Доктор я ж говорил, что всегда все вижу

           РЕАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ ВРАЧЕЙ И ИХ ПАЦИЕНТОВ...
Весенняя субботняя электричка, гудя силовым агрегатом, звеня на стыках колесами и грубо шелестя дверьми на остановках, несла доктора Феликса Аминазинского за город.
От остальных пассажиров, вооруженных садовым инвентарем, загруженных рассадой, саженцами и продуктами для вознаграждения себя за доблестный труд в садах и огородах, я отличался наличием в руках популярного среди моих коллег советского психиатрического журнала, небольшой сумкой «Аля-планшет» через плечо, а также целью поездки – загородная психиатрическая больница, где я честно отрабатывал свои полторы ставки – залог относительного благополучия врача в те времена.
Такие цели и действия не приводили меня в уныние, более того, именно в субботу, свободную от плановых и внеплановых совещаний, а также другой производственной рутины, можно было подогнать документацию и без суеты осмотреть своих, а также пациентов других врачей. Как представлялось мне тогда, все складывалось как нельзя лучше.
В свои двадцать восемь, после года интернатуры, двух лет работы по распределению по специальности районным врачом-психиатром, а также по совместительству, без особых формальностей, невропатологом стационара и педиатром скорой помощи в глухом сельском районе, двух лет ординаторства в областной психиатрической больнице, меня назначили там же заведующим острым психиатрическим отделением.
Этот факт тешил самолюбие и вселял уверенность, что все идет как надо и заслуженно. Я чувствовал себя уверенно как в специальности, так и в правде жизни психически больных, которых видел и лечил не только в палате стационара, но и в домах с земляным полом, которые надолго отстали от лозунга о приближении города к селу.
В целом, ощущение достаточного авторитета уже сейчас, а также возможность дальнейшего роста знаний и опыта, создавали атмосферу внутреннего комфорта и радужных перспектив. Тайн и неожиданностей в профессии пока не наблюдалось.
Ежедневные вояжи на работу сформировали условный рефлекс безошибочного выхода из электрички на нужной остановке. Через пятнадцать минут пешком по тропинке через яблоневый сад, через калитку в заборе на задворках больницы и через дверь административного блока вступил на территорию своего отделения в свежо выбеленном корпусе барачного типа.
Послонявшись по своему кабинету и ординаторской, заварив «фирменный» чай и, включив черно-белый телевизор «Темп», который перекочевал из холла отделения к врачам, после того как за мои особые заслуги перед больницей в укреплении ее материальной базы промтоварными дефицитами, отделение наградили цветным «Рубином», я позвонил на пост, попросил журнал наблюдения за больными и предупредил, что после завтрака больных – будет обход. Журнал появился вместе с щедрым куском торта – остатком «дня рождения Вали», который праздновала ночная смена. Торт был очень кстати к густому черному чаю и укрепил мое состояние субботнего благодушия.
Листая журнал, исписанный каллиграфическим почерком, что очевидно является самым характерным признаком медсестринства, выявил, что ночью в отделение, раньше срока, в сопровождении мамы появился из лечебного отпуска мой пациент Ваня и сразу был дежурным персоналом переправлен в поднадзорную палату. Ничего особенного в описании поведения самого больного не было. Еще у одного больного «выскочила» температура, не очень высокая, хотя сам факт, что ее вообще померили, настораживал.
– Ну вот, долечились, – с разочарованием рассудил я.
Девятнадцатилетний Ваня был очень тяжелым пациентом, с точки зрения конкретного содержания симптомов, но достаточно «перспективным», с точки зрения их яркости и остроты, так как, чем острее симптоматика, тем выше вероятность эффекта при лечении.
Надо сказать, что Ваня первую точку зрения разделял со мной почти полностью с той разницей, что не считал себя больным. Характер переживаний заключался в его ощущениях, что окружающие люди, говоря его языком, а не клиническими терминами, «вытягивают из него внутренности, мозги и пьют кровь». Причем эти ощущения были далеко не метафорическими определениями, а настоящими переживаниями «вытягивания» и «пития». Их реальность и обременительность, а также эмоциональный ужас, которые испытывал Ваня, заставляли его соглашаться на лечение при полном убеждении в том, что в действительности он абсолютно здоров, но подвержен такой диверсии со стороны.
Со вторым обстоятельством было сложнее. При всем своем согласии на терапию, Ваня принимал формы лечения, только в виде инъекций или электрошоковой терапии.
После двух-трех недель уколов пациент расцвел. На лице появлялась улыбка, он заявлял, что «все прошло», начинал уговаривать перевести его на таблетки. Божился, что все понял, и будет принимать лекарства «как доктор прописал».
Вскоре, под давлением сына, о лечении начинала просить несчастная мама, которая боялась не попросить, чтобы не испортить с ним отношения. А через две недели якобы приема таблеток, которые, несмотря на контроль, очевидно, проходили мимо Ваниного организма, симптоматика и «правильное» лечение начинались сначала. На пике остроты, Ваня сам просил «дать уколы» и «плотнее приложить электроды», так как был случай, когда во время электрошока он не потерял сознание. Таким образом, с Ваней у меня сложился довольно доверительный терапевтический союз.
Заглянув в кабинет, дежурная медсестра сообщила, что завтрак закончился и пациенты в палатах. Вальяжно обходя «спокойную половину» отделения, задавая вопросы, выслушивая ответы и просьбы о выписке, а также другие насущные вопросы качества жизни, раздавая указания и обещания, я постепенно продвигался в холл, где из приглушенного телевизора звучала песня Аллы Пугачевой. «Утренняя почта» – отметил я про себя и мимолетно пожалел, что прервал реабилитационный процесс для больных и удовольствие для персонала.
Вот и источник повышенной опасности – «поднадзорная палата» с отдельным постом в персоне рыжеволосого санитара, который вскочил при появлении заведующего. Новых больных, слава Богу, нет, тяжелых тоже нет. На одной из кроватей сидит Ваня, обхватив голову руками.
– Ну что, Ваня, как отпуск?
Ваня качает головой, медленно поднимает полные страдания глаза:
– Хорошо доктор.
– А почему не догулял? Опять таблетки не пил?
– Мама в другой день не может привезти.
– Чувствуешь себя как?
– Хорошо, – односложно без энтузиазма сообщил он. – Только почему Пугачева из меня кровь пьет?
Из холла продолжала звучать песня.
– Да, разумеется. Постоянный надзор, два кубика стелазина внутримышечно, уже сейчас, и лист назначений в кабинет – распорядился я. – Будем снова лечиться, Ваня. Держись.
– У кого температура? – Вспомнил журнальную запись.
Температурящий пациент, с равнодушным видом устремив глаза в потолок, лежал на соседней кровати.
– Что болит? – Поинтересовался я, сев на край кровати и отметив про себя, что простыня и пододеяльник свежие.
– Ничего не болит.
Верить таким ответам от апатичных пациентов наивное дело. Остатков эмоций у него явно не хватало для того, чтобы тратить их на какие-то другие переживания типа температуры и где-то там болит. Приступил к осмотру. Зев как зев, без проблем, в легких чисто, пульс частый, давление нормальное. При нажатии на живот в классических проекциях, лицо пациента исказилось от боли. Брюшная стенка напряжена и другие симптомы раздражения брюшины положительные.
– Приехали, «острый живот»! – Подумал я.
Итак, суббота переставала быть томной. Консультативные услуги, в том числе хирургические, для психиатрической больницы предоставлялись врачами областного многопрофильного стационара расположенного в городе, а их организация была постоянным предметом обсуждения и претензий. Кроме того, как уже известно, была суббота, а после нее, естественно, воскресенье, что тоже не вызывало оптимизма в скором приезде дежурного хирурга и переводе больного для лечения по жизненным показаниям.
Подавленный увиденным и нащупанным, я позвонил в лабораторию, заказал анализ крови и пошел в приемное отделение к дежурному врачу.
Дежурил мой бывший коллега по отделению, где я работал ординатором, отличавшийся от меня возрастом, опытом и прагматизмом. Он быстро сообразил, что в его суточное дежурство хлопоты по поводу «острого живота» лишние и развил бурную деятельность по поводу консультации хирурга.
Отбросив надежды на скорое прибытие штатного консультанта областной больницы, он бросился звонить в территориальную районную больницу, которая располагалась в пятнадцати минутах езды от нашего учреждения и имела свою скорую помощь. В ответ на заверения о тесном сотрудничестве, рассказы о тяжести пациента, мольбы о медицинском долге и телефонные комплименты о чуткости, районного коллегу удовлетворили, и был принят вызов дежурного хирурга в нашу больницу.
Оперативность развития событий давала надежду, что до ночи сидеть на работе не придется.
Через два часа хирург, невысокий, сбитый мужчина средних лет, уже входил в ординаторскую в сопровождении дежурной медсестры.
– Здравствуйте, доктора вызывали? – Бодренько пошутил он.
– Вызвали, вызвали. Садитесь коллега! – В тон ему ответил я.
Попросив медсестру проконтролировать ситуацию в поднадзорной палате и организовать спокойствие в отделении, я коротко, любуясь своими знаниями в области симптоматики брюшной патологии, описал суть проблемы.
Позвонив в лабораторию, услышал, что анализы в работе, и попросил ускорить события, сославшись, что консультант уже прибыл.
– Где больной? – Выслушав мои соображения, поинтересовался хирург.
– В палате, сейчас пройдем. Как говорил профессор Образцов – «Ближе к больному».
Мы отправились к месту нахождения пациента через сравнительно тихий и свободный от больных коридор по спокойной половине отделения. Я смело шел впереди, с иронией чувствуя, что хирург осторожно движется за мной «след в след».
Пациент, подозреваемый в остром животе, по-прежнему беззаботно находился на своем месте. Остальные больные также были положены в постель. Вани в палате не было. На мой взгляд, который отображал вопрос, рыжеволосый санитар тихо сообщил, что он в туалете. Хирург приступил к осмотру.
Наблюдая за работой профессионала, очередной раз испытал разочарование в своих представлениях о собственном врачебном искусстве за пределами психиатрии. Если с коллегами психиатрами я разговаривал на одном языке и понимал многое без лишних слов, то вся эта уверенность испарялась, когда в сфере соматической патологии рядом с тобой присутствуют люди, которые по-настоящему понимают, что к чему, не понаслышке. И пальпация другая, и симптомы раздражения брюшины уже не те и не там, и кроме них еще есть состояние языка, других брюшных органов, и физиологические отправления, к которым не было привлечено внимание «молодого, но опытного врача». Спасибо коллеге, что все проходило без комментариев.
Закончив осмотр, хирург, уже смелее, направился в ординаторскую, а я, в этот раз семенил за ним. Подоспел анализ крови – «без патологии», лейкоцитоз в пределах допустимой нормы.
Обсудив ситуацию и заявив, что «острого живота» он пока не видит, а наблюдает нарушения диеты с обострением хронического холецистита, без повода для хирургического вмешательства, хирург взялся записывать консультацию в историю болезни, после чего любезно согласился «попить чаю».
После первой «чашки» тема разговора перешла на особенности профессии.
– Я не понимаю, – сказал хирург, – как Вы здесь работаете? Это же постоянный стресс, когда все вокруг непредсказуемо!
Тут я почувствовал, что «вхожу в родные воды» и могу реабилитироваться, указав свое место в столь деликатном вопросе как опасность психиатрической работы и качество людей, которой себя я посвятил. В действительности, переживания врача-хирурга мне были совершенно понятны. Я сам всегда, когда попадал на консультации в обычные больницы, в терапевтические, хирургические и другие отделения, чувствовал покой и безмятежность, где все вокруг дышало безопасностью и радушием. Нельзя сказать, что у себя в отделении меня постоянно сопровождали страх и тревога. Так было недолго, когда все мои представления о таинственной и романтической психиатрической науке и практике, которые воспитаны на кафедральных рафинированных больных в студенческом научном кружке, внезапно усложнились реалиями острых и хронических отделений областной психиатрической больницы.
А первый совет руководителя интернатуры, так сказать, неофициальный первичный инструктаж по технике безопасности, был таким:
– Всегда держи пациентов в поле зрения, не запуская за спину.
Реализуя это первое правило, которое запомнилось с помощью младшего звена медсестер и санитаров, а, также предупредив несколько потенциально серьезных действий со стороны пациентов и научившись верить им «в разумных пределах», я уверовал в свою проницательность и защищенность, в действительности загнав настороженность в подсознание и сделав ее частью профессионального «выгорания».
– Понимаете, доктор, – начал я беззаботно, – это все связано с опытом.
Когда я вижу пациента, то по его внешнему виду уже могу прогнозировать на что он способен, насколько опасен. Да и в отделении я не один, со мной работают тоже опытные люди, которые наблюдают и контролируют. Есть специальные регламенты режимов наблюдения. Кроме этого все опасные предметы надежно спрятаны и недоступны.
В общем, поговорив о том и сем, внушив коллеге, представление о надежности режима внутри отделения, который является залогом того, что психиатрический стационар ближе к обычному медицинскому учреждению, чем к специальному, я стал провожать его в направлении к привычным для него тишине и покою районной больницы. Путь был выбран не через выход административного блока, сразу на улицу, а через центральный вход (или выход, в зависимости от направления движения), и пролегал через уже освоенный гостем коридор спокойной части. Хирург, бодрый от моих рассказов о том «как хорошо», которые больше соответствовали моим желаниям, «как хотелось бы, что бы было» смело двинулся в путь, а я за ним.
Вдруг, к моему ужасу, увидел, что навстречу нам сердитой походкой движется больной Ваня, за которым суетливо, но со значительным опозданием, бежит рыжий санитар поднадзорной палаты. Гамма чувств, которые отражались на лице пациента, свидетельствовала о том, что именно сейчас над его организмом проводятся изощренные и страшные эксперименты, и не надо было быть психиатром, чтобы предсказать, что может сейчас произойти, если Ваня себя не сумеет сдержать. Я не боялся пациента, а испугался за то, что моя бравада по поводу презрения к опасности сейчас в глазах коллеги рассыплется в прах.
Я тоже прибавил ходу и успел прямо до короткой Ваниной просьбы, обращенной к хирургу.
– Доктор, выпишите меня.
Хирург, тоже оценив ситуацию, молча застыл.
Отстранив коллегу и, можно сказать, прикрывая его телом, положил Ване руку на плечо и ласково сказал:
– Ваня, это не твой врач!
Ваня хмуро повернулся ко мне и глухо спросил.
– А кто мой доктор?
– Я твой врач! – Радостно сообщил я, с облегчением подумав, что начался диалог, инцидент удалось избежать и мой авторитет остается сохраненным.
Но дальнейшие события бросили тень не только на мое личное профессиональное и человеческое достоинство, но и разрушили нарисованный мной имидж порядка и благоденствия, процветающий в психиатрических учреждениях.
Ваня, как настоящий боксер, сделав шаг назад, увеличил дистанцию между нами и нанес мне прямой, короткий и сильный удар правым кулаком в зубы. По подбородку побежала теплая струйка. Рыжий санитар, наконец, прибыл, и, схватив Ваню в охапку, потащил его в палату в сопровождении персонала, который подошел с других постов. Надо сказать, что Ваня и не оказывал сопротивление, было впечатление, что он сделал то, что хотел, и ушел с чувством удовлетворения и хорошо выполненного дела.
Спокойно вытащив платок, и с достоинством приложив его к разбитой губе, я повернулся к хирургу, который по-прежнему сохранял оцепенение и изумление на лице.
– Ну вот, доктор, я же Вам говорил, что всегда все вижу, опасен пациент или нет, – пробормотал я как можно отчетливее сквозь носовой платок, обращаясь к хирургу. – Теперь можем идти дальше.
Сохраняя молчание, без комментариев и предложений осмотреть мою пострадавшую губу, немного втянув голову и согнув ноги, доктор-хирург проскользнул остатки коридора, юркнул в дверь тамбура центрального входа и, не дожидаясь благодарностей за консультацию, помчался на санитарном транспорте, который его ожидал.
Очевидно, он думал, что психиатры странные люди, если для них получить в лицо от пациента, это обычное, без всяких переживаний, так сказать, житейское дело за двадцать пять процентов надбавки к заработной плате.
Промыв ссадины на распухшей до безобразия губе перекисью водорода, под сочувственным взглядом манипуляционной медсестры, вспомнив несколько поединков с участием боксеров братьев Кличко, посетив в палате зафиксированного к постели Ваню и выслушав его извинения и просьбу «развязать», я устало сел на диван в своем кабинете и тоже погрузился в размышления.
Так получалось, что до профессионального совершенства мне еще далеко, а самоуверенности в избытке.
И режим, и дисциплину в отделении нужно подтянуть, и что бы пациенты не страдали от неписаных никем предупредительных мер, а персонал был защищен. И перед хирургом неловко получилось, будет, что ему рассказать в своей больнице.
А в довершение ко всему, что я сам расскажу своим коллегам, а уж тем более жене, когда на лице такое «написано».