Вятка моего вчера 8

"СКОРАЯ"

Глава восьмая

Всю жизнь мама работала на две ставки: днем в облсобесе (областной отдел социального обеспечения – ныне Департамент защиты населения), а по ночам и по выходным - на станции скорой медицинской помощи. После войны «скорая» - как по сей день называют ее сокращенно - находилась в самом центре города, на углу улиц Коммуны и Карла Маркса, во дворе за бывшим травмпунктом (сейчас здесь стоит большой дом с кафе "Театральное").

Это было одноэтажное, в несколько комнатушек деревянное здание вроде барака, однако с одним достоинством - душем, большой редкостью по тем временам. Душевая запиралась, но иной раз главврач Александр Архипович Кощеев выдавал маме ключ
и она с удовольствием драила меня мочалкой и мылом. Поход в баню втроем стоил дорого для семьи, особенно тогда, когда мама заказывала «номер» - отдельный помывочный кабинет с ванной.

В сороковые у «скорой» был сногсшибательный транспорт: телега да лошадь по кличке Машка, на которой врачи выезжали к больным, в том числе по срочным вызовам. Потом появился первый носатый автобус.

На телеге прокатиться не довелось, а вот на автобусе мне вначале разрешали садиться между мамой и водителем, а потом, когда транспорт стал более комфортабельным, а я подросла, - кататься в салоне или, вернее всего, в кузове. Правда, в салоне-кузове бывало страшновато: соседями оказывались люди с перебинтованными головами, руками и ногами.

Пока я была мала, я приходила на «скорую» вместе с бабушкой, вцепившись в ее подол и с опаской выглядывая из-за ее спины на людей в белых халатах, которые вызывали любопытство, страх и трепет одновременно.

Никакая сила не могла оторвать меня от мамы или бабушки, потому что случайно увидеть здесь можно было что-нибудь очень страшное: полураздетого пьяного дядьку; закрытого зеленым брезентом
покойника, лежащего на носилках; обмороженные, красные и распухшие, как сосиски,
пальцы на руках или ногах; проступающую сквозь повязку алую кровь; обломки снятого с кого-то гипса или внушающий ужас огромных размеров шприц. Раньше врачам «скорой» приходилось быть и хирургами, и травматологами, и наркологами
одновременно.

Меня здесь привечали. Врачам было не до того, а санитарки любили со мной поболтать и угостить чем-нибудь вкусненьким. Одна из них, Тина, как я вспоминаю, собирала использованные,
кровавые бинты, дома стирала их, красила «синькой», «зеленкой» и еще каким-то зельем, сушила, а потом вязала и продавала половики. Что поделаешь, жили после войны трудно.

Но уже тогда меня поражало то, что в этой непривычной для постороннего обстановке врачи и сестры были самыми обычными людьми: они тут же ели, пили, шутили, смеялись, дурачились, обменивались новостями. 

Сразу после школы, когда я успешно провалила экзамены на филфак Ленинградского университета, мама, естественно, пристроила меня поближе к себе - санитаркой на станцию скорой помощи (в эти годы она находилась уже на улице Красноармейской, а деревянный барак был снесен). Здесь я проработала года полтора и впервые встретилась с подлинными людскими трагедиями и подлинной, а не придуманной жизнью.

Помню, одним из первых моих выездов был вызов «на повешенного». Врач с шофером приподняли тело, чтобы перерезать веревку, быстро уложили несчастного прямо на пол и тут же принялись делать искусственное дыхание. В груди у мужчины что-то хрипело, клокотало и хлюпало. Мне стало дурно и я рванулась к выходу. «Куда? – властно остановил фельдшер. - Терпи, ты же дочь врача!».

Профессия врача считалась раньше «круглосуточной». Если ты врач - ты везде врач, а не только на работе. Вечером мама бежит лечить кого-нибудь из соседей или дает советы по телефону многочисленным родственникам и знакомым. Во время вызова к какой-нибудь зачуханной старухе она сердобольно мнет ей живот или ничуть не брезгуя, расстегивает на ее груди рубаху и прикладывает ухо к потной
липкой коже, чтобы лучше услышать приглушенные тоны сердца.

Идеалом врача была для меня тогда не только мама, но и ее подруга Римма Бойченко, которая тоже проработала на «скорой» почти всю жизнь до выхода на пенсию. Это было то поколение лекарей старого типа, которые мыли руки перед осмотром больного и после него, не брали взяток ни деньгами, ни борзыми щенками, ни чем другим, не приторговывали лекарствами, наркотиками и т.п. Помню, однажды кто-то из благодарных больных передал маме через соседей трехлитровую банку меда. Она не знала, куда с ней деваться, долго не распечатывала и никак не могла избавиться от угрызений совести.

Увы, сегодня пришли новые времена. Нынешние врачи со «скорой» проходят к больным, не только не вымыв предварительно рук, но даже не сняв пальто и
обуви. Окинув взглядом лежащую в постели старушку, крашеная молодуха в лучшем случае померяет давление и, осклабясь, форсируя голос, пошутит: «Ты, бабка, здорова, как космонавт. До ста лет что ли жить собралась, а?»...