Рассказ-10. Скрытник

СКРЫТНИК

Уже прошёл не один год, как я начал с Виктором ездить к Силичу на его лесной хуторок. С тех пор хутор изменился. На нём добавился ещё один стожок. Стожок-мастерская – давнишняя мечта Силича.
В разговорах мы не раз слышали, что он всю жизнь мечтал о мастерской и кабинете для своих дел. Что бы в мастерской: все инструменты висели на стенах, просто на гвоздях, по принадлежности к тому или другому виду работ; и тут же для этого стояли верстаки; и на полках лежали материалы. Что бы всё находилось на виду. Не нужно вспоминать, где что лежит и ничего не нужно убирать – ни в какие ящики или пакеты и прочие загашники, а потом вспоминать, где что лежит, всё искать и доставать. Что бы не нужно производить уборку, если работа останавливалась – просто всё оставалось на том этапе, на котором прервалось и после – без подготовки возобновлялось. Что бы никто не проверял: какой там порядок; и почему не убраны с глаз инструменты. Последнее, похоже – относилось к прежнему поведению Зои Степановны, из прошлой кулибинской деятельности Силича в условиях городской квартиры. Если с кабинетом, по его словам, вопрос решился сам собой – свой жилой дом он воспринимал, как кабинет, кухню и спальню одновременно, то с мастерской дело не состоялось уже дважды. Мы удивились: почему дважды и он пояснил, что мастерской планировалось быть и хитрому стожку-беседке и стогу-гостинице, но хуторская жизнь своими потребностями вносила коррективы в его планы.
Поскольку мы сами часто помогали Силичу в разных делах – понимали его. Действительно, очень неудобно: сворачивать всю работу к вечеру, убирать инструмент, укрывать что-нибудь – на случай дождя, а потом, утром – снова проводить расконсервацию. А если случалось долгое ненастье, это вообще самое распротивное дело – весь план летел, как говорил Силич – «под хвост кобыле». Угнетал ещё такой момент, получалось так, что ненастье прерывало такие дела, как: сенокос, работа с пчёлами, наружные строительные работы, заготовку дров и прочее, а заняться столярными или слесарными делами в это время – возможности тоже никакой. Мы не раз, сами в своих поездках – испытали скуку безделья.
Мы с Виктором, с энтузиазмом предложили помощь Силичу в строительстве мастерской. Подвели доказательную базу, что это получится: и быстро; и не так тяжело. Виктор имел уже опыт в таком строительстве и взял на себя главную роль аргументатора по уговариванию Силича, а я на правах «строительного чайника» его поддерживал в этом. Мы потихоньку уговорили старика. Виктор после этого, хитро поглядев на Силича, с шутливой интонацией в голосе обратился, как будто только ко мне одному, с вопросом.
–Слушай, а правильно ли мы делаем? Он ведь тогда вообще: не вынужденно, ни добровольно – отдыхать не будет. Вообще ночами будет пилить и строгать. Он же себе здоровье так загубит,– последние слова он проговорил серьёзным, задумчивым тоном.
Я ещё соображал, насчёт ответа – согласный с правильной сутью вопроса, хотя он и был задан несколько в шутливом тоне, но Силич, усмехнувшись, опередил меня.
–По молодости – так бы и сделал и здоровье бы – точно поджабил. Сейчас нет! Не то, что шибко мудрый стал, а здоровье уже не то. Уже, ребята, не смогу я – день и ночь и сутки напролёт. Главное в этом – не то, что будешь много и долго работать, а то, что будет возможность – немного поработать, когда это очень нужно или очень хочется. Не работа человека губит, а забота! Переживаешь, что дело стоит, а от этого хуже ещё. Бывает – работы на полдня, а ты ждёшь – три дня, что бы обстоятельства позволили её сделать. Вот это и убивает и то, что прерваться нельзя в работе,– и он в конце своего монолога немного застеснялся, видимо подумав, что не дал нам пойти на попятную, вдруг мы раздумали – ему помогать.
Поняв, этого щепетильного старичка, как всегда пытавшегося, не обременять своими заботами гостей, мы дружно потребовали от него обещания, что бы он «соблюдал временной режим трудового дня». И вообще, пообещали установить скрытую камеру и если что – то… И мы не сказали, что тогда будет, потому что сами не знали и замолчали.
Виктор – молодец, нашёлся и докончил нашу поочередную речь «тогда такой вандоз тебе устроим – всю плешь переедим, хотя у тебя её нет – мы её тебе выедим!».
Вот так и решили и нынешним летом мы претворили, как говорится, своё решение в жизнь. Состоялось весёлое открытие стожка-мастерской: с ленточкой; с шуточным митингом; с приведением Силича к клятве – в том, что будет работать в меру; с избранием профсоюзного комитета, следящего за соблюдением прав человека. Причём в комитет автоматом вошли все – включая: Указа, Лаю, Орлика, Ёлу, кур, всех кроликов, всех пчёл и всех птиц и зверей в лесу и как самых надёжных и «словоохотливых» поборников этих прав – всех карасей в пруду, последние уж не будут молчать, если остальных он (Силич) оболтает или подкупит чем-либо. В общем, было веселым: и открытие мастерской; и работа по её строительству. В строительстве – главная проблема: это окно. Не стану говорить, как мы его доставляли из города по частям, где заказывали. Много хлопот пришлось испытать с печью с теми же проблемами и подключением её к общему дымоходу. Скажу, что печь, по желанию Силича, сделали железной – для быстроты нагрева и отгородили занавеской вместе с верстаками, что бы зимой быстрее нагревался основной рабочий участок мастерской.
Наверное, подумает тот человек, который читает эти «опусы» (надеюсь что не бросил, только начав), что никак не соответствует выше описанное, ещё выше написанному – названию. И вообще: наверное, надоели эти пространные экскурсы, не относящиеся к теме. Дело в том, что ЭТОМУ я научился у Силича. Описывая его рассказы, я не употреблял в основном в них эту его особенность, потому что не возможно всё так передать, как это у него получалось, но должен сказать, что эта особенность у него была выражена очень сильно. Вот как он подкалывал Юрку, насчёт швырканья – и мы не знали до конца, куда он клонит и чем закончит. Такими были и его рассказы: мы почти никогда не знали – к чему сведётся речь и чем дело разрешится. Это я в плане маскировки писал: «…сказал своё – ну слушайте тогда и начал…» и прочее. А на самом деле: всё было не так, не так начинались рассказы Силича. Вот сказал: что маскировал всё и проболтался, потому что не упомянуть такую его особенность (нам с Виктором нравилось такое его невольное интриганство), было бы не справедливо. Остальных секретов открывать не стану. Пусть никто не ищет на карте всего Урала: вычитанных названий речек и населённых пунктов (что бы на пальце не быть мозоли), не вспоминает имен знакомых людей и кличек собак, и всего остального. Всё изменено. Почему? Потому, что было задумано: написать про всё это так, что бы тем, о ком это пишется – не понять, что это про них. Особенно, что бы не узнал Силич. Уж больно он не любит всяких писак, корреспондентов в особенности. «Перевёртыши», как он их называл – «как захотят так и напишут про одно и то же дело». «Прокурор и адвокат в одном стакане, но заказать можно только по отдельности»,– говорил он. «Кукушка в часах, ко времени, с чьей руки поклевала – тому и накуковала»,– такое тоже я слышал от него. Но изредка находились такие, кого он и уважал из этой братии. Но в целом отношение, как правило – было таким. «Правила для всех одни – а исключения разные и их нужно заслужить»,– тоже от него слышали. Вот и попробуй после такого – высунься. Может вообще придётся похоронить весь этот – пока не макулатурный хлам. Потому, что все себя узнают, и как тут быть – не знаю. Пока есть возможность: попрошу у всех прощенья и понимания, а там как будет. Но всё равно БОЮСЬ!!!
Он (Силич) ведь как? – о всех публичных людях: артистах, певцах, ведущих и прочих: «это хорошо, что они есть, что много их, что пузырятся здорово. Это как пена на пиве и когда её много, это с одной стороны хорошо, с другой плохо. Плохо, что долго не садится; плохо, что пива мало получается; плохо, что на пене жульничают; плохо, что её пить не хочется – сдувать, всё равно приходится её; и плохо, что и пиво – на котором эта пена – не то. Набодяженное из концетратов всё: и вкус; и пена – эта; и цвет; и градус, спиртом обеспечен – не доброе всё это» Вот и примеряй такие слова: хоть к человеку, хоть к шоу-бизнесу, хоть к пиву теперешнему (не видать мне спонсоров и вообще какой-либо пощады и пока не поздно – нужно закопать этот «топор» от Силича). Про телеведущих некоторых и юмористов: «это вообще из детства шалапутики – соцамортизаторы». Попробуй пойми. Оказывается (насчёт второго) – любую вопиющую проблему упростят и негласно своим юмором узаконят, любой «ухаб» сгладят. И получается не «дорогу» надо мостить, а «амортизировать лучше на этой дороге». Насчёт первого и объяснять, сначала не стал: «Шалапутики они и есть шалапутики»,– потом не удержался: «говорить торопливо, связно научился и красуется, такие товары расхваливают, когда их распространяют, а этот себя распространяет и глупости несёт».
Да, случалось мы с Виктором от старика диву давались. И смеху было и задумчивости. Но как не покроет, всегда исключение сделает – это всегда. «Вот тот или этот – вот ведь, вон как и нормально». Насчёт выражения «правила для всех одни, а исключения – разные», тоже не всё однозначно – припомнились мне рассуждения Силича, который в нескольких вариантах разобрал обстоятельства применения его в жизни: если это касается порядка и кому-то – друзьям, приятелям, свату, брату делаются поблажки в соблюдении этого порядка, то тут остальные начинают плевать на такой порядок и думают, как бы воспользоваться таким же исключением, а если по отношению к своим людям, требования, в порядке исключения, наоборот повышаются, то порядок приобретает статус устоев жизни. И наоборот, если будет исключение слабому или попавшему в неловкие стечения обстоятельств, с целью помочь ему или дать возможность проявить себя в дальнейшем – тут порядок не страдает, если действительно исключение не приобретает статус нормы. Силич приводил в пример разные варианты применения этого выражения, из которых можно было сделать заключение, что нужно с умом пользоваться им и понимать его суть. «Главное: нужно смотреть – куда вектор результата смотрит: в хорошую сторону или в плохую», такое сделал он заключение.
И далее… Звёзд у нас развелось невидимо и они всё информационное пространство заняли, всё только они и про них или с ними. Везде проскальзывает их исключительность, их особенность, порой их пренебрежительность ко всем и право рассуждать. Смотришь на такую звезду и думаешь: а какая суть в человеке, всё у него есть, всё это он умеет ценить и ради этого он старается, но в самом практической пользы никакой – он ничего не умеет делать из того что имеет, ну петь может, плясать, говорить и всё, но ведёт так себя, что он особенный, а остальные, кто умеет что-то делать, производить, разбираются в этом, не могут сравниться с ним – он звезда. Да без такой звезды всем можно обойтись, а вот он попробовал бы без тех, кто что-то умеет. Те кто, что-то умеют делать, могут и сами спеть и анекдот рассказать, а вот звезда пусть попробует, что-нибудь сделать. Наверное, их так для нашего отдыха столько развели, потому что в стране не стало для людей работы, только такая логика напрашивается: всё для отдыха, что бы не так заметно было отсутствие работы. Единственная польза в них проглядывается, это то что они своей жизнью, вернее своим имуществом демонстрируют то, что умеют остальные, как те девчушки которые в демонстрационных салонах, что-то представляют, но тебе те всё расскажут, покажут и на вид не надоели, да ещё пожалуй одна польза в звёздах – на них испытываются все достижения косметологии и пластической хирургии, у них ведь главная задача жизни – следить за своей внешностью, им не куда деваться, приходится в подопытные кролики определяться, да ещё на них такие же звёзды, которые сомнительные вещи могут производить, демонстрируют своё производство, имеется ввиду одежда, не практичного применения, вот они как манекены и демонстрируют стиль этой одежды, как не пригодный для нормальных, без звездатости, людей. Сколько по городу афиш, о их концертах. В транспорте ребята поют – денег на жизнь не хватает, а порой и на водку – от такой жизни, разве не запьёшь, таким денег не жалко, они у меня времени не отняли, а только скрасили его и они может самую лучшую песню спели свою и даже может собственного сочинения, как спели – не важно, главное по честному, я их не видел раньше и не слышал, поэтому и слушал с интересом. А тут нужно на концерт идти, все дела бросай, одевайся как на праздник, тащись туда, а там тебя и облопошили: натолкает в свой репертуар всего и за него электроника поёт, а он только кривляется – это он так у нас дураков деньги зарабатывает. Похоже, он не понимает и другие, кто ходит на концерты эти, что у нас тоже есть электроника, которую мы придумали и произвели. Да дома же можно и посмотреть и послушать, не теряя времени, между делом и выщелкнуть его, если надоел, а там сидят, рабы своих зря потраченных денег, не могут понять, что их оболванивают. Раньше народ слагал и пел песни, в которых был и смысл и мысль, а сейчас такого насочиняют, порой вообще не услышишь нормальной сюжетной песни, от этих певчих птахов. Ведь птица и та поёт со смыслом. Взять соловья, он ночью так разойдётся, аж страшно за него становится, как бы у него сердце не разорвалось, а он почему так поёт – он хищников ночных, да змей на себя отвлекает, от своего гнезда – где его лапушка с детками, он собой жертвует и успокаивает своих, что они под такой защитой, хотя детки неразумные, по правилу всех детей, наверное, думают «и что это папа рассвистался – спать не даёт», тоже самое жаворонок в небе бьётся со своей песней, всё оглядывает, обо всём предупреждает и успокаивает, тот вообще всем коршунам себя подставляет, за то, наверное, детки не думают про него, как про соловья. А эти как выдадут глупость, на хрена поют? О чём, про что? Лишь бы спеть, потому что до микрофона добрался. Раньше, в нашем детстве, встречались такие глупые мальцы, а иногда и переростки: только писать и научился, до карандаша добрался и давай по заборам нехорошие слова для всех писать, эти тоже на них похожи… У них там уже почти как закрытая секта избранных, они сами себе нравятся, а что народу надоели – им по барабану. Кто им деньги платит?... (вспоминалось из рассуждений Силича)
По телевизору одновременно, по двум программам увидит одного и того же «популятурника»: «О! Клонишка – такой-то», и размечтается: «у телевизора нужно опцию такую ввести – надоел человек, навёл маркер, щёлк – исчез. Как эти телепродюссеры не понимают, что если человека много – он не интересен, хоть какой он интересный? Понятно, что ему на жизнь «не хватает», но ведь их там много и другие хотят. И что у нас страна такая, что больше интересных нет? Ведь уже в десяти ипостасях и уж смотреть не хочется на «торт» – рожа официанта надоела, который тебя непременно захотел накормить им, хотя ты сам не прочь и большой любитель «сладкого», последнее к тому, что даже интересную передачу не хочется смотреть, потому что ведущий примелькался в других. А те которые петь уже не могут, да и раньше пели не очень, просто дождались своей очереди на популярность, так сейчас устраивают конкурсы и судят тех, кто лучше их, прежних поёт – отсеивают, а в своих воспоминаниях жалуются: как им раньше трудно было пробиваться, никакой помощи, только упорством и временем брали и подтверждают, мысль часто ими повторяемую «бездарь сама пробьётся», тут к этому нужно добавить «и всех потихоньку убедит, что она талант».
Такие и другие мысли и воспоминания приходят на ум в дороге. Все описывать их нет нужды, но и умолчать не получается, что бы обозначить время, проведённое в дороге. Время это, как всегда тянулось – долго, но как бы оно медленно не тянулось, оно непременно потихоньку сдавало свои позиции и, первоначально представляя собой что-то значимое, в конце превращалось – в ничто, просто исчезало, заканчивалось. Обозначалось, прошедшее время, только в твоей памяти – воспоминаниями и прожитыми эмоциями, как и всё пережитое в жизни, постепенно затухая – уже в другом времени.
Прошло медленно время дороги – и мы подходили к хуторку. Наступало – время интересное, чем-то неожиданным удивительным. Мы всегда, уже при подходе к хуторку, начинали отыскивать что-нибудь новое и поиск этой новизны не оставлял нас весь первый день приезда.
Нового нам в тот приезд ничего не попадалось. На хуторе всё оказалось по старому, только меняла свою красоту окружающая его природа.
Силича мы встретили в добром здравии. Он конечно обрадовался нашему приезду. Спрашивал нас: о делах, здоровье, о семье и, убедившись, что всё хорошо, как всегда молвил своё «ну и, слава Богу!»
В Бога он особо не верил. Именно в того придуманного Бога. Их, как он говорил, этих придуманных Богов – несколько. Но главный и единый и совсем – не обозначенный: в значимых и не значимых религиях – Бог есть. Это понятие Бога: у него было очень объёмным и включало в себя очень широкий спектр понятий. Это: и космический разум; и добрая воля людей; и судьба; и случай; и намоленность икон; и наверное – ещё многое, чего он знал про себя и не распространялся во всеуслышание. Не нравилось ему в людях: кичливость своими богами, надоедание богам своими проблемами.
Не знаю – как Виктор, но я заметил, какое-то отличие в его поведении. Точного признака назвать я не мог, но чувство, что он чем-то обеспокоен или что-то его озаботило – у меня возникло сразу, как только мы повстречались. Я присматривался к нему исподтишка, но не мог ничего понять. После, вечером, когда мы с Виктором курили на улице, я высказал ему свои опасения. На втором перекуре он заверил меня, что я зря беспокоюсь и что он – ничего не замечает в поведении старика. У Виктора не получилось разубедить меня в том, что Силича, что-то беспокоит. Может я уловил эту особенность в нём потому, что при первой нашей встрече, он был огорчён происшествием с незадачливым егерем и я как-то отметил, на свежий взгляд эту его озабоченность, которой не видел в нём потом, при других наших встречах.
Мы обсуждали мою тревогу и на следующих наших перекурах. В конце концов, осмелевший Виктор (осмелевший от того, что мы – по заведённому правилу: за ужином понемногу выпивали за встречу и за всё остальное хорошее, своих «по семь маленьких рюмочек» разных настоек). Почему, именно по семь? Это сложилось тоже не просто так. У Силича имелась такая присказка, он говорил, что вычитал это где-то: что у охотников по традиции, если уж выпить в вечер перед охотой, то самую малость: «одну на семерых и чтобы баба не приснилась». Он такое правило удержания от спиртного, внедрял среди своих охотников, когда работал в охотхозяйстве. Здесь на хуторе он перефразировал это правило: «поскольку нас трое, то мы по семь маленьких рюмочек». Так у нас и появилась эта традиция. Нужно отметить: что мы только и прибегали к возлияниям, когда встречались втроём. В остальное время, на поверку оказывалось, что мы с Виктором и Силич тоже, не пили – пока не собирались вместе и по времени, это составляло иногда – очень большие промежутки. Так вот, осмелевший Виктор и спросил Силича напрямик, когда мы вернулись с очередного перекура. Сделал он это сходу, в форме мне не очень – понравившейся.
–Силич, слушай, Мишка достал меня своими подозрениями, что у тебя что-то случилось. Что ты какой-то – не такой. У тебя случилось что-нибудь? Или он просто – блажит. Все уши уже мне прожужжал.
Силич при его словах встрепенулся, как будто его резко вернули к его проблемам, от которых он нечаянно отвлёкся. Посмотрел на меня внимательно и спросил Виктора:
–А ты не согласен с Михаилом?
–Да я ничего не замечаю. Ты, если это правда, что тебя что-то беспокоит – поделись! Если можешь, конечно!
Силич посидел немного в задумчивости, а потом спросил меня, пристально глядя в мои глаза:
–А ты что заметил, Михаил?
Я промямлил, что дескать, сам не знаю что, но ощущение такое, непонятное – есть у меня.
Силич снова впал в задумчивость…
–Вот в детстве мама всегда определяла по мне, когда у меня какое-нибудь происшествие или двойку случайную получил. Я всегда удивлялся и огорчался, что она точно это усматривала. Всё время спрашивал её, как она узнала и всегда получал ответ, что всё видно по мне. А я про двойку или происшествие и думать уже забыл, а она всё равно всегда угадывала.
Уже и Виктор и я – оба сидели с растревоженными лицами, так как Силич своими словами – подтверждал мои подозрения.
Наступила пауза. Силич сидел в задумчивости. Мы боялись задавать вопросы и сидели, молча – с надеждой, что он, если решит, то расскажет сам.
Пауза затянулась и превращалась – в гнетущую, а Силич продолжал сидеть в задумчивости, не замечая этого.
Вдруг он встрепенулся, видимо, заметив неудобство возникшего момента, посмотрел на нас с растерянной виноватостью и сказал:
Даже не знаю – как сказать?– и снова, не надолго, задумался…
–Вы когда в последний раз летом были здесь, перед отъездом, дня за два – ничего странного в поведении собак не заметили?– спросил он, оставаясь в той же задумчивости.
–Нет!– почти хором ответили мы с Виктором, и ещё большее волнение, охватило нас.
–А я вот приметил. Никогда раньше я не замечал за ними такого. Всегда понимал их по поведению, что их волнует. Когда человека чуют, когда зверя. А тут не понятно: уставятся на лес и смотрят, пройдут немного в сторону леса и то – не наперегонки как обычно, а поглядывая друг на друга, что бы это у них одновременно получалось, вроде как вдвоём не так страшно, остановятся, но в лес не бегут – посмотреть или проверить. Отходят обратно и видно, что обескуражены чем-то и как бы побаиваются чего-то. Вид у них вроде, как виноватый и поближе ко мне стараются быть. Я сначала не придавал этому значения, а потом меня заинтересовало. Причём продолжалось это у них с час, а потом успокаивались.
Я вопросительно уставился на Виктора и он в ответ, молча пожал плечами, давая мне знать, что он пока – ничего не понимает.
–Вам я не стал ничего говорить, потому что сам ничего не понимал, – продолжал Силич. –Когда вы уехали, я решил пройти в лес в ту сторону, в которую они посматривали и проверить. Неловко как-то себя чувствовал – даже ружьё с собой взял, собаки само собой – со мной. И вот: в одном месте, на опушке – они опять, как-то странно повели себя, но не так сильно выражено. На первый взгляд и не заметить, но я с ними, считай – в одной конуре живу, привык различать нюансы в их поведении. Стал внимательно присматриваться к опушке и по признакам, которых сразу и не заметишь, обнаружил, что в одном месте, а потом и в другом – как будто кто-то лежал. Я примерял на взгляд, если смотреть оттуда – получается хутор, как на ладони. Кто-то наблюдал за нами. А кто, человек или зверь – так и не понял и по собакам – нельзя понять. Мне это очень не понравилось. Это ещё, думаю, что за скрытник такой объявился. На открытие охоты – вы как раз не приезжали. Я вдруг слышу: выстрел – хоть и далековато, но вроде в зоне – на слуху. Ну, думаю, кто-то безобразничает, сразу не пошёл, занимался пчёлами – прерваться никак нельзя, а сам всё слушаю: не повторятся ли ещё выстрелы. Часа три прошло – всё было тихо. Вдруг слышу: уже дальше, подряд – три выстрела, причём: точно – из нарезного оружия, а первый был – из гладкоствольного. Ну, тут я не вытерпел – быстро в лес, на выстрелы. Опять увидел странное поведение у собак и на том берегу, где Марья из зоны выходит – свежее костровище. Ещё собаки нашли в зоне место: кто-то подстрелил глухаря, ветерок слабый дул, поэтому перья выбитые дробью не успело разнести. Побродил в той стороне – больше ничего не увидел. Настроение паршивое! Тут, в те выходные, ко мне старый приятель из Соловой – Вовка Трапов приезжает. Каждую осень один раз – на выходные приезжает. Это у него сезонный ритуал: поохотиться, моих настоек попробовать и поговорить. Вот он и поведал мне, что к нему приходил их участковый и расспрашивал про меня. Кто я, что я? Они с ним друзья детства и Трапов выведал у него – оказывается: по посёлку, втихомолку – среди молодёжи, в пивных компаниях, идёт молва про меня. Будто: я на открытие двоим браконьерам, из молодых – тремя выстрелами из карабина прострелил их ружья – смял стволы и прострелил котелок с чаем, который висел над костром, чем и затушил их костёр. Ружья у них не законные были, старые. Прострелены по цевью, даже обреза из них не сделать. Ребята бежали от страха, даже ружья эти не взяли, а когда прибежали к мотоциклу, на котором приехали на охоту, то увидели его, обложенного сухой травой и весь облитый бензином из бензобака, на котором лежал коробок спичек рядом с отвинченной крышкой. Мотоцикл выкачен в колею, на середину дороги – гори он, опасности: что загорит лес – никакой. Бензобак не взорвётся – крышка открыта, а шланг к карбюратору перегорит в первую очередь. Ну, те поняли: что это предупреждение и сейчас, по всей деревне болтают про это. Участковый доволен, не стало двух не учтённых ружей, но случай этот его заинтересовал. Трапов сказал участковому, что это не мог сделать я, потому что знает, что я не умею метко стрелять из нарезного оружия. Так и не научился, потому что не могу приноровиться к плавному спуску. Про вас он сказал участковому, что у вас нет нарезного оружия. Сошлись они на том, что это могли быть или егеря с Проталины или кто-то из арендаторов, но кто-то поступил с браконьерами очень оригинально. Вот и возник вопрос: кто это мог быть? В гостях у меня в тот день не было никого. Будь это егеря или арендаторы наверняка бы наведались. Я тут всё думал-думал: и никакого объяснения не мог найти этому случаю. Но решил, что поведение собак и этот случай связаны – как-то между собой и немного успокоился – поскольку произошедшее, по сути: направлено – не против меня, а как бы – в мою пользу. Но всё равно думал и думал об этом,– Силич помолчал немного и снова, собравшись с мыслями, продолжил:
–В тот выходной, в субботу – ближе к вечеру, смотрю: опять собаки стали проявлять свои странности в поведении. Я сразу – ружьё на плечо и к тем местам: никого не застал, а вот свежесломленную травинку – заметил. Опять – кто-то наблюдал за мной. На тех местах оставил записки: «Давай поговорим» и стал ждать. В воскресенье смотрю: собаки уже в другую сторону посматривают, уже вдоль реки. Тут я решил – схитрить: ружьё повесил, разобранное на половины, под плащ и пошёл в противоположную сторону, как будто к пчёлам. Зашёл в лес и, скрытно обойдя по нему полкруга, потихоньку стал подходить к тому – новому месту, на опушке, куда посматривали собаки. Получилось: что подходил я с наветра. Собак при себе держу, что бы широко не ходили. Вдруг смотрю: собаки мои опять повяли – вошли значит, в тот запах. Я остановился в зарослях и давай всё внимательно осматривать и слушать. На собак посмотрю: те сникшие около меня, как обезволенные, посматривают странно вокруг и глаза отводят, как будто боятся, с кем-то встретиться взглядом. Настроение у меня из-за непонятности ситуации паршивое! Ружьё держу наизготовку и потихоньку продвигаюсь, как по минному полю: вокруг глазами шарю и смотрю – куда ногу поставить. Всё время жду: что кто-то выскочит на меня, а кто – не знаю. Потому, что из-за всей непонятности, из головы: и зверя и человека – не выпускаю.
Виктор, не выдержав напряжения, заёрзал на месте и передёрнул плечами. Силич взглянул на него и продолжил.
–Вдруг, слышу человеческий голос – и от неожиданности вздрогнул. Голос спокойный, такой и вроде, как заботливый – справа и совсем рядом «не пугайся, отец – я с миром». Я повернулся на голос всем корпусом, смотрю – и ни кого не вижу. Ружьё, как в руках держал – в левую сторону стволами, так оно и осталось. Если бы просто: шум случился – какой, может и успел вложиться в приклад, а на голос человеческий – что-то застопорило меня, хотя я здорово был на взводе. Стою, обалдело шарю глазами и никого не вижу, хотя понимаю, что меня видят прекрасно. Собаки тоже, посматривают в ту сторону и отворачиваются и вообще: мои собаки – совсем не мои собаки. Рассердился я на них и говорю им, не злобно, правда, что бы что-то сказать и хоть какой-то разговор начать с тем – неизвестным «что же вы, бестолковые, ничего не видите, ничего не чуете и не можете помочь хозяину!». А голос отвечает.
–Не ругай их, отец. Они у тебя молодцы! Другие – помощней псы, ещё сильнее робели. А твои – всё таки тебе меня обозначили и ты меня вычислил.
Я на слух чувствую, что человек рядом, шарю глазами, а ничего не вижу и снова слышу.
–С маскировкой у меня, значит – всё в порядке, раз не можешь меня увидеть. Сейчас обозначусь, только ты не пугайся, отец.
И вдруг замечаю: шевеление и это шевеление движется ко мне. Собаки мои, в другое время, при такой неожиданности в лесу, рванули бы к человеку, а тут как зомбированные – посматривают и отворачиваются. Присмотрелся: а это человек – в снайперской маскировке, в лохматой. По телевизору видел такие. Лицо занавешено, только глаза видать и то они в тени от полей капюшона. Ленточки висят, веточки с травой в них торчат. Если взгляд отвести, то снова отыскать – опять трудно будет человека в такой одежде.
Человек подходит, а собаки мои – снова не мои собаки. Обычно вперёд между мной и не знакомым человеком выдвигаются, что бы не дать, подойти вплотную, а тут стоят – только носы в сторону воротят. А человек мне говорит:
–Ты, отец, успокой собак, а то они у тебя не совсем такие, как все. Вдруг сорвутся с крючка и порвут мне кикимору.
Тут я вспомнил, что так маскировочная одежда у снайперов называется и вижу, что он с винтовкой на плече, которая тоже по всем правилам замаскирована и совсем на оружие не похожа. Винтовка с оптикой.
Подходит он ко мне, здоровается – не за руку, вроде как стесняется руку протянуть и предлагает.
–Пойдём, присядем на валежину, поговорим,– и первый двинулся к поваленному дереву, спину подставил – доверяет, винтовку приставил и сел.
Я подхожу – он лица не открывает и говорит.
–Извини, отец, лица, пока – я не буду открывать. В твоих же интересах, если что: тебе не придётся врать, что меня не знаешь и не видел,– и жестом предлагает сесть рядом. Ну, я ружьё тоже приставил к валежине и сел с ним рядом.
Он посмотрел на моё ружьё, похвалил, назвал марку и добавил, что у его отца было такое же – дескать, раньше это считалось мечтой охотника. Сам при этом как-то грустно вздохнул.
Собаки мои улеглись в сторонке, с наветра, около меня и ноль внимания на гостя, только глазами изредка блымкают. Он посмотрел на них и снова похвалил – дескать, он таких собак давно не видел.
Сидим рядом, помолчали оба немного, потом он вздохнул и говорит:
–Ты прости меня, отец, за весь этот маскарад и за беспокойство. Не хотел я тебя волновать, это твои собаки, вместе с тобой – расшифровали меня и фактически ты меня вычислил. Буду иметь ввиду, что таёжные собаки – особенные. Умницы они у тебя и красавицы!– в голосе у него и восторг от собак и как будто огорчение, что оплошал.
Снова сидим – молчим. Я вопросов не задаю пока.
–Сейчас, отец, соберусь с мыслями и всё тебе объясню,– немного помолчал и начал говорить:
–В Сибири мы жили. Отец у меня тоже егерем работал. Посёлок не большой. В лесу он кордон построил: изба и баня. Батя – у меня в Афганистане служил. Ранение у него в грудь было. Лёгкие у него слабые. Вот он по совету врачей и устроился на работу. На свежий воздух. Зарплата, сам знаешь наверное – какая была в те времена у егеря. Если с леса не брать в тихую для себя – не проживёшь и тем более семью – не продержишь. Батя не тащил и я малой ещё тогда, слышал, как он матери объяснял, что не может он так просто пользоваться. Честным его все считали, по тем временам – даже странным казался, а сейчас тем более. Любил он лес и свою работу. Приварок для семьи – по-честному зарабатывал. Ягоды, грибы, чагу, черемшу, мётлы, мох для строительства, черенки к лопатам – всё заготовлял. Грабли деревянные делал – все ему для покоса заказывали. От промысловых лосей мяса немного перепадало зимой, а так кролики, так же как у тебя. Я с малолетства с ним в лесу, ещё до школы. Любил я его, как вспомню – слезу давит из глаз. Браконьеров у нас не встречалось, в основном все работяги – народ занятой. Работа – дом. Было несколько охотников, но они спокойные и, в общем-то, правильные члены общества охотников, с отцом ладили и он с ними тоже. Тут пошли кооперативы и появился у нас один кооператор – пилораму держал. Забогател мужик – запузырился. Вроде крутым стал. В охотники определился, хотя раньше к охоте интереса не проявлял. Ружьё купил одно, второе и начал борзеть со своими приближёнными. Отец поговорил с ним, по-хорошему, тот не понимает – крутизной бравирует. При мне разговор происходил, помню, отец тогда спокойно ему сказал «крутых не бывает, сам проверял – все всмятку». Тот ему советует, что бы батя других строжил, а он де должен быть – на особом положении. Батя не согласился, хотя любой другой – непременно завёл с таким дружбу. Принципиальным был батя. Вот, как-то по зиме, мать простудилась и заболела сильно – выждала три дня, а когда стало невмоготу и врачи советовали, ей ложиться в больницу, послала меня к охотникам, что бы вызвали из леса батю раньше обозначенного срока. У одного был снегоход – вот он с товарищем и поехал, известить батю.
Потом, когда следствие и суд – получилось так: на выезде они встретили компанию кооператора на двух снегоходах с санями. По их виду – уже заподозрили не доброе и когда приехали на кордон и не застали там батю, стали сразу искать его. По следам компании нашли убойку лосиную и батю застреленного – даже прятать не стали. Снег и звери всё спрячут. Один охотник усмотрел в снегу, на снежной целине, дырочку и откопал в ней гильзу от ружья. По этой гильзе милиция и раскрутила всё дело. Стрелял в батю, оказывается – сын кооператора. Ружьё у него с инжекторами было. Вот он и не усмотрел за гильзой, когда перезаряжал, она и юркнула в снег. Перед своим отцом он обозначался, тот ему машину купить обещал. Батя предлагал им: по-хорошему, в последний раз – закрыть этого лося на промысловую лицензию, у него как раз оставалась одна. Но кооператор – спесивый был, разорался, что он батю рядом с лосём положит и всё такое. Вот и подвигнул сынка, тот и проявил инициативу. Прямо в упор!... На суде: орал на сына и обзывал по всякому, что с гильзой оплошал, а то что человека убил – про это ни слова. Дали всей компании срока разные. Через год я и мать похоронил, она так и не оправилась и от болезни и от горя. Родни у меня – только старенькая тётка отца, вот меня в детдом и определили. С батиной тёткой переписывался, пока она жива была, от неё и узнал, что убийцу отца в тюрьме: толи убили, толи по случаю не понятному погиб, а отец его умер тоже в тюрьме. Думал: вырасту, приеду посмотреть им в глаза, но не стало их, Бог видимо наказал. Вот, бывают же люди, из-за зверя человека стреляют. В лесу, наверное – звери здорово удивляются людям, что они ведут себя так и наверное смеются над людьми. В детдоме разные ребята попадались – можно было в любую сторону вывихнуться. Но, видимо, батя успел в меня вложить смысл, да я и не забывал его. Всё время вспоминал его, как мы с ним в лесу летом жили, как охотились. Зимой в каникулы меня с собой брал, капканы ставили, он по договору пушнину промышлял. К оружию он меня приучил, я уже тогда хорошо стрелял. У одного охотника была одностволка старенькая 32 калибра, вот мне её по батиному согласию и презентовали во временное пользование. Приклад по мне подогнали. Я из неё ещё пацаном: влёт, и на вскидку, и с поводкой – уже почти один к одному стрелял. Взрослые удивлялись. Все говорили «ну, Андрюха, из тебя знатный охотник получится»…,– тут он примолк на время, видимо соображая, что он нечаянно обозначил своё имя передо мной и продолжил: –А, учил стрелять батя. Причём обучение без стрельбы. Показал, как крутануть с плеча ружьё, объяснил: почему у него ружьё не на ремне, а на плетёной верёвочке. С плеча не сваливается и под рукой не ощущается между цевьём и крутить с плеча ружьё легче. Не знаю, по сколько раз в день я вскидывал ружьё в разные точки прицеливания. Он мне сделал шарики деревянные, на нитках. Они так и висели под потолком, вот я их раскачаю и с разворота вкладываюсь и целюсь в них и на резинках тоже шарики висели, вверх вниз прыгали, тоже в них целиться тренировался. Ещё он разрешил – только строго предупредил, что нужно осторожно, чтобы не жать на курок, хотя ружьё разряжено и чтобы никто не увидел – стоять за тюлевой занавеской у окна и вскидываться на проходящие машины. Мимо нашего дома проходила дорога и машин – много проезжало. Поднаторел я и в детдоме – у нас там электронный тир имелся. В армию я пошёл уже, так сказать – готовым снайпером. На первых стрельбах меня и отобрали в снайперы. Тогда уже были горячие точки. Научили маскировке и всем премудростям. От собак средство есть, я такой флакон привёз с собой: так что ты на своих лаек – не обижайся. Те собаки, которые в горах – просто уходят куда-нибудь и ложатся, а твоих этим средством до конца не сломило!... Вот в людей, не в бою – у меня не получалось стрелять. Не мог пройти психологических тестов, что бы работать по ликвидации. Хотя на тренировках были лучшие показатели по всем параметрам и инструктора отмечали не ординарность мышления в решении задач, и по выбору места, и по отходу. Не любил работать с наблюдателем. Только сам один. Вначале пытались – перебороть меня, но потом плюнули, потому что в паре у меня всё получалось хуже. В общем, получился из меня странный снайпер, как сказал один майор – дескать, по замашкам киллер, но киллера из меня точно не получится и не будет у него греха на душе, что обучал меня. Тех – кто косил наших ребят, жалко не было, командиры всегда старались меня заполучить, когда что-нибудь намечалось. По контракту уговаривали остаться – я и обучался в основном с контрактниками и все надеялись, но я отказался. Да и Маша меня ждала. Тоже сирота – вместе в детдоме были. Родители у неё погибли в автомобильной аварии. Мы с ней подружились, а потом и полюбили друг друга. Её отыскали дальние родственники: муж и жена – бездетные и удочерили. Узнали не сразу про неё, в детдоме пришлось ей пожить порядочно. Увезли её в эти края, в небольшой город. Мы с ней не потеряли друг друга, переписывались, она часто звонила мне. Перед армией встречались. Родители её приемные – хорошие люди. Сейчас живём вместе, вчетвером, они нам обоим, как родные отец и мать. Маша институт скоро закончит. Я тоже поступил, учусь. Тут в другой городок, по работе ездил, машина сломалась, пришлось на перекладных. Еду в автобусе по городу на вокзал: сидят впереди меня два пацана и один другому что-то рассказывает. Я от нечего делать слушаю, не тихий разговор у них – само в уши лезет. Вот, и всё узнал про тебя, и имя твоё меня очень заинтересовало, и пацан так интересно рассказывал, он со своим отцом – оказывается, не раз у тебя бывал, и вспомнил я детство, батю и решил посмотреть хоть немного. Пацан называл и речку и посёлки – в общем, я по карте определил квадрат двадцать на двадцать километров. Дальше – как на тренировке в армии: найти лагерь, выйти – в общем, не сложно всё, тем более искать особо и не пришлось. Народ про тебя, чем ближе к тебе – уже сам говорит, нужно только слушать. Я решил тряхнуть стариной: кикимору сделал и всё как учили. Думал: посмотрю разок и всё. А тут забрал интерес: и в лесу побывать; и вроде как игра получается; и уж больно наблюдать интересно. Батю всё время вспоминаю. Думал: что и мы бы с ним так могли. Сыновья у тебя хорошие – сразу заметно, что уважают тебя. Я хоть разговоров ваших не слышал, но даже по немому наблюдению это видно. Только тебе поднять чего – уже подбегают помочь. Так подойду, посмотрю немного – порадуюсь за вас и отхожу. На открытие охоты вижу: сыновья не приехали, я уже беспокоиться начал за вас – не случилось ли чего? Долго находиться около вас не мог – видел, что собаки меня обозначают. От нечего делать решил: по скрытному обходы делать твоего заказника. Двух молодых браконьеров проучил немного. Наверное слышал – в мотовозе про это уже говорили мужики, сам слышал. Не удобно стало перед тобой. Думал хорошее дело сделать, а тут думаю, тебе вдруг – это боком выйдет. Тут ещё смотрю, ты мне записки положил. Вычислил меня. Совсем не знаю, что делать. Растревожил людей. Думаю, последний раз посмотрю и всё. А видишь, ты меня застукал, просчитал. По боевым делам: мог просто шарахнуть по опушке из зенитной установки и иди, смотри – кто там, что там за снайпер-наблюдатель валяется. Получается – я кругом обмишулился… Вот Маша будет меня теперь подкалывать. Я ей всё рассказывал: про свои рейды и про вас. В общем – ты прости меня, отец, виноват я перед тобой: и что подсматривал; и что потревожил. Как-то всё глупо получилось. Маша мне говорила, что так нельзя, а я не послушал её. Винтовка у меня не левая – не думай: и охотничий билет; и разрешение на оружие есть. Я с такой и в армии служил – их по первости, как охотничьи карабины продавали, потом уже гражданскими «Тиграми» заменили. Тут кто-то сдал в магазин – я по случаю и купил и гладкоствольное ружьё есть у меня. Всё мечтал охотником стать, а на поверку получилось, что не могу по дичи стрелять. Возьму на мушку и батю вспоминаю – он всё старался, чтобы дичи больше расплодилось, а тут получается его нет, а я пытаюсь поубавить эту дичь. В общем вот такая не понятная вещь происходит. Я бы смог уйти от тебя скрытно и не показаться тебе, но для тебя тогда всё осталось непонятным и тревожным, поэтому и решил открыться и извиниться перед тобой. Извини меня, отец.
…–Вот такую историю мне рассказал этот снайпер. Сидел я слушал его и жалко стало мне, что у него детство такое вышло и радовался за него, что всё так хорошо у него потом сложилось. Вот она охота: кому как на жизнь ляжет! Как-то по душе он мне пришёлся, хороший он видно человек. Говорю ему «ладно не расстраивайся, да лицо то открой», в гости приглашать стал. Он поблагодарил и отказался. Потом, говорит, приду, если приглашение в силе будет, а сейчас, дескать, не могу. Пусть уляжется всё, а то тебя будут укорять, что ты авантюристов привечаешь. Не надо снайпера видеть в лицо – правило такое. Не обижайся, пожалуйста. Да и сыновья, что скажут тебе потом, что странного человека к себе тащишь, не зная, что у него на уме…
–Я ему объяснил, что вы мне не сыновья, а друзья. Он удивлялся: почему-то сразу подумал, что вы сыновья и завидовал вам белой завистью. Помню, сказал.
–Не сыновья – говоришь? Ладно. Видно – хорошие мужики. Только я, про себя, всё равно буду думать так, как решил по началу. Уж больно хорошо так выходит.
Тут Виктор, всё время внимательно слушавший, как-то жалобно шмыгнул носом и, толком не поняв, закончил ли Силич свой рассказ или нет, каким-то грустным, почти растроганным голосом, предварительно взглядом и поднятым пальцем, завладев его вниманием и принудив его к паузе, проговорил.
–Силич, а я вот не раз уже думал: про тебя – бывают же мужики! Вот у меня отец, царство ему небесное – не к ночи будет помянут! Своей забубённостью мать достал и я от него добра не видел. Так по детству, что это мой папа – любил его, а потом понимать стал – понял, что ему на меня начхать. Всё это водка – проклятая. Не зря ты нам говоришь, что она и лес валит, и достанет что хочешь, и повалить кого хочешь может – и что надо осторожно с ней. «Алик» он был у меня конченный – это «не плохо про покойников» – это просто грустный факт по жизни. Вот ты ведь нормальный мужик! У меня самого уже дети, а я частенько думаю: нет что бы у меня такой отец, как ты был,– видно у Виктора давно наболело на душе и тут, вдруг прорвало. Силич не сразу ответил ему.
–Да в этой жизни – кому как с отцами не повезло: Андрею-снайперу – так, тебе – по другому, моим тоже – похоже не повезло, я ведь тоже – в чём-то не сахар для них. Наверное – тоже обиды есть у них на меня. Как-то у меня с чужими детьми лучше получается, чем со своими. Всё это «каки знаки Зодиаки – таки бяки про меж нас»,– выдал он, на деревенский манер, свой – уже как-то, нами слышанный, афоризм. –Вот вы: не лев, рак и водолей – я и лажу с вами. А меня, видишь, как не по календарю угораздило с детьми. Мы с женой телец и козерог, бодаемся частенько – правда, но по жизни как-то ладим. А доченька у нас львица, с бычье-козьим уклоном от родителей – прям граната без чеки с неизвестной задержкой на взрыв. Беда с этими зодиаками, – и чуть выдержав паузу, продолжил. –Ты на отца сильно не серчай – родителей не выбирают! Бог тебя им дал, а на Бога не гневаются. Это родители перед Богом за детей отвечают, а дети за родителей по другому пункту перед Ним ответственны, в другое время и должны уважать старшинство и опыт родительский и взять его на вооружение. Дети должны во всём превзойти родителей, но нельзя, чтобы дети в своих знаниях или опыте возвышались над родителями и пренебрегали ими. Самый старый и опытный должен первый уходить из этой жизни, так Богом заведено и не надо впереди родителей себя ставить – поперёд батьки в пекло лезть, и отбирать у него это право, он первый должен уйти в пекло, там или куда доведётся, а потом и твоя уж очередь перед твоими детьми наступит. Не приведи господь, чтобы эта очередь ломалась. Я так эту поговорку понимаю. Не мог отец видимо совладать с водкой. Тоже наверное понимал про себя и переживал… и его опытом можно по хорошему воспользоваться, при правильных выводах,– Силич с грустным видом замолчал. Виктор мельком взглянул на меня и я перевёл его взгляд, в не раз слышанные от него на перекуре, серьёзные и восторженные слова, «видал как старый зачерпнул из своего колодца мудрости». Мы помолчали немного, потом Силич с добрым прищуром посмотрел на Виктора и сказал.
–Что бы сильно не расстраивался, давай я тебя вроде как усыновлю – сколько уже вместе и в ладу! Насчёт детей часто срабатывает исключение закона качества и количества: чем их больше – тем они лучше!
Виктор восторженно посмотрел на Силича, воспрянул духом и выразил полное согласие на усыновление, при этом встал и радостно обнял сидящего Силича. Силич усмехнулся и сказал:
–Ты не радуйся сильно, я ведь теперь с тебя, как со своих буду спрашивать и драть – как своего буду. Смотри, как бы тебе послать не пришлось такого папашку – куда подальше!
На что Виктор заверил Силича, что согласен и если что – на лавку ляжет и штаны спустит.
–Ну-ну – смотри, сынок,– лукаво, с оттенком грусти, ответил Силич.
Пока происходил между ними разговор, я невольно вспомнил про своего отца. Человек он был хороший, по словам мамы, но по здоровью умер рано – я толком и не помнил его. Нас двоих с сестрой воспитывала мать – одна. Простая работница в совхозе. Почти одновременно, с раздраем в один год, мы учились с сестрой в разных городах и были сыты и одеты – не хуже других. Сейчас попробуй, из деревни выучи в городе, одновременно, двоих детей – такое даже с отцом не получится. Стало грустно от воспоминаний и, не вытерпев – видимо меня тоже прорвало, я, сам не ожидая от себя такого – выдал.
–Ага! Виктора – усыновил, а я тоже без отца рос!– и сильно испугавшись своего неожиданного заявления – смолк, удивляясь своему поступку.
Силич, видимо понимая, что значил, при моём скрытом характере – такой выпад, стал успокаивать меня и в конце концов, чтобы по мудрому поступить, предложил тоже меня усыновить. В ответ я, молча, подобострастно закивал головой. Виктор тихо, по-доброму, хохотнул своим коротким смехом и шутливо – как всегда, подколол меня:
–Ишь! Как радуется – братка! От его радостных слов, аж уши закладывает!
В ответ я, весь в стеснении, молча, не сильно – чтобы дать понять, что его шутки не соответствуют значимости момента, не заметно толкнул его в бок. Он же на радостях, что так всё получилось, обхватил меня рукой, притянул к себе и назидательно проговорил:
–Учти! Я – старший брат, чтобы слушался меня. Теперь я буду карасей из пруда ловить, потому что старшим надо уступать!
–Ничего подобного! Опять со своими хитростями?
Силич – весь, по доброму: и лицом, и глазами улыбаясь, осадил нас.
–Что вы – ей Богу! С этими карасями, как маленькие! Никак вас мир не возьмёт. Вот чтобы вы больше не спорили, будете ходить на пруд и ловить – по два каждый!
Дело в том, что каждый раз, по нашему приезду, Силич давал нам распоряжение – выловить из пруда трёх больших карасей, по одному на брата. Это объедение – жареные в деревенской сметане караси. Но ещё большим удовольствием было – тащить на удочку здорового карася и Виктор каждый раз пытался, в шутку, запутать меня и убедить Силича: что будто ловить карасей – сейчас его очередь или, что его очередь ловить двух, а моя одного. Делать это – он пытался каждый раз и если бы мне на помощь не приходил Силич, я бы частенько сдавался.
Мы с радостью восприняли нововведение насчёт карасей без всякого зазрения совести, потому что со слов Силича знали, что караси отправке в город для его семьи не подлежат. Зое Степановне не нравилась их костистость и «болотный запах». «Что с неё возьмёшь с бестолковой женщины – выросла в городе на магазинных филейках», такое было конечное резюме Силича. Поэтому караси в сметане без зазрения совести считались фирменным блюдом нашей компании. Тем более, что Силич стал к ним относиться, как к «рискованному припасу» и можно сказать угощал ими напропалую. Риск пришёл, откуда его и не ждали:
Орлик тем летом, изнывающий от жары и комаров, зная, что в обмелевшей речке – не найти глубокого места, что бы упрятаться по самую холку, каким-то своим лошадиным чутьём – угадал глубину пруда и решил отсидеться там. Ступив в пруд со стороны луга, он не учёл обрывистости берега и весь сразу соскользнул в пруд – по самые уши и сразу оказался на плаву, ноги его не доставали дна. Он никогда в жизни, со своего жеребячьего детства – не испытывал такого. Видимо испугался и только, на одном врождённом инстинкте, тревожно покряхтывая и громко пофыркивая, поплыл в сторону реки и, почувствовав ногами дно, резко выскочил из пруда в реку, сломав при этом хитроумную сетчатую загородку. Если бы Силич, находившийся неподалёку, не услышал всплеска и не заметил такого происшествия, и не подоспел вовремя, то караси все ушли в реку. «Вот балбес, чего-нибудь да натворит от безделья. Что-нибудь да не почеловечачьи сделает. Почти всей работы – себе корму помочь заготовить. Дармоед – пользуется, что я его только для виду, да для души держу – по казачьему порядку. Вот достанет меня – сдам его на колбасу».
Последнему мы не верили, в этом дружелюбном ворчании, это были просто слова – в воздух, может в надежде попугать Орлика или ещё что-то означали, но только не соответствовали своей дословности. «Не по человечачьи» означало не по человечески. По словам Силича, так думает Орлик, когда что-нибудь натворит. «Я то, в отличии от него – знаю, как правильно нужно говорить». Вот как иногда обстояли дела.
–Ну, раз мы так сегодня породнились – давай, Виктор, за это восьмую, как исключение из наших правил!– предложил Силич, радостно оглядывая нас.
Виктор вопросительно посмотрел на него, помахивая кистью руки над стайкой бутылок, стоявших на краю стола. Вопрос в его взгляде, по заведённому порядку – означал «какую настойку наливать?». Силич обычно всегда подсказывал ему, на правах хозяина желая, той или другой настойкой угостить нас и соблюсти, только ему известную, неведомо чем обоснованную, последовательность.
–А давай по желанию! Мне – ту, что с мятой и перцем, а вы выбирайте.
Виктор по нашему заказу и по своему желанию наполнил рюмки.
Силич взял свою и поднялся – вслед за ним встали и мы. Силич молча, посмотрел на нас и сказал серьёзным голосом:
–Ну! Давайте за то, что бы нам друг от друга – не было: ни стыда, ни горести, ни беды, ни обиды, ни сожаленья, а были только радости и покой.
Мы чокнулись, стоя выпили и сели.
Я вспомнил про радость. Дело в том, что каждый раз уезжая от Силича, мы его спрашивали: чего нужно привезти и он всегда нам отвечал:
Привезите радость!
Первый раз, когда он нам так сказал, мы его спросили:
–Как это радость?
–А так – приезжайте и привозите радость!
Мы удивлённо смотрели на него и он пояснил:
–Приедете – это уже радость! Если у вас всё хорошо – это тоже радость! Если у всех, все здоровы – это тоже радость! Успехи в хорошем деле – это тоже радость. В общем – везите любую радость. Будем делиться. Если – не дай Бог, горе случится, то тоже приезжайте – горе тоже поделим,– вот такой был его – буквальный ответ…
Мы молча закусили восьмую – знаменательную.
Здесь нужно сказать, что это единственный случай, когда мы превысили наше число семь, а также то, что редко мы доходили до него, до этого числа семь, как ни уговаривал и ни предлагал нам Силич на правах хлебосольного хозяина.
Виктор тронул меня локтем и я понял, что он предлагает покурить. Курить, учитывая все волнения нашего застолья, уже действительно хотелось очень и мы взглядом, как всегда это делали, известили об этом Силича, как бы спрашивая у хозяина разрешения – выйти из-за стола. Силич обычным своим жестом обречения махнул рукой, что означало уже не раз нами слышанное «идите, травитесь, бестолковые люди, сам таким был, вот старость придёт, заставит через здоровье – поумнеть».
Виктор, вставая, тихо, чтобы не слышал Силич, на полном серьёзе шепнул мне.
–Пошли, братуха!
На перекуре разговор зашёл об Андрее снайпере. Мне понравилось, что Виктора затронула его судьба.
–Хватил от жизни парень и, похоже, его это не отпускает,– сказал он после первой затяжки.
–Я тоже так думаю! Помочь бы ему, чем-нибудь?
–Как тут поможешь?– мы замолчали, обдумывая тупиковую ситуацию. –Его ведь и не найти и не узнать.
–Может сам объявится. Это ведь с его подачи, Силич нас усыновил. За нами должок!
Виктор кивком головы выразил согласие с моими словами.
Когда мы вернулись с перекура, то застали Силича в грустном, задумчивом состоянии. Видя, что мы встревожились его видом и начали переглядываться между собой, он вздохнул и сказал:
–Не идёт у меня из головы этот парень. Почему он не открыл лица? Неужели – побоялся?
Мы стали уверять его, что, пожалуй, Андрей сделал правильно и что мы так же бы сделали – чтобы не подвести его.
–Так-то, оно может и так, но могло быть и по-другому. Сидел бы сейчас парень с нами!
Этот случай постепенно забылся. Мне он постоянно вспоминался тогда, когда кто-то из нас называл Силича Батей. Делали мы это не часто, а только в какие-то особые моменты и только тогда, когда на хуторе были только втроём. Он нас тоже иногда называл сыновьями и я не думаю, что редко. Он и до «усыновления» часто нас так называл. Помню: мы увлеклись работой и у нас выкипел чайник на газовой плите. Силич проводил с нами инструктаж по этому поводу. Он советовал нам делать, так как он. У него действовало правило: если поджёг газ, то не отходить от плиты, потому что по своей забывчивости он уже сам два чайника испортил. Мы понадеялись на свою память и получили результат и начертыхавшись, пошли виниться к Силичу.
–Ладно, хоть дом не спалили, сыночки. Там, за печкой, есть ещё чайник – возьмите его. Смотрите – осторожней надо. А то вас сейчас есть – кому драть,– видимо его тронул наш потерянный виноватый вид и он свои слова говорил по доброму, мне показалось, что он даже рад был случившемуся происшествию. Может это ему что-то напомнило.
***
Мы гостили у Силича, с расчётом помочь ему с покосными делами. Случилось это в то лето, когда Орлик показал своё нетерпение к лошадиным обстоятельствам жизни и вышел из повиновения в знак протеста против всех кровососущих насекомых и очень этим напугал Зою Степановну. Как раз на следующий день, дул ветерок, который не давал летать гнусу. По этому случаю, Зоя Степановна накрыла на стол в стоге-беседке, такое счастье иногда выпадает летом, когда тепло и нет комариной гнусности. Ветер дул на нас со стороны дороги, которой мы приходили и уходили с хутора.
Вдруг, коротко и тихо взрыкнув, Лая и Указ резко подхватились и побежали в сторону дороги. Мы их увидели уже на лугу. Силич, мельком взглянув на собак, сказал.
–Кто-то идёт.
–А кто идёт?– спросила Зоя Степановна.
–Не знаю. Вроде не кому. Сейчас увидим – если к нам.
–Дедушка, а это человек?– вступил в разговор Егор-внук.
–Человек, человек, Егор. А может человеки.
–А откуда ты знаешь, дедушка, что это люди. Может там – какой зверь или может лось?– не унимался Егор
–Ешь, давай и смотри, всё увидишь,– одернула внука бабушка. Силич при этом вздохнул и с укором посмотрел на жену.
Мне раньше нечаянно пришлось слышать, как Силич выговаривал Зое Степановне:
–Зоя, сколько тебе повторять: когда ребёнок задаёт вопрос, на него надо ответить, а не заслонять этот вопрос всякими: «спи», «ешь», «не мешай». Выспаться он выспится и с голоду не помрёт, а вот если вопросы начнёт не нам: деду с бабкой и не родителям задавать, вот это плохо будет. Всегда ты ради какого-то распорядка расстроишь общение с ребёнком. Вот ты когда говоришь или спрашиваешь, я тебе в следующий раз скажу «молчи» – тебе понравится?
Видимо случаи данной аналогии происходили всегда, ещё со времён, когда подрастали их дети. Судя по тону Силича – это была серьёзная проблема семьи, которая уже касалась и внуков.
Мы, молча, смотрели в сторону леса и продолжали обедать. Окрошка, которую Зоя Степановна делала на хуторском квасе, была очень вкусной и в меру прохладной и очень кстати при такой погоде.
Вскоре из леса выбежали собаки. Лая бежала впереди, а Указ чуть позади. Отбежав немного, Лая остановилась, развернулась и села. Указ остановился около неё и тоже сел.
–К нам,– прокомментировал Силич.
По позам собак было видно большую ответственность Лаи в происходящем. Она сидела как при команде – не поворачивая головы и вся – сама сосредоточенность. Указ, в отличии от неё, сидел немного развернувшись от леса и видимо, не так трепетно воспринимал ситуацию. Один раз он даже попытался поймать комара или муху, летавших там в затишье от ветра .
Оказывается, как выяснилось потом – мы наблюдали остановку собаками незнакомого им человека, идущего на хутор. Нас с Виктором они так не встречали. Как после пояснил нам и Егору Силич, если они знали людей, то не садились на лугу, а сразу бежали к хутору. Чужого человека они сначала, так же осматривали в лесу. Потом поджидали на опушке и когда он подходил, они выбегали на луг, позволяли человеку выйти из леса и уже на лугу останавливали его.
Из леса вышел человек с рюкзаком и направился в сторону хутора. Когда он оказался почти посередине между лесом и собаками, Лая поднялась и, сделав полукруг, забежала сзади. Хоть было и далековато, но я заметил, что у Лаи на загривке появился «ирокез» и, видимо, она своей серьёзной реакцией на происходящее, добилась такого же «ирокеза» у Указа. Указ же стоял поперёк хода человека и смотрел в его сторону, хвост он немного развёрнул из кольца. Рычали или нет собаки в это время – не слышно с такого расстояния. Я думаю, что такое звуковое сопровождение своим действиям они производили. Какого характера издавали они рычание, осталось не понятным, но если бы они залаяли, то мы услышали.
Человек продолжал идти. Лая всё ближе подбегала сзади. Человек остановился и повернулся к Лае. Я про себя отметил, естественность его действий в такой ситуации. Так, наверное, поступило бы большинство людей. Как только человек остановился, Лая тем же путём направилась к Указу. Она ещё не добежала, как человек снова тронулся. Лая снова повернулась и забежала сзади, заставляя своим опасным приближением повернуться человека к ней. Только человек останавливался, она снова направлялась к Указу. Думаю, степень рычания нарастала у собак и видимо, в сумме с сообразительностью человека, ситуация сложилась так, что человек остановился совсем. Человеку стало понятно, чего хотят собаки и видимо, стало ясно – при таких намёках, что может произойти, если собак проигнорировать. Человек стоял, а перед ним – метрах в двадцати, стояли собаки.
–Егор, кто это?– спросила Зоя Степановна.
Силич зыркнул на Зою Степановну, что можно было перевести, как мстительное за внука: «ешь, сиди, не спрашивай», и ответил Егору на предыдущий его вопрос.
–Видишь, Егор, человек. А вот кто – не пойму,– вместе со своим взглядом и ответом Силич, как бы дал понять своей жене, о неправильном её поведении и тут же простил её. Но бойкая старушка не показала своим видом, что она – что-то уяснила из этой ситуации или – по своей хитрости, сделала такой вид, чтобы не конкретизировать перед посторонними свой промах, а может и вовсе, не согласная с мужем, не признавала за собой вины. «Женщина – существо тонкое и не понятное»,– подумал я, когда незаметно наблюдал за всем происходящим.
Раздался свист. Этот свист Силича – мы уже слышали несколько раз: секунда – одна нота и плавный переход в полсекунды во вторую ноту и на новой ноте секунда. Сколько промежуточных нот – между основными нотами, я не знаю и какими были основные ноты я тоже не знаю, потому что всю жизнь хотел бы посмотреть тому медведю в глаза, который «оттоптал» мне уши. В свисте угадывалась, плавно спокойно произнесённая команда: «Ко-о-о мне-е-е»
Собак как метлой сдёрнуло с места, они резко встали и рванули на свист.
Человек, правильно поняв это – как разрешение, двинулся в сторону хутора.
Все, молча, ждали от Силича, результата его пристального вглядывания в человека, который, уже пройдя ровный участок луга, подымался по пологому склону.
По мере продвижения человека, я отметил положение той черты, которую прочертил каблуком на земле Виктор в первый мой приезд на хутор. Черта та давно заросла травой и сгладилась, но я каждый раз проходя, как-то находил её место. Завяжи мне глаза и пусти от опушки, я точно остановлюсь на этой черте. Я даже иногда непроизвольно это делал, когда мы с Викторм подходили к хутору. Я с удивлением обнаружил тропку, которая сначала незаметно начиналась от леса и чем ближе, всё явственней проявлялась по мере приближения к хутору. Она не была протоптана до земли и обозначалась только цветом и густотой мелкой травы, росшей на ней. Видимо к её образованию причастны и мы с Орликом в качестве коня и всадника. Раньше я её не замечал, но то, что её не было в первый мой приезд – я помню точно.
Силич всё напряжённей всматривался в фигуру человека. Человек уже подошёл ближе. Даже со скидкой на, допустим возрастное зрение Силича, его уже можно было узнать, но Силич молчал и всё пристальней всматривался.
–Неужели это?... Вон – кто? А может – и нет,– тихо в задумчивой догадливости произнёс он и все поняли, что спрашивать его пока не нужно. Человек подошёл ещё ближе, заметил, что хуторяне сидят в стоге-беседке и подправил свой путь.
–Мир – на стану! Хлеб – соль! Здравствуйте!– поздоровался он не громко, остановившись и, не снимая рюкзака и, не трогаясь с места, продолжил. –Меня Андреем зовут. Помощники на покос требуются? Меня, как-то приглашали в гости, но я решил – лучше к делу помощником, чем просто так в гости.
Я лишь мельком посмотрел на гостя, когда он ещё не заговорил и продолжал наблюдать за Силичем. Как только гость начал говорить, на лице Силича появилась, сначала сомнительная догадка, но по мере короткой речи, эта догадка всё сильнее разгоралась и к концу уверенно озарила его лицо. Глядя на Силича, я догадался – какой Андрей к нам пришёл.
Силич поднялся навстречу и вышел из беседки, при этом он строго скомандовал появившимся собакам «Место» и те быстро исчезли. Он пожал руку Андрея и начал нас представлять. Начал он с Виктора и меня и закончил Зоей Степановной.
–К покосу говоришь? Молодец! Нужны работники, конечно нужны. Садись с нами обедать. Сейчас мы тебя, по старым порядкам оценим – какой ты работник? Плохо будешь есть – не возьмём в работники.
Андрей снял рюкзак и прислонил к стене.
За стол он не сел, хотя Зоя Степановна, переставив посуду, обозначила ему место. Он посмотрел на руки и взглянул на Силича. Тот понял его и показал через второй выход на летний уличный умывальник, над которым, по причине наличия на хуторе хозяйки, висело красивое полотенце.
Пока Андрей мыл руки, Силич вопросительно взглянул на нас с Виктором и мы, молча, незаметно, почти одновременно, кивнули ему головой в ответ. Он успокоился.
–Дедушка, а ты его знаешь?– прошептал вопрос Егор.
–Знаю! Знаю! Егор,– не только для него, тоже шёпотом ответил дед
–А он кто?– не отставал, нашёптывая, любопытный внук.
–Просто хороший человек!– ответил Силич и погладил внука по голове. На этом возможность тайного диалога иссякла – Андрей, умывшись, возвращался и может быть к стати, потому что из неукротимой бабы Зои так и выпирало в сторону Егорки немым укором правило «когда я ем, я глух и нем», которого, опять же к стати, никогда не придерживался его дед и от напоминания об этом правиле спасло Егора приближение Андрея.
За обедом мы с Виктором, так же как и Силич, расспрашивали Андрея о дороге и по ходу его рассказа, делали советы и поправки. Не знаю, как Егору, но Зое Степановне наверняка показалось, что мы все трое – старые знакомые.
Оказалось, что Андрей приехал вчера вечером, ночевал на речке у моста, пытался ловить рыбу, но ничего не поймал.
Силич пожурил его, что тот постеснялся беспокоить нас по ночному времени. Егор, как бывалый рыбак, тут же надавал ему кучу советов насчёт рыбалки и обещал сводить в хорошие места. Силич, не только для Андрея, огласил планы по покосным делам.
–Сегодня ещё отдыхаем, а завтра, если погода не подведёт – даст Бог, начнём. Косы у меня готовы. Вот с утра, втроём и пойдёте – начнёте со штанин, а там и я подъеду с косилкой.
Штанины – это языки покоса, которые вдаются в лес и их не удобно выкашивать с помощью косилки. Орлик там замучается вместе с хозяином и больше будет потоптано травы, чем скошено. Для Орлика мы формировали одну сторону покоса, от леса, под прямую линию и делали прокос, примерно посередине покоса – получалась так называемая, загонка. Пока Силич косил эту загонку, мы окультуривали вторую сторону покоса.
–После штанин, можно остожья ставить, жерди с весны уже развезены.
Деда, а мне что делать?– вездесущий Егор не хотел остаться без дела в ожидании вожделённой поры, когда можно будет верхом на Орлике возить копны.
–Ты будешь бабушку сторожить и помогать ей. Потом принесёте нам обед. Смотри, слушай тут. Если услышите, что я в рельс стукну, ты Егор сразу беги к нам. Значит – ты нам понадобился.
–А зачем, дедушка, понадоблюсь?
–Ну, мало ли зачем. Принести вдруг надо будет чего. Мы тебе скажем, ты и принесёшь или помочь надо будет.
Что касается остожьев, то это тоже изобретение Силича. Сено металось в копны. Величина копны составляла транспортную норму для Орлика. На четырёх чурбаках делался помост из жердей вот на нёго и метали копну. В начале зимы, когда снег не глубокий, под этот помост Орлик с помощью хозяина запячивал сани, помост поддомкрачивался спереди, поочерёдно и чурбаки убирались, несущие продольные жерди падали вниз, образуя наклонные салазки для поперечных, сзади последняя жердь помоста прихватывалась к саням верёвкой и Орлик срывал всю копну с места и вёз сани. Около стога-хлева был вкопан невысокий столб, Силич на морской вариант называл его – пал. Сани с сеном разворачивались задом к палу и теперь уже передняя жердь помоста привязывались к нему верёвкой, а задняя отвязывалась от саней. Орлик снова с рывка трогал сани и копна с помостом соскальзывала с саней. Вот так, просто, не беря в руки вилы, доставлялось на хутор сено с покоса. Весной освободившиеся жерди отвозились снова на покос или распиливались на дрова.
По правилам принятым на хуторе, мы после покосных дел, каждый вечер мылись в бане. У Силича, как раз к тому времени, реализовалось в жизнь его новое изобретение, суть которого он нам рассказал ещё раньше, когда мы мылись втроём в бане, в одну из предыдущих поездок. Дело в том, что по его заказу, мы привозили одну бутылку пива, которое он не любил и конечно не пил, хотя часто вспоминал вкус «того пива, которое раньше приходилось пробовать», а вот брызнуть на камни в парилке разбавленным пивом, чтобы пивной дух пошёл, он любил – даже не смотря на критику в адрес этого «современного пива». Кроме пива для этих целей он использовал, квас, разные настои на травах, хвое и имелся у него также для этого эвкалиптовый отвар – в общем арсенал богатый, я толком и не знал его полностью. Каждый раз он, по своему наитию устраивал всевозможный аромат, как он говорил, дух в парилке: или по отдельности, или в каком-то сочетании пользуясь своими, как Виктор называл их, припарками. Силич всё время выпытывал у нас пожелания в отношении припарок, но мы каждый раз отнекивались и предлагали ему всё делать на его усмотрение, он же как всегда озадачивался тем, как бы нам угодить и постоянно сомневался в своих успехах, часто он хотел поменять дух, но это было хлопотно и, как правило, мы его отговаривали и видимо это его подвигло на изобретение, которое очень удивило Андрея, так же как и нас в своё время. Он сразу приметил в мойке первую часть конструкции, посмотрел, подумал, но не задал вопроса, хотя мы поняли, что его заинтересовали эти шесть больших стеклянных бутылок (Силич старался избегать пластмассовых компонентов в бане) помещённых в холщовые мешочки, чтобы не разлетелись стёкла, если вдруг какая из них разобьётся. Бутылки своими горлышками, подвязанными к стене, конечно верёвочками и конечно морскими узлами, возвышались над изогнутым посередине жёлобом из нержавеющей стали, который прикреплённый к стене отделял их от неё. Низ каждой бутылки обвязан верёвочкой, имеющей петельку, к которой привязывался шнур уходящий вверх, а потом через планку прикреплённую к потолку, горизонтально, через отверстие в стене в парилку. От самой нижней точки лотка тоже в парилку отводилась трубка. Мы наблюдали за Андреем, он видимо по надписям на мешочках «квас», «пиво», «эвкалипт» и другим, и, проанализировав конструкцию, догадался, что если потянуть за шнур – бутылка наклонится и жидкость начнёт выливаться в лоток, а оттуда по трубке в парилку. Удивлённо посмотрев на нас, он, не переходя порога, быстро заглянул в парилку, где конечно тут же увидел шнуры проходящие под потолком а потом вниз вдоль стены у полка, на концах которых висели таблички из бересты с теми же надписями и трубку от лотка уходящую в печку, в отсек заполненный камнями. Голова его показалась из дверей и он, вытаращив глаза и изображая рукой движение, будто дёргает за шнур, высказал удивление.
–Это получается, лёжа на полке можно поддавать на камни на выбор, из какой хочешь бутылки. Да! Я такого поддавания ещё не видел.
–Да мы тут, Андрей, в этом смысле здорово поддаём, а после этого поддавания у нас совсем чуть, чуть принято поддать – под общий смех ответил ему Силич.
Надо сказать, что новое изобретение очень нравилось Егору. Он толком не посидев в парилке, не дав никому адаптироваться к жаре, сам видимо уже изнывая от неё, начинал всех упрашивать «а давайте я поддам, за какую дёрнуть, может за две сразу» и конечно вымаливал своё, кто-то первый смягчившийся разрешал ему, он же, дёрнув, вскоре выскакивал из парилки и уже из мойки предлагал, давайте, мол, я вам отсюда добавлю. На это ему Силич всегда отвечал, что если хочет поддать, то должен со всеми ощутить результат, иначе не честно получится. Егор, поскучав в предбаннике, снова появлялся в парилке, всё повторялось и это как раз уже соответствовало нашим пожеланиям в отношении жара. Силич, как-то после очередного бегства Егора из парилки, улыбаясь сказал «я заметил, что он дольше стал в парилке высиживать и чаще забегает, так глядишь, ещё вам один компаньон-парильщик образуется».
В тот раз Егор, в полной мере демонстрируя гостю дедово изобретение, сам так напарился, что придя домой из бани в одних трусах, своей по рачьи красной кожей испугал бабушку Зою до оханья.
Мне запомнился разговор, произошедший в предбаннике, после очередного захода, когда Силич ещё не покинул нашу парильную, как он говорил уморильную компанию. Мы попивали прохладный квас и говорили про баню. Силич спрашивал Андрея про Сибирь, про бани в тех местах. Андрей отвечал, что там примерно так же как и на Урале. Что принято бани ставить на берегу реки и воду близко носить и нырнуть после парной можно. Потом Силич вдруг спросил.
–Слушай, а как у тебя фамилия, а то по фамилии мы тебя и не знаем?
Андрей немного смутившись ответил.
–Фамилия у меня немного смешная – Шароваров.
–Это почему же ты считаешь её смешной?– удивился Силич.
–Да вроде и не смешная, но мне иногда так кажется, может потому, что в детдоме ребята поддразнивали, с детства неловкость осталась, не звучная мне кажется, есть получше фамилии.
Силич как-то запалившись, встряхнув плечами, с горячностью возразил ему.
–Зря ты так, парень, гони от себя такие мысли. Да у тебя очень звучная фамилия. Может она у тебя от того, что твой пра-пра дед, взял на саблю, как раньше говорили, у турков воз шальваров и одел своих сыновей и друзей, вот и пошла от этого твоя фамилия. А может он самый первый стал щеголять в трофейных шароварах, а потом уж и остальные за ним, поняв удобство таких штанов. Вон ведь есть и галифе брюки и френч, от французского генерала и английского фельдмаршала пошли такие названия, и у тебя тоже самое только в обратном порядке, а потом шаровары даже в форму одежды у казаков вошли. А может фамилия твоя вообще из двух фамилий состоит, слились два знаменитых рода: Шаровы и Варовы в один и уже первые отпрыски из этого нового рода с гордостью говорили про себя, что они Шароваровы, а про них, что они из Шароваровых, может через дефис изначально писалась эта фамилия: Шаров-Варов, а потом уж приняла теперешний вид. Сдаётся мне, у твоих предков изначально фамилия была Шароваренко, уж больно она у тебя южная, фамилия. Да ты на всех, у кого бесштанная фамилия, как у нас, например, свысока должен смотреть!
Смеялись все, такому обороту в запальчивой речи Силича, Егор своим звонким смехом заглушил нас, видимо ему понравилось очень, как его дед всё преподнёс. Андрей сквозь смех выговорил.
–Ну, спасибо тебе, Силич, я теперь не стану тушеваться от своей фамилии и на всех фамильно-бесштанных свысока смотреть буду. Меня жена даже не могла в этом убедить, я как-то ей посочувствовал, что ей такая фамилия досталась, она меня убеждала, что всё нормально, но не переубедила.
–Вот видишь, умная у тебя она женщина. Не фамилия красит человека, а человек своими делами и своей сутью красит фамилию. Сколько мне приходилось видеть разных плохих людей со звучными, как ты говоришь фамилиями. Так что летай орлом, смотри соколом и славь свою фамилию.
–А насчёт первоначальной фамилии, ты точно, Силич, угадал. Дед рассказывал, фамилия у нас Шароваренко была, а потом изменилась в каких-то списках, когда их семью после раскулачивания сослали в Сибирь.
–Ну, вот вас простолюдинов с «аристократической» фамильной приставкой «ко» прибыло. А что, братва голозадая, со штанными и бесштанными фамилиями – ещё заходик,– не преминул ввернуть шутку Виктор, направившись в сторону двери в мойку и мы со смехом повалили за ним. Сидя в парилке мы объяснили Андрею суть теории Силича о происхождении фамилий оканчивающихся на «ко».
Андрей пробыл с нами два дня на покосе и уехал. Времени оставаться – у него не было. Мы расставались с ним, как со старым знакомым. В ответ на приглашение, он обещал Силичу, что будет заезжать к нему в гости.
В следующие наши приезды к Силичу, мы несколько раз узнавали, что Андрей приезжал к нему и все мы жалели, что не получалось ни как встретиться всем вместе, хотя с другой стороны, мы с Виктором понимали, что приезжая в другое время, Андрей скрашивает дополнительно лесное одиночество Силича. Оставалось только передавать приветы. Андрей жил в другом городе. Через год мы узнали от Силича, что у Андрея родился сын. Сына он назвал в честь отца.
Возвращаясь после такого известия, мы, разговаривая в электричке, придумали подарить новорожденному какую-нибудь игрушку и красивые детские шаровары. В реализации задуманного нам здорово помогли наши жёны, которые всегда знали всё, о хуторских делах. Они не смогли купить нужных по красоте шаровар и сшили сами. Это были не шаровары – это уже символ, молодцы женщины постарались с душой. Забавный получился подарок: такие маленькие, широкие, атласные, с красивым пояском шаровары, интересная погремушка и красивая открытка, подписанная, кроме серьёзных добрых пожеланий, частью с юмором, объясняющим символичность подарка и в этом, наша с Виктором – только идея и доставка. В очередной приезд мы оставили Силичу, похвалившему нас за выдумку, подарок для передачи Андрею.
Спустя полгода, мы в наши приезды на хутор, стали баловать себя изредка чаем с коньяком – хороший, марочный коньяк привёз в ответ, в очередной свой приезд Андрей для всей хуторской компании. Чай с коньяком опять же научил нас пить Силич. Бутылки нам хватило года на два, даже с редкой помощью Зои Степановны. «Научил, на свою голову, распробовала и припрашивает – ложечку в чашечку ей Андреева коньяка» ворчал незлобно Силич, подняв на уровень глаз бутылку и прикидывая уровень её содержимого, когда мы как-то осенью, после летнего пребывания на хуторе известной «любительницы и знатока» хороших «продуктов», вспомнив про коньяк, решили попить чая.
«Да-а! Научил он нас правильно пить и правильный чай, и с правильным мёдом, и кое с чем, и кое что – не правильное в правильных количествах» в каком-то нашем разговоре наедине высказался однажды Виктор. Хоть и была фраза, по его привычке, составлена с претензией на юмор, но серьёзность и благодарность к Силичу в ней перевесили…
(11)*