины с властным и сильным характером. Как у нее. Слабовольных и тщедушных она на дух не переносит. Они и сами это чувствуют: не женщина, а дьявол в юбке.

    Полина в костюме Евы разглядывала расставленные картины.
    Богини, наяды, нимфоманки. Сюжеты из античной и восточной мифологий.
    — Твои работы сегодня показывать нельзя. Если ты не свалишь за границу, контора обложит тебя со всех сторон. Тебе и шагу не дадут ступить, — заметила Полина.
    — Они уже пытались вцепиться мне в загривок. Но как-то удавалось их стряхнуть, — мрачно улыбнулся Шорохов.
    — А вообще — все очень здорово…
    — Может, немного попозируешь? — поинтересовался он. — Твой типаж подходит для моих картин. Как насчет Медеи?
    — Никак, — отмахнулась Полина. — Эта стерва укокошила свою соперницу, отняла жизнь у собственных детей.
— Тогда Кибела?
— Хрен редьки не слаще. Из ревности фригийка оскопила мужа. Роковых, жестоких женщин мне не предлагай.
    Шорохов подошел к стене. Повернул подрамник. На подмалевке был расплывчатый неясный контур.
    — А это кто?
    — Задумана Лилит.
    — Почему не продолжаешь?
    — Не могу найти натурщицу.
    Образ первой жены Адама ей пришелся по душе. Та хоть и была не слишком добродетельной, порой творила  злодеяния, но многие черты  характера импонировали ей. Как и она, та знала толк в любви и слыла непревзойденною красавицей.
    Полина посмотрелась в зеркало. Вид довольно представительный. Гордое лицо с необычайно белой кожей. Дерзкий взгляд огромных синих глаз — в них трепещет ум, сияет воля. Иссиня-черные прямые волосы, будто прутья, стоят над высоким, без единой морщинки лбом.
    Один к одному — против истины она не погрешит. Сделать ее кареглазой, смуглой — дело техники.
    — Если я и соглашусь, то только на Лилит.
    — Слава тебе, Господи! — обрадовался Шорохов.

                * * *
На службе у Полины было все в ажуре — с ней считались.
Заведующий ателье Аркадий Иванович — седой, импозантный старичок — осторожно намекал: мол, ничто не вечно под луной и со временем она могла бы стать его преемницей.
Заменить его она была не против, и их отношения приобрели оттенок личных.

    Вскоре старичок раскланялся.
    Возглавив ателье, Полина в короткий срок выжила неугодных ей сотрудников. Из старых работников остался только Феликс Топорков. Он стал ее доверенным лицом.
    Идея создания «салона» зародилась у нее после общения с Шороховым. Тот постоянно жаловался на трудности с натурщицами. «Без живых моделей или хотя бы фотографий с них, — говорил художник, — ничего серьезного создать нельзя».
    Своими соображениями Полина поделилась с заместителем. Феликс, зная нрав хозяйки, возражать не стал.  Они списали часть аппаратуры и оснастили ею снятую квартиру. Сложнее было с фотоманекенщицами. И все же выход она нашла. Ими стали лаборантки и приемщицы заказов.
    Первую выручку Полина полностью отдала девушкам. А через пару месяцев затея стала выгодной для всех: от заказчиков не было отбоя.