Колхоз

Сельская жизнь в России – больная тема, о которой не говорят, как в доме повешенного о веревке. Ведь испокон веков Россия была аграрной страной. Большая часть ее территории – села и деревни, а толку? Натуральное молоко в магазинах – белорусское, мясо – норвежское, куры – американские или испанские (доподлинно знаю, поскольку питаюсь с оптовой базы), помидоры – турецкие…

Все твердят, что надо «подымать русскую деревню». Но на деле ничего не меняется. Село для городского жителя – «черная дыра», Бермудский треугольник и «Зона» Стругацких в одном флаконе. Что там творится, мало кто знает. Сведения деревенских бытописателей вроде Шукшина и Белова за полвека устарели, а новых нет…

Вот и я не оригинален, хочу поделиться воспоминаниями, как давно-давно, в 50-е годы, ездили мы от завода, где я тогда работал, в колхоз, располагавшийся в Сокольском районе, входившем в те годы в состав нашей области. Может быть, мой рассказ поможет вам понять, с чего же начинались наши сельскохозяйственные беды, завершившиеся нынешней картошкой по сто рублей за килограмм. Как добивали деревню. А то нынешние радетели за народ в пределах Садового кольца склонны обвинять во всем г-на Путина, которому ничего кроме «трубы» не надо.

Я не оправдываю этого г-на, о бездарности его пребывания на посту Председателя правительства можно слагать легенды, это в некотором роде «Антистолыпин», но и противопоставлять его успехам «достижения развитого социализма», - огромная натяжка.

Идеализировать те времена становится все более модно, ведь молодежь о них имеет самые скудные представления, и лихим необольшевикам всех мастей и оттенков легко вешать ей лапшу на уши, что, дескать, тогда был рай, а сейчас черт-те что и сбоку бантик.
Неправда это. Уничтожение деревни началось с самого 1917 года, с той самой «продразверстки», когда банды большевиков вламывались в амбары крестьян и выметали оттуда все до зернышка, а не даешь, кричишь, что тебе детей кормить нечем, - расстрел. Вместе с детьми, чтобы без кормильца не мучились.

Я этих времен не застал, могу рассказать только о послевоенных, 50-х годах, когда я, вчерашний школьник, а тогда ученик слесаря-сборщика завода «Ивтекмаш», с группой таких же бедолаг из нашего цеха ездил в колхоз на уборку той же картошки, которая стоила тогда всего 8 копеек за кг, вернее, 80, тогда деньги были «старые», деноминация будет позднее, в 1961-м. Моя зарплата была тогда 600 рублей, после вычета налогов аж на 650 кг картошки хватило бы, что не жить. Сейчас по 100 р. моих 7 тысяч хватит только на 70 кг. Прогресс, однако, «встает с колен» мировая держава.  Далее все суммы в «старых».

Сокольский район был как на другой планете, добраться туда можно было либо на самолете за 30 рублей, либо на перекладных: до Кинешмы поездом, а там пароходом часов шесть пилить.

Я тогда был молодой, романтичный и совершенно ничего не знавший о сельском хозяйстве, кроме того, что наблюдал в родной деревне у бабушки. Рабство, принудительный труд тоже, но это было близко, и бабушка могла иногда бывать у нас, как бы за колючей проволокой. Правда, не на долго, а то участковому нагоняй будет. Все же ее участь была не так брутальна. А что творилось в глуши, для меня было загадкой.

Закончилась тяжелая кровопролитная война. В марте 1946 года Верховный Совет СССР утвердил Закон о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства. Сельское хозяйство восстанавливалось медленно. 1946, 1947, 1948 годы были особенно голодными.  На 1 трудодень платили не более 2 кг зерна, за 270-290 трудодней в год это составляло 4-5 центнеров (400-500 кг) хлеба. Как и во время войны, колхозники должны были поставлять со своих личных хозяйств натуральный налог. Столько-то молока, столько-то яиц, картошки, мяса, масла и т.п. Неважно, что кур у тебя не было, - купи и сдай, иначе будешь отправлен на принудработы.

Крестьянство при власти большевиков считалось если не враждебным, то, по крайней мере, досадно нежелательным.  Идеологи коммунизма считали, что его, крестьянство, как носителя мелкобуржуазной морали, следовало переделать в пролетариат, а для этого товарищ «иудушка» Троцкий, например, откровенно предлагал всех крестьян поместить в исправительно-трудовые лагеря до полного их вымирания и нарождения на их месте нового класса – сельского пролетария.

Вот интересные данные о социальном составе репрессированных при «власти рабочих и крестьян». В 1937 году 40% репрессированных были кулаками + 7% просто крестьян, т.е. широко распространенная версия, будто бы сталинские репрессии были направлены прежде всего против «товарищей по партии», не выдерживает никакой критики.
Государственный архив приводит такие данные:
В 1937-м, например, социальный состав осуждённых был таков: рабочие - 272.157 чел., служащие - 208.184, колхозники - 306,548. членов партии в 1937 было осуждено 19.833 чел., комсомольцев - 23.308. (см. «Власть и общество в СССР: Политика репрессий (20-40-е)». Сб. статей. М., ИРИ РА, 1999. С. 207).

По известному исследователю того периода Мозохину в 1937 было репрессировано 55428 бывших членов и кандидатов ВКП(б) и 8211 бывших членов и кандидаты ВЛКСМ. Т.е. основной удар пришелся не на партийных, как обычно думают.
 
Вот сканы шифровок и везде читаем «расстрелять кулаков», «расстрелять кулаков», «расстрелять кулаков».

А какая из сталинских депортаций была самой массовой?
Всего за 1930 и 1931 год, как указано в справке Отдела по спецпереселенцам ГУЛАГа ОГПУ «Сведения о выселенном кулачестве в 1930-1931 гг.», было отправлено на спецпоселение 381026 семей общей численностью 1803392 (!!!) человека.

Впрочем, это неудивительно для тех, кто читал Сталина, - вот из «трудов вождя и учителя всех времен и народов»:

- Ленин говорил, что индивидуальное крестьянство есть последний капиталистический класс. Верно ли это положение? Да, безусловно верно. Почему индивидуальное крестьянство квалифицируется как последний капиталистический класс? Потому, что из двух основных классов, из которых состоит наше общество, крестьянство является тем классом, хозяйство которого базируется на частной собственности и мелком товарном производстве. Потому, что крестьянство, пока оно остается индивидуальным крестьянством, ведущим мелкотоварное производство, выделяет и не может не выделять из своей среды капиталистов постоянно и непрерывно.
 
То есть цель коллективизации заключалась не только в уничтожении крестьянства как класса, но и в его физическом истреблении. По разным оценкам в ходе ее погибло от 3 до 8 миллионов (по официальной российской версии семь миллионов человек умерло от голода и болезней, связанных с недоеданием).
 
Именно крестьяне были главным врагом для Советского государства. Сталинские репрессии не были случайностью, «вывихом генерального курса партии», как представляла это пропаганда в брежневские времена. Давление на крестьянство целенаправленно продолжилось еще долго и после войны.
 
Крестьяне, не получая почти ничего на трудодни, жили за счет личного подсобного хозяйства. Но, начиная с 1946 года, государство стало урезать приусадебные участки и облагать хозяйства большими денежными налогами. Кроме того, каждый крестьянский двор должен был сдавать и натуральный налог мясом, молоком, яйцами, шерстью и другой продукцией (считали, сколько курей, сколько деревьев в саду, есть ли сарай и пр.).

Подобная практика по отношению к сельским жителям продолжала ужесточаться. В 1948 году было настоятельно «рекомендовано» колхозникам «продать» государству имеющийся домашний скот, хотя колхозный Устав держать его позволял. В ответ на эту «рекомендацию» крестьяне начали тайно резать скотину, в результате чего за полгода было забито более 2 млн. свиней, коз, овец и пр. Колхозникам все труднее становилось продавать продукцию на рынке, поскольку резко повысились сборы и налоги с дохода от продаж.

Не прекратилась дискриминация колхозников и после смерти «отца родного».
Паспортная система в СССР была введена в 1932 году, но постановлением ЦИК и СНК СССР от 27 декабря 1932 года паспорта не выдавались «военнослужащим, инвалидам и жителям сельской местности». Крестьянам их решили выдавать только в 1974 году. На практике это означало, что крестьяне не имели права покинуть место жительства и устроиться на работу без разрешения председателя колхоза. Т.е. до 74 года в стране официально существовало крепостное право.
 
Пенсии колхозникам начали платить лишь в 1964 году. До этого сельских инвалидов и стариков должны были содержать сами колхозники. Например, в Мяксинском районе Вологодской области в 1952 г. престарелым членам колхозов ежемесячно выдавали 10-12 кг зерна, и всё. Живи – не хочу.

При этом установленные в 1964 году пенсии у колхозников были гораздо меньше, чем у городских рабочих и служащих. 
Благодаря опережающему росту пенсий колхозников в 1970-е гг. вышеуказанные различия в пенсионном обеспечении сократились, но все равно оставались значительными. Так, в Архангельской области средний размер месячной пенсии колхозника после всех повышений составлял в 1965 г. 35% пенсии рабочего и служащего, в Вологодской - 37%, в 1985 г. - соответственно 61 и 64%, и только к началу 1990-х гг. - 81 и 83%.
 
Но я отвлекся. Мы добирались на перекладных. 30 «старых» рублей на самолет было многонько. До Кинешмы наша группа, человек 20, доехала поездом, а там сели на пароход, который шел до Сокольского. Прибыли туда уже под вечер.

Колхоз прислал за нами машину, это был старенький ЗИС-5, их сейчас можно увидеть только в фильмах про войну. Надо сказать, тогда грузовиков по маркам можно было по пальцам пересчитать: отечественных всего два – этот самый ЗИС, пятитоннка, и полуторка, выпускавшаяся в Горьком. Еще были американские «форды» и «студебеккеры», присланные в нашу страну по Ленд-лизу, но их мало было, а уж в деревне и тем более.

Мы забрались в кузов, расселись на специально установленных на бортах досках с крючьями, широко применявшихся тогда для перевозки пассажиров, и машина тронулась.

Лишним будет, наверное, говорить, что мы были молоды, полны сил и впечатлений от фильмов о привольной колхозной жизни. Нас окружали духмяные леса и луга с редкими перелесками, сельская дорога не давала задремать, колыхая нас из стороны в сторону, и мы затянули песню. Не помню какую, тогда было много хороших песен. Не заметили, как и доехали.

У правления колхоза машина остановилась. Мы слезли, и вдруг, совсем нежданно, суровая действительность напомнила о себе. Водитель из кабины не вышел, он сидел, уронив голову на баранку, будто сраженный пулей снайпера. Мы загалдели, кто-то открыл деревянную дверцу кабины, и… водитель выпал как труп. Он был смертельно пьян.

Как мы остались живы в том вояже, для меня до сих пор загадка. Но когда мы поведали о странном, на наш непросвещенный взгляд, поведении шофера местному бригадиру, тот и бровью не повел, там это было в порядке вещей. Ну, принял с устатку, что с того, да он трезвым вообще водить не может, руки трясутся. А примет на грудь, - и как огурчик. «Лёп мать!», промолвил на эту сентенцию колхозного лидера наш старший, член КПСС из отдела главного технолога Лёха. Это была его любимая поговорка. Что еще скажешь?

Расселили нас по домам колхозников, нам вдвоем с товарищем по сборочному цеху Вовой с мелкосерийного 1-го участка, достался дом относительно справный, только слегка покосившийся, но стекла в окнах были, и это вселяло надежду, потому как время уже было осеннее, ночами подмораживало.

Утром чуть свет на поле. Картошку выбирать, вы знаете, и из-под комбайна не сахар, а тогда комбайнов не было. Пускали однолемешный плуг на конной тяге, сохранившийся, наверное, с николаевских времен, он выворачивал мерзлую землю, а мы шли за ним, и голыми руками выбирали клубни. Перчатки резиновые рвались, а тряпичные сразу же намокали.

Поле располагалось вдали от деревни, и когда начинался дождь, нам некуда было укрыться, а плащи тоже помогали не сильно. В общем, домой приходили мокрущие и продрогшие. Чуть подсушимся, - и гулять. Дело-то молодое. Это потом суставы начнут скрипеть, а сердце щемить, а тогда все было трын-трава.

Хорошее время молодость! Шли в ближайший лес, разводили костер. Это сейчас ездят на шашлыки, или как модно говорить, на барбекю, а тогда у нас одно барбекю было – печеная картошка. Эх и вкусна была! В общем, или картошка тогда вкуснее была, или нам есть больше хотелось.

Сидим так до поздней ночи, треплемся о том, о сем. Я вот тогда душу человеческую выиграл. Не верите? Был у нас франт такой приблатненный, Женька Докукин, токарь из 5-го цеха, он себя «Джеймо Докукян» называл. Такой шулер на карты, жуть. Так он фокус картежный показал, сейчас я уж и не помню суть, но очень заковыристый, и объявил, что тому, кто этот фокус разгадает, он отдаст свою душу и век служить будет. Так уверен был, да на понтах. Ну я разгадал. Но Женькина душа мне была ни к чему, да больше мы и не встречались. Вот как бывает.

С нами сидели и местные ребята, для них наш приезд был праздником, там у них с тоски сбесишься. Так вот я тогда разговорился с одной местной девчонкой, вовек того разговора не забуду. Паспортов-то у них не было, а удрать от этой средневековой тягомотины хотелось, так они и тут лазейку нашли. Мудрый все же наш народ, что ни говори. У нее дядя вклеился в тюрьму на полгода за кражу, а после тюрьмы паспорт выдавали, господа большевики упущение поимели. Так он с паспортом – только его в колхозе и видели. Устроился в городе дворником, и кайфует. И что самое ужасное, самое противное всей человеческой природе, - она, шестнадцатилетняя девчонка, ему завидовала!

До чего же нужно было довести народ, чтобы так извратить его природу! А мы говорим Путин. Вот когда жирный крест был поставлен на русской деревне. А сейчас только финал этой зловещей истории. Да будь Путин даже семи пядей во лбу, он ничего уже не сделает. Фермеры? Да откуда им взяться! Разве что китайцев импортируем.

Ну, отбыли мы свое, и снова отвез нас пьяный в дупель шофер Вася на пристань. Кстати, у него вместо правой задней рессоры спинка от кровати была приспособлена. Находчивый у нас народ, только вот во власти шваль все время такая, что ни встать, ни сесть. Аллилуйя, господа!

Валентин Спицин.