Рассказ-12. Каторжанин

КАТОРЖАНИН

Как-то летом, во время пребывания у Силича, мы с Виктором помогали ему – ремонтировали стойло для Орлика и закут для Ёлы. Работа продвигалась медленно, потому что ремонтировать всегда сложнее, вернее – не производительно. Приходилось всё обдумывать: и как лучше сделать, и что бы не повторилось впредь такое же разрушение. В половине хлева, где обитала коза Ёла, в общем всё находилось в нормальном состоянии. А вот у Орлика – дел предстояло много. Кроме обветшалости от времени, там были и чисто авторские – «орловские» разрушения. Местами они носили комплексный характер, в основном, как результат одновременного ухудшения свойств материала от времени и весовых характеристик коня. Пол нужно менять почти весь и это – закономерно, учитывая время, прошедшее с момента заселения Орлика, в свои апартаменты. Но вот, перегрызенные жерди обрешётки и вытасканное, через образовавшиеся дыры, сено – указывали на вредность характера, этого «дармоеда, бездельника и шкодливого проказника, по своей вредности и глупости считавшего, что старое сено за жердями, служившее утеплением конюшни, вкуснее свежего в кормушке», «с жиру бесится, всё и за всегда – у него есть, нет ему чего-то не хватает», такие слова про своего душевного любимца, мы услышали от хозяина, когда он вводил нас в курс дела.
Мы работали внутри хлева и у нас с Виктором случилась пауза в разговоре, наверное, мы, молча что-то обдумывали, сейчас уже и не припомню, и в это время к курятнику, находившемуся рядом, подошёл Силич и стал звать кур. Видимо, он принес им какой-то корм.
–Ну, ты пришла, а где твоя подружка?– по этой фразе стало понятно, что одна курица запропастилась куда-то.
–Что-то вы у меня, совсем безалаберными стали, ходите порознь, далеко отходить стали, бродите где попало, того не понимаете, что в лесу живётё и вас любой зверь залакомить может.
Мы с удивлением посмотрели друг, на друга услышав новое слово в обиходе Силича, которые он был горазд изобретать. При этом Виктор приставил палец к губам и тем дал понять, чтобы я сидел тихо. Я не возражал послушать забавную беседу Силича со своими подопечными, это удавалось редко и очень нравилось нам.
–Вдвоём надо ходить. Вместе держаться. Одна клюёт – другая: бдит, дозорит и так по очереди, а вы, клуши женские, не понимаете этого.
Мы уже начинали сдерживать смех и понимали, что стали слушателями сокровенных разговоров Силича со своими питомцами и, оставив все мысли о работе, не сговариваясь, решили себя не обозначать, чтобы не сконфузить старика.
–Вот где она? Ты вот клюёшь и дела тебе нет, а её может уже с косточками съели,– и он снова, уже погромче, позвал « цып, цып, цыпа».
–Видишь, нет её. Эх! Петуха нет на вас, живете тут у меня – бобылками, как разнесчастные птицефабриковские клуши. Он бы вас к порядку призвал и не только к порядку, а и к природному смыслу жизни. Наверное, мне надо будет, при случае, приобрести для вашего гаремчика султана – пускай вами верховодит. Опять, ещё один – дармоед будет? Опять же я и сам, не прочь «кукареку» услышать, а то что за двор без петуха. Раньше это был предмет хозяйской гордости: как поёт, как за курами смотрит, как дерётся. Даже если ребятишек клевал и то ему прощалось. Да и подружку вам ещё одну надо приобрести, а то вы вдвоём: если поссоритесь и всё – нет вам компании, а так будете по отдельности с ней дружить. Где две туда и третья придёт.
Мы сидели, не меняя позы, хотя и застала нас эта ситуация: на корточках и ноги уже затекли; и мы не могли, так долго сидеть, как это делала современная молодёжь, по какой-то дурной, по выражению Силича, «исправительно-пенициарно-нуждо-оправительной» моде.
–Вот ты, Хохлатка, и бессовестная курица: подружки нет, а тебе хоть бы хны – знай себе клюёшь. Думаешь, я такой простой – всё тебе высыпал? Нет, лапа дорогая, только чуток, чтобы ты добро хозяина понимала и помнила!
Теперь стало ясно – какая курица запропастилась. Пропавшую звали Чернушкой, потому что она имела чёрный окрас перьев и несла она – белые яйца. Хохлатка была: какой-то заграничной породы, с хохолком, с огненно рыжими, в крапинку перьями и несла яйца – с такого же цвета, слабым оттенком.
«Это для интереса, что бы яйца отличались и было ясно: кого в стахановки записывать, а кого в отстающие. У нас в курятнике настоящий социализм: учёт и электрофикация. Это в стране строили социализм, а вышел какой-то социаКлизм, потом решили удариться в капитализм, а получился капитоКлизм. Демократия только прописана в конституции, а на самом деле там и там – демообкрадия, только разного вида. А у нас в курятнике – всё по правилам: каждому поровну и не каких потребностей и насчёт возможностей – каждый старается не по возможности, а по совести, которую не воспитать – она природой заложена», вспомнил я, из предыдущего разговора о курицах и это воспоминание – ещё больше добавило, для меня комизма в текущую ситуацию.
–Ладно, клюй, я сейчас прикажу – сыскать,– он окликнул «ребята» и отдал команду собакам, тут же явившимся на его зов.
–А ну её – сюда!– эту команду понимали собаки, знали, что она касается именно кур. Когда и как происходила тренировка остаётся только гадать. Но мы уже один раз, наблюдали доставку пропавшей блудницы, которая кудахтая, бежала впереди, озорно пугающих её, собак. В этот раз не пришлось долго ждать, как послышалось такое же кудахтанье и голос Силича:
–Ну, ну разошлись! Опять! Вас – только попроси. Сколько раз вам объяснял, что чем ближе к дому, тем тише нужно гнать, а то у неё не будет радости от дома,– с недовольством, которое, провалиться мне сквозь землю – понимали собаки, внушал им Силич.
Я вспомнил, что в тот раз он издалека погрозил собакам пальцем и недовольно прокричал им: «Ну-ка тише, вы!»,– и странное дело, они поняли его и почти перестали бежать за курицей, просто пошли шагом в сторону хутора, а курица самостоятельно, гонимая полученной дозой страха, с замедлением добежала до курятника.
Сейчас, видимо, собаки нашли курицу – не на виду у хозяина и бесконтрольно позабавились шуточным преследованием, за что и получили порицание от него.
Мы с Виктором переглядывались, как заговорщики и стискивали зубы в оскале улыбки, стараясь не рассмеяться в голос.
Силич видимо, высыпав весь корм курам, ушёл по своим делам.
Нужно отметить – такую особенность поведения питомцев хутора: во всех их взаимоотношениях без вмешательства хозяина – они не боялись друг, друга и не сторожились друг, друга. Тех же кур, можно было видеть, клюющих что-то, у самого носа, дремлющих собак, а один раз, Хохлатка даже пристроилась на посиделки, прижавшись к спине, лежащей на боку, с вытянутыми лапами Лаи. Увидев это, Силич хмыкнул, как мне показалось, довольный такой картиной, и нарочито возмутительным тоном, заметил: «не хватало вам ещё блохами поменяться – развели дружбу!». Интересно было смотреть, как Лая, открывшая глаза на голос хозяина, ласково – не меняя позы, виляла хвостом, шурша им по земле, а Хохлатка с пассивным интересом, в полудрёме, наблюдала: не выметет ли что-нибудь интересное, для её клюва – этот хвост.
Но самым интересным являлась, конечно «вечерняя поверка». Нам несколько раз приходилось её наблюдать. Видимо это стало, уже давно сложившейся традицией, причём – без каких-либо специальных, по утверждению Силича, тренировок. Ситуация развивалась во времени примерно так… Чувствуя приближение вечера, первыми на лавочку, около беседки, усаживались курицы и принимали сонные позы. В какое-то время, выходил Силич, видимо, в его хозяйственном распорядке, это был момент, когда нужно определиться с ночлегом для своей живности. Силич садился на лавочку. Куры у него, когда и как прирученные, не пугались его, с удовольствием позволяли себя гладить, брать на руки и даже, не кудахтали и не трепыхались, когда Силич – по надобности, брал их за основание крыла и относил куда надо. Иногда он безапелляционно подвигал их, освобождая себе место на лавке, куры тут же старались пододвинуться поближе к нему. Видимо это выработалось у них в прохладные: весенние и осенние вечера. Силич молча смотрел на закат. Тут же, сразу, появлялись собаки и, повиливая хвостами, ложились у ног хозяина. Всё происходило беззвучно, в какой-то задумчивости человека и животных.
Спустя какое-то время, обозначено пощёлкивая копытцами, пытаясь дерзко заглянуть кому-нибудь, особенно собакам – в глаза, подходила Ёла. Оглядев всех и подчеркнув свою особенность паузой, она подходила к Силичу и останавливалась рядом. Силич, в задумчивости, на автомате – гладил и поцарапывал её голову, позади рогов. Ёла довольная, дразнила взглядом ревнивых собак. Казалось, ещё чуть-чуть и она, хвастаясь, скорчит рожу собакам, высунет язык и скажет им: «бе-е!» – точь-в-точь, как это делают люди. Собаки долго не выдерживали такой мучительной сцены и отворачивались. Силич, не выходя из задумчивости, переставал гладить Ёлу и та просто – тихо стояла рядом. Все, кроме кур, смотрели на закат. Куры в полудрёме, что-то тихо сюсюркали и изредка пытались открыть глаза, но это плохо у них получалось. Иногда Силич, случайно натыкался рукой на одну из них и непроизвольно начинал поглаживать счастливицу, в ответ на это, сюсюрканье усиливалось и в нём были слышны нотки блаженства.
Последним, несоответственно сложившейся идиллии, громко топая и звеня галькой, пофыркивая, не переставая охаживать себя хвостом, появлялся – любимый проказник Орлик. Лиловые его глаза смотрели вопросительно: не опоздал ли он; и правильно ли он угадал время; и не пора ли приступить хозяину к раздаче поощрений, за соблюдение заведённых порядков?
Учитывая то, что Орлик, не считая собак, в тёплое время года оставался на ночь на воле, он точно являлся по большей части за лакомством. По большей – да, но всё равно, общение с хозяином, на сон грядущий, для него имело – не малое значение.
Мы, с Виктором, когда видели такое в первый раз, сидели тихо в сторонке и с изумлением наблюдали происходящее и он, еле слышно восторженно прошептал:
–Блин! Я не удивлюсь, если сейчас: кролики припрыгают из-за горы и караси на брюхе, из пруда, приползут!
Своим шёпотом он вернул меня откуда-то и я опять, застал себя с открытым от удивления ртом.
Орлик своим без апелляционным фырканьем, возвращал хозяина к реальности и видимо он, Орлик – постепенно понял, что чем он громче будет фыркать, тем быстрее хозяин выйдет из забытья и обратит на него внимание. Вывод такой напрашивался от того, что в иное время, такого громкого и частого фырканья от него – не было слышно.
–А, и ты пришёл? Ну, иди ближе! Иди, иди сюда! Иди. Смотри собак не потопчи, а то они тебя тогда покусают. Ну, вы то, подвиньтесь, Указ, Лая.
Собаки обидчиво повиновались, они больше всех были привержены хозяину и ни с кем не хотели его делить. Силич понимал это и по возможности щадил их психику. Он быстро гладил бархатистый храп Орлика, хлопал его по шее и совал ему под нос, неизвестно откуда взявшуюся корку хлеба и после того, как Орлик осторожно прихватывал её губами, Силич взмахивал на него рукой и в угоду собакам прикрикивал.
–А ну быстро в поле, а то пристроишь тут кучу! За тобой потом убирай.
И Орлик, раньше приученный к этому и попутно отученный от дальнейшего попрошайства – возможно не без помощи «овса», резко, на игривом галопе, выскакивал за околицу хутора и, фыркнув там несколько раз, затихал.
После Орлика наступала очередь собак. Они это понимали и начинали тереться о ноги хозяина. Он гладил их по головам и всячески нахваливал. Похоже, те были на седьмом небе от счастья. Получали тоже, не весть откуда взявшееся лакомство и немного сторонились, понимая, что наступает очередь Ёлы. Силич, уже разговаривая, гладил козу. Спрашивал, пила ли она на ночь? Говорил, что он положил ей накошенной травки в ясли и также угощал её. Потом, обращаясь к собакам, говорил:
–Ну, давайте, проводим гостей до дома.
Собаки при этом поскуливали с зевотой и заходили за Ёлу, со стороны противоположной направлению к хлеву. Коза поворачивала на них голову и, посмотрев немного, подбадриваемая Силичем, направлялась к своему жилищу. Силич брал с лавки кур: одну на согнутую в локте руку, другую за крыло и нёс их следом – так толком и не проснувшихся и не реагирующих, на его действия. При этом он говорил:
–Эх вы! Беспризорницы, вы мои. Нет у вас хозяина над вами, он бы вас уже давно на место определил.
По значимости с какой он произносил слово хозяин, понималось что он имел ввиду, повелителя кур – петуха.
Дойдя до курятника, он осторожно опускал их туда и, куры в сомнамбульном состоянии, заученными движениями залезали на насест и там несколько раз сюсюркнув, в замолкающей перекличке, затихали, затолкав свои головы под крылья. Силич закрывал курятник, при этом он что-то нашёптывал. Думаю, что это не было какой-то молитвой, скорее словесный оберег или просто традиционная фраза. Потом он закрывал хлев Ёлы, которая к тому времени находилась уже там. Если стояла теплая погода, то наружная дверь оставалась открытой, закрывалась только перекидная калитка у яслей.
После этого, при распределении Лаей функций по одновременной охране хозяина и хутора, отправлялся в сопровождении одной собаки за гору, там он подбрасывал кроликам подвяленной травы и возвращался обратно, конечно отметив состояние ветряка и прочие хозяйственные нюансы.
Возвращался он уже, когда проходило минут пятнадцать после того, как солнце прятало остаток своего диска за урезом дальних гор. Силич смотрел на зарю и иногда высказывал предположение о погоде следующего дня вслух, не к кому не обращаясь.
Мы несколько раз наблюдали потом такую «вечернюю поверку» в разное время года, относительно длительности дня и кроме поведения животных, меня удивила: точная привязка не к времени по часам, а к положению солнца при его закате. Контрольные пятнадцать минут, после захода, можно было засекать по часам – для интереса. У меня даже появился соблазн: уговорить Виктора – делать ставки на это время в секундном исчислении, угаданной погрешности.
Помню при размышлении о такой точности, я вспомнил о стадии – древнегреческой мере расстояния, которое проходит человек за время, когда солнечный диск скрывается за горизонтом. Моя попытка как-то привязать стадию к хуторскому феномену не оправдалась.
В тот раз мы полностью закончили ремонт жилища Орлика и Ёлы.
Возвращались мы домой довольные тем, что нам удалось помочь Силичу в каком-то значащем деле. Он стеснялся нас обременять и работу у него приходилось – выпрашивать.
–Да, что вы в батраки нанялись – что ли?– обычно отмахивался он. –Отдыхайте, что можно одному сделать, я сам потихоньку сделаю. И так спасибо вам, помогаете там, где одному не сподручно,– и в зависимости от сезона, предлагал нам заняться охотой или рыбалкой.
Заставлял нас собирать шиповник и грибы, сам всё сушил в бане и потом мы привозили это домой. Шиповника получалось много – хватало до следующего урожая и наши жёны были рады, таким запасам витаминов. У нас, правда, возникало подозрение, что шиповника у нас получалось больше, чем мы собирали. Похоже, хитрый Силич добавлял своего. Но он отнекивался, когда мы пытались уличить его в этом.
В электричке сам собой разговор зашёл на хуторскую тему и как всегда коснулся извечной нашей проблемы: какую бы материальную радость привезти Силичу – кроме моральной. Мы ничего не могли придумать. Инструмент, который так любил старик, мы, если находили в магазинах какой-нибудь новый, которого нет у него, уже давно привезли. Постоянно проверяли магазины, но нового ничего не появлялось. Инструмент Силич очень любил, относился к нему бережно с трепетом и не дай Бог, если что-нибудь потеряется или сломается. «Заболеть от расстройства могу. Другому железка, а у меня вот такой дурацкий характер», слышали как-то мы от него. Помню, как он радовался и сиял, когда нам повезло, привести ему хитроумный рубанок, для прорезания пазов – шпунтубель, называется. А мы то, как рады были, что ему понравился подарок, просто – слов нет. Такое случалось: может быть, раз пять-шесть – считая книги по пчеловодству.
Раздумывая над этой проблемой «материальной радости», я сам не понял, как у меня из подкорки мозга всплыла идея. Я даже от неожиданности ошалел, от того как она мне понравилась и почему раньше не пришлось догадаться и тут же решил подвериться у Виктора.
–Слушай, а ведь ему петух нужен для кур, вроде как он думает, что надо курам петуха,– с боязнью, что Виктор подымет меня на смех, неуверенно высказал я возникшие соображения.
Видимо я долго излагал свою идею, потому что не успел я ещё закончить, как Виктор хлопнул меня по плечу и выпалил радостно:
Точно! Ну, ты блин – молодец аграрий! Допёр! Я бы не догадался!
Мы довольные, стали обсуждать варианты, где можно достать этот «предмет» куриного вожделения. Сразу наметилось несколько вариантов, куда входили: и птичий рынок, и птицефабрика, и знакомые у которых есть родственники в деревне.
В понедельник, после обеда – сработал последний вариант. Виктор, возбуждённый, позвонил мне на работу и сообщил: у него на работе, в обед, всегда после выходных спрашивают про Силича – он каждый раз, после поездки рассказывает о делах на хуторе и его с интересом слушают и всё обсуждают. Он поделился проблемой и его напарник в ответ поведал, что тоже гостил в деревне у деда с бабкой – у них оказывается, тоже проблема с петухом, только другого плана.
Дело в том, что у деда с бабкой идёт «война» из-за молодого петуха (запасного) – оставили, что бы через год поменять старого. Но петух вышел какой-то не домовитый, на кур, конечно, обращает внимание, но толи и другие ему тоже нравятся, толи боевитый дух не даёт ему покоя, но петух шастает по другим дворам и устраивает драки. Такой азартный. Всех петухов поблизости держит в страхе, не говоря о своём старом дублёре. Бабка его невзлюбила и грозится его на суп употребить, а дед наоборот доволен. Дед, по молодости сам слыл забиякой – будь здоров и такой петух ему очень нравится. Петух красивый, только в боях пообтрепался – одна серёжка у него разорвана на две половины. А тут вообще распустился, стал клевать маленьких ребятишек, если встретит на улице – соседи жаловаться стали. Дед в расстройстве – жалко такого петуха под топор, а что делать, не знает.
Выслушав его, я согласился с тем, что нам такой знаменитый, боевитый петух – как раз для леса подойдёт. Так и порешили. Виктор попросил своего напарника, срочно позвонить родственникам в деревню и предложить им – продать петуха. К вечеру я получил телефонное сообщение от Виктора, что деда и бабку устроил такой вариант.
По принципу: «куй железо пока горячо», уже вечером следующего дня, мы с Виктором и с его знакомым возвращались из деревни, не только с знаменитым петухом-разбойником, но и с подружкой для Хохлатки и Чернушки, о которой вовремя вспомнили и насчёт которой, с лёгкостью, сговорились с хозяевами.
–Правильно! Нужно что бы он один не уезжал. Пусть землячку с собой забирает!– повеселев от такого решения, сказал Иван Васильевич – дед.
Бабушка, Наталья Петровна – шустрая старушка, с весёлыми глазами, довольная компромиссным избавлением от хлопот, подкалывала деда.
–Конечно! Как же он там? Твой любимец, как бы – не загрустил!
Нам понадобились какие-то коробки, чтобы разместить наше птице-приобретение. Иван Васильевич подсказал, что коробки можно приобрести за деньги или выпросить в магазине. Виктор с Иваном (так звали его знакомого по работе – видимо в честь деда) поехали в магазин. Когда они отъезжали, мы с дедом вышли на улицу вместе с ними и после, в ожидании их, присели на лавочку у ворот. Я закурил.
–Вон, видишь, сидит Батаган! Всё смотрит, смотрит. Всё думает! Придумать не может,– услышал я ворчливый голос Иван Васильевича и, проследив за его взглядом, понял, что он говорит про деда, сидящего около дома, на противоположной стороне широкой улицы. Бабушка Наталья Петровна своим появлением воспрепятствовала дальнейшему прояснению ситуации насчет Батагана. Она вышла из калитки, поправила платочек на голове и со словами «посидеть хоть немножко с вами» присела рядом со мной на лавочку. Возникла пауза. Бабуля или слышала краем уха, о чём начался разговор или по жизненной ситуации поняла, о чём мог быть разговор, не дав продлиться паузе, проговорила, обращаясь к мужу.
–Ну вот, зачем вышел? Опять сейчас расстроишься. Пойдёмте, посидите с Мишей на огороде, в беседке, чаю попьёте!– голос у неё был ласковый и озабоченный. Таким голосом разговаривают с больными людьми.
–Не-ет! Тут посидим. Сколько можно чай твой пить? И так жарко. Расстраиваться не буду. Я на него и не смотрю даже,– стараясь придать своему голосу весёлость, дед навострил свой взгляд вдоль улицы. Наталья Петровна вздохнула, смахнула с коленей не существующие соринки или просто разгладила платье, немного помолчала и начала тихо, со скорбью в голосе, говорить, обращаясь ко мне.
–Вот, Миша, с одним петухом решили дело, ещё бы вот с этими петухами решить, что делать с ними,– она кивнула в сторону улицы и под направление её кивка попали оба деда. При её словах Иван Васильевич приподнял подбородок повыше и впал в отрешение, всем своим видом показывая отсутствие интереса к разговору. Наталья Петровна мельком взглянула на своего деда и по его виду, сделав вывод, что разговору нет препятствий, продолжила тихим голосом. При этом было понятно, что говорит она тихо для того, что бы её не слышали на противоположной стороне улицы. Я понимал, что речь идёт о взаимоотношении двух дедов.
–Вот, им уж обоим за семьдесят. Отцы их были, царство им небесное, друзья – не разлей водой. Дети наши и внуки дружат. А эти два, всё шутки друг над другом шутят всю жизнь.
Иван Васильевич ещё выше поднял голову и сильнее насупил брови.
–Всё у них безобидно пока получалось. А тут вообще дошли со своими шутками,– она перешла почти на шёпот и скороговоркой продолжила.
–Наш то, вроде – только отвечал на его каверзы, но всегда у него смешней получалось. А тот, Батагов у него фамилия, не шибко умён, всё у него по топорному. Тут мы крышу перекрыли на дворе. Столько толя купили. Столько работы. А сосед пошутил. Купил в аптеке валерьянки и три открытых пузырька бросил на крышу вечером. Облил весь толь. Ночью со всей деревни кошки собрались на крышу и весь толь изодрали. Вот! Сейчас Ваня привёз с вами опять шесть рулонов. Нужно снова всё перекрывать. Наш, то пошутит вроде и урону нет. А сосед вишь, как сделал,– она вздохнула и тут же, весело улыбнувшись, продолжила.
–Наш опять в ответ, что придумал. Дрожжи у меня сушились – целая пачка. Этот взял. Пошёл к тому за чем-то. За инструментом каким-то. Да и бросил им в туалет эти дрожжи. У них так же, как у нас, туалет сразу – дверка в стене – прямо из двора заходи. Только он у них на солнышке получается. Вот у них через день и забродило там и повалило всё во двор,– она не сдержалась и хихикнула, видимо довольная оригинальной догадливостью своего деда. Дед тоже скромно, но гордо: «знай наших», улыбнулся и дёрнул головой. Я тоже не удержал выползающую на лицо улыбку. Тут вступил в разговор сам автор дрожжевой атаки.
–Вот он сидит, думает и не может ничего путного в ответ придумать. Он ведь на свой ум ничего придумать не может. Только если услышит от кого что-нибудь. Про валерьянку – к соседям гость приезжал, на лавочке нам про это рассказывал. Вот этот и с обезьянничал. А у меня уже две каверзы для него придуманы. Только пусть попробует!
–Ваня, ну хватит вам уже. Вся деревня над вами смеётся. Ведь вы старики уже. Когда вы угомонитесь!?
–А я что? Он ведь первый. Я только в ответ. Пусть не начинает. Если он сделает что-нибудь, я ему тоже устрою!
–Вот видишь, Миша, какие у нас дела,– она горестно вздохнула и разговор иссяк. Чуть погодя, дед Иван молча затрясся и вслед за этим послышался его тихий смешок и преодолевая этот смех он проговорил.
–Вёдрами, тачками вывозил из двора. Бестолковый Батаган. Пока свою не послал, чтобы посоветовала, доски отбить от задней стенки, чтобы на огород всё выходило.
Мы с Натальей Петровной тоже не стерпели и за компанию, потихоньку, посмеялись с дедом.
Наш разговор прервали Виктор с Иваном, подъехавшие на машине.
На прощание дед сказал, что давно, наверное с детства, не видел – таких настоящих петухов и чтобы ему хорошо жилось в новом хозяйстве, он будет крепиться и не будет жалеть, что пришлось продать и в конце добавил, что дедов его возраста у них – немного, всего четверо, но те трое, особенно Батаган, ему завидовали, что у него такой петух во дворе. Обратившись к своей жене, он тут же дал ей указание.
–Спрашивать будут за сколько продали, говори что курицу за …, а петуха за …,– и он назвал цену за петуха, в три раза превышающую действительную. –Пусть завидует Батаган, а ещё скажи, продали потому, что бы петух не поклевал его, потому что терпеть его не может,– и затрясся в мелком смехе.
–Ваня, ну хватит уже, угомонись,– укоризненно ответила ему жена.
Дорогу обратно нам скрасил Иван рассказами про своего деда и его взаимоотношения с соседом. Его дед в кузнице сделал из металлического прутка три пики по полтора метра длиной. Пошёл и проткнул у соседа на покосе три копны сверху, так чтобы не было видно концов пик сверху. Сосед начал сено подвозить, чтобы в стог сметать, вилами берёт сверху с боку, хочет с копны шапку снять, а берётся вся копна. Столько не поднять. Вот он и мучился, пока не понял в чём дело. Тот дед Батаган, у его деда рассоединил трубы летнего водопровода от уличной колонки, закатил в трубу шарик стальной чуть поменьше диаметром и соединил снова трубы. Потом трубу, в которой находился шарик плюснул молотком слегка посередине. Понятно воды не стало. Его дед ревизию проводил потом, долго возился, разобрался, а шарик заклинило, пришлось трубу пилить около вмятины, чтобы шарик достать. Летом поливать надо огород срочно, а тут такая заминка.
Его дед поехал в район и сидел уже в автобусе, потом подошёл дед Батаган. Рядом сел с ним. Дед с ходу придумал Батагану ответную очередную каверзу. Сказал, что поехал в город – это ему значит раньше надо выходить – на станции. Вышел на станции, автобус трогается, а он кричит Батагану: «Коля подай чемодан. Я ведь чемодан забыл». А чемодан был чужой вовсе, не его. Батаган хватает чемодан и давай его в окно совать. Там хозяин, давай заступаться за свой чемодан. Хорошо много местных ехало в автобусе – знали, на что эти двое способны. Утихомирили хозяина, а то тот уже начал руки крутить Батагану. Дед в район потом со станции на другом автобусе приехал. Не лень же ему было пересадку делать ради каверзы. Дед чемодан приметил ещё в своей деревне и с ходу придумал каверзу. У них уже этих каверз друг другу много наделано. Деревенские взяли это в арсенал шуток и иногда друг другу, тоже устраивают. Будет у них в деревне ещё: и порванная котами крыша, и брага в клозете. Иван, как и его дед с бабкой подметил, что дед всегда только в ответ делает каверзы и не делает материального ущерба. Ещё сказал, что узнал в детстве, из подслушанного нечаянно разговора, что Батаган не может успокоиться, потому что в молодости бабушка Наталья из двоих претендентов на её сердце, выбрала деда. Виктор по этому поводу повторил шутку Силича, слышанную как-то нами: «Шерше ля фам шуршит во все времена и возрасты».
Мы с Виктором разделили наше приобретение: он забрал себе ящик с Землячкой, а мне достался Земляк – так с лёгкой руки деда Ивана Васильевича, мы стали называть птиц.
Дома сын с маленькой дочкой пришли в восторг от петуха и постоянно таскали на балкон, куда пришлось его определить до пятницы: то водички, то покушать «Пете».
В среду, рано по утру, обозначилась проблема, которой как-то никто не ожидал. Земляк, в свой урочный час – громко заявил о своей сути и на половину обозначил своё природное предназначение – сработал будильником! Нужно представить – утреннюю тишину летом в городе, когда тот редкий час, когда не слышно: ни машин, ни людей – угомонились даже неугомонные и на тебе: КУКАРЕКУ – во всё, свое разбойничье горло, при открытой двери на балкон.
Жена спросонья, с испугом, встрепенулась и не могла понять, что произошло. Пришлось успокаивать и аргументировать, что всего три утра нужно потерпеть. Одним КУКАРЕКУ конечно не обошлось. Не услышав ответа, Земляк с возмущением повторял свой вызов и видимо тут же посылал обещание, разобраться со всеми трусами, которые помалкивают и боятся ответить, вот только выпустят его из этого курятника и тогда – узнаете. Мне было и смешно и радостно. Я задумался над тем, что никогда в деревне не возникало такой проблемы: сна и пения петухов. Жену и тёщу Земляк достал до самых печёнок и они, с пристрастием считали дни до пятницы, как солдат до дембеля.
Жильцы дома интересовались во дворе: все задавали вопрос – кто завёл петуха? Пенсионеры, некоторые, высказывали удовольствие, что на старости довелось услышать его пение, а один дед убеждал бабушек на лавочке, что тоже заведёт себе петуха, чтобы они вдвоём перекликались между собой. Проблема приобретала масштабы и чуть не вышла на уровень домоуправления и участкового, но после пятницы сошла на нет.
Потом, когда все волнения улеглись, жена призналась мамашам, с которыми гуляла с детьми во дворе, что петух пел у нас – все удивлялись и смеялись, попутно выслушав почти всю историю про петуха. А тот дед, который собирался тоже завести петуха, стал заговорщически здороваться и подмигивать мне, видимо, до него дошли слухи – кто был хозяином петуха, и в конце концов высказал огорчение, что петушиная затея не прижилась в жизни, при этом здорово сетовал на свою бабку, которая в своё время не поддержала его.
–Знал, что она может быть язвой, но что такой – даже и не догадывался. Петушка ей не надо! Вот ведь какая?
Так вот и получилось, что в следующую субботу, по полудни, мы со всей птичьей компанией предстали перед Силичем. Он не чаял нас видеть в эти выходные и удивился, но потом понял причину скорого приезда. Не буду рассказывать, как он обрадовался подарку, как стеснялся от того, что доставило это нам хлопот, как благодарил. Мы отпраздновали новоселье наших новых жителей хутора. И на следующее утро мы уже слышали зов Земляка и Силич радостно известил нас, проспавших, что проспали мы – до третьих петухов. Это было новым понятием на хуторе и нас это радовало, потому что мы видели довольство Силича таким отсчётом времени.
Происходило это в первой половине лета, мы ещё несколько раз приезжали к Силичу в это лето и каждый раз, непременно, наш Земляк становился предметом наших интересов.
Особенно Виктор донимал по первости вопросами – как Земляк: справляется ли со своими обязанностями, выделяет ли из своего гарема отдельную «любимую жену», не задирается ли на других обитателей хутора. Силич в тон ему, в шуточном стиле, отвечал, что у них в курятнике полный порядок. Здоровый социализм и полное равноправие в «моральном и аморальном» отношении Земляка к своим подружкам и он ещё тот руководитель и исправный султан своего гарема. Но вот насчёт, конкурентов – похоже иногда скучает. Немного не хватает ему подраться с кем-нибудь – для полноты жизни. На изгородь запрыгнет, высматривает и вызывает на бой, но никто не отвечает.
Виктор, как городской житель, очень часто обращал внимание на куриное сообщество и взаимоотношения в его среде. От его внимания не ускользал момент исполнения Земляком своих обязанностей по продолжению куриного рода. Виктор подметил много особенностей, высказывал по ним множество комментариев и обратил наше внимание с Силичем, на моменты, о которых мы даже не задумывались, в силу нашего деревенского происхождения. Но благодаря Виктору, который изначально даже не знал, что из яйца, снесённого курицей без участия петуха, не выведется цыплёнка, мы узнали кое-что новое из жизни этих птиц. Обычно, при прочих делах своего гарема, связанных с поиском корма: разгребания лапами всевозможного мусора и выискивания в нём чего-нибудь клевательного, Земляк исполнял обязанности стража. Он зорко наблюдал округу и при появлении опасности в виде пролетающих, даже подалёку больших птиц: просто воронов, сорок или тем паче коршунов, издавал предупредительный тревожный клёкот и уводил послушное ему куриное семейство в безопасное место. Куры всегда, с вниманием, относились к его командам и в выполнении их представляли собой пример дисциплины. Иногда Земляк, осмотрев округу и не обнаружив никакой опасности, прислушивался к себе и, найдя в своей петушиной душе уже возросший до не возможности зов, всегда пользовался одной хитростью, которая уж очень забавляла Виктора. Земляк как глава гарема не только заботился о его безопасности, но и о его сытости. Видимо в поведенческих функциях куриного рода это было определено на генном уровне в виде безусловных рефлексов. Обычно Земляк, ковырнув несколько раз лапой землю, рассматривал разворошённое место и как будто, высмотрев там залежи зерна, издавал приглашающий к трапезе призывный особый клёкот. Но не все куры реагировали на его призыв, только одна из них, видимо поспевшая в своём курином бабьем часе, к особому его вниманию, наивно подбегала к нему и лицемерно пыталась обнаружить обещанное зёрнышко. Этим и пользовался Земляк (из комментария Виктора следовало, что все понимали, что зерно сути заключалось совсем в другом). Земляк же, обнаружив рядом предмет своего вожделения и не обращая внимания на его цвет, пушистость и прочие особенности и не будучи привержен к каким либо внешним признакам своих подруг и, ни как не выделяя кого-либо из них, совершал быстрое ухаживание: вытягивал крыло вдоль отставленной немного в сторону лапы, совершая при этом пол оборота и, не дав времени проявить возможное противление, быстро добивался всегда одного и того же исхода своих желаний, в результате которого, в недалёком будущем снесённое его подружкой яйцо, являлось уже потенциальным цыплёнком. Курица после этого, забыв про условное зёрнышко, на которое она якобы, «по своей наивности сдуру клюнула», отбегала в сторону, всем своим видом возлагая ответственность перед своими подружками, за всё свершившееся, на этого неисправимого охальника и обманщика. Земляк, не забыв бдительно осмотреть округу, приподымался вверх, вытягивал шею, хлопал крыльями и, после того как Виктор успевал громко вставить человеческим голосом, как бы от его, Земляка имени – громкое, молодецкое «Эх!!!», оглашал всю округу задорным КУКАРЕКУ. Виктор, всегда удивляясь порядкам, установившимся в курином семействе, своими замечаниями и комментариями, нас с Силичем, который в шутку его как-то назвал орнитологом-натуралистом, доводил до хохота, подмечая с городской любознательностью мельчайшие подробности в поведении птиц и проекцируя их взаимоотношение на людей. Получалось всегда забавно и хохота хватало с избытком. Виктор в этом вопросе проявил талант наблюдателя интерпретатора и философа. Земляка он называл коварным обманщиком, хитрецом и в то же время умницей, понимающим, что ни какого такого там зёрнышка курицы не ждут от него и заранее знают, за чем бегут к нему, хотя от стыда прибегают к дешёвому лицемерию. Виктора удивляло: когда Силич сыпал корм и это видел только Земляк и тут же издавал тот же клёкот-призыв к обеду, ни чем не отличимый от клёкота-уловки, куры как-то распознавали на сей раз другой – истинный смысл призыва и уже дружно все собирались вокруг него – именно поклевать зёрнышек. Земляк не кидался на корм, оглядывая округу, он лишь изредка поклёвывал, давая поедать весь корм своим подругам и тут же получал от Виктора эпитет настоящего джельтельмена и мужика. Далее по совокупности всех природных качеств Земляк превозносился Виктором выше всех известных нам птиц и не шёл в сравнение ни с какими символами –  типа орлов и соколов. Те, по сравнению с ним, так себе, слабачки по содержанию: и видом не приглядные, и жён у них по одной, и род продолжают только в определённое короткое время года и в не таких количествах, и за семейством не так смотрят, и драться не так любят. «А нашему то Земляку, если инкубатор в помощь – он устроит такую куриную демографию – лапши не хватит, известный классический куриный суп варить!!» Тут же он высказывал возмущение тем, что в известных кругах додумались называть мужиков, по сути не с мужскими наклонностями таким синонимом, как петух. Что-то ребята перепутали, видимо на кривой дорожке побывали и по кривой логике мыслить стали и тут же возвёл нашего Земляка в пику не правильных, по его мнению, понятий – в ранг пахана-паши, с тем обозначением, что Земляк и за порядком смотрит и всех во дворе струнит. Учитывая всё подмеченное Виктором и изредка наблюдаемое, к примеру, как с Земляком не хотят связываться даже собаки, зная, что им попадёт от хозяина, если они ответят на задиристость петуха – они избегали с ним контактов, при выдвижении в их сторону Земляка, когда случайно оказывались поблизости его гарема и отходили в сторону, иногда даже поджав хвосты, в то время, как тот пытался преследовать их – трудно не согласиться с доводами хуторского орнитолога. Виктор, часто подмечая что-нибудь в поведении петуха, подчёркивающее его большое мужское начало, с восторгом хмыкал и восклицал «Ну, блин, пахан-паша!!»
Ещё одно добавочное событие в семейной размеренной жизни куриного семейства произошло тем летом. Опять же, первым изменения в поведении Землячки, обнаружил наш орнитолог-натуралист. Дело в том, что Землячка, в силу какого-то природного предначертания в своей судьбе, решила переквалифицироваться из обыкновенной несушки – в цыплячью маму, то есть в наседку. Она стала распускать крылья, вся взъерошилась, постоянно клохтала и всем своим видом являла собой заботливую ворчливую клушу. Она пыталась безвылазно сидеть на гнезде, даже если там не было ни одного яйца. Силич, купаниями её в бочке с холодной водой, хотел загасить в ней материнский инстинкт, но безуспешно и, в конце концов, он внял доводам Виктора, в смысле, что всё должно идти своим природным порядком, и что должны происходить прогрессивные подвижки в куриной «демографии» – подложил Землячке пять яиц (минимум и именно нечётное число, из-за которого у него было много прений с известным орнитологом-натуралистом) и по осени мы сосчитали всех пятерых цыплят, превратившихся в трёх курочек и двух петушков. Четверых из пяти мы отведали в течении зимы в супе, а одной курочке повезло, она составила прибыль куриного семейства.
Так прошло время до следующей весны. Мы приехали к Силичу на тягу.
И вот тут на наш, в череде обычных при встрече, вопрос «как хозяйство, как Земляк?», мы получили стандартный ответ «всё нормально», но глаза Силича как-то озорно, коротко озарились сиянием. Не знаю как Виктор, но я это приметил и решил, что вечером, возможно, мы услышим что-нибудь интересное. С Виктором, ввиду смутности своих подозрений, я ими не стал делиться.
А вечером, за столом, мои подозрения – оправдались. Мы как обычно, по сечевым порядкам, организовали стол встречи и сидели за ужином. В середине ужина, когда из семи маленьких оставалось три или четыре, Силич, закусив и оглядев нас, озорным сиянием своих глаз, сказал:
–Ваш то!… Земляк! Отличился! Ох и отличился. Придумал. Вот так придумал – просто учудил!
Своими словами он довёл нас до верхнего предела любопытства и наслаждался горением этого любопытства в наших глазах. Виктор перестал жевать и, не вытерпев, с полным ртом, чуть не выронив по нечаянности его содержимое, спросил.
–Что случилось?
Силич держал паузу задумчивости, мы уже знали: эту его привычку – соображает: как начать и как получше рассказать и торопить его не надо.
Несколько мучительных моментов ожидания и мы услышали рассказ Силича, который поддерживал свои риторические способности, когда оставался на хуторе один – разговорами со своими питомцами, поэтому не давал им угаснуть и очень похоже скучал по разговорам с живыми людьми и особенно любил поговорить в середине не делимого без остатка числа семь.…
–Вы, ведь наверное знаете, что кур своих я стараюсь при любой возможности выпускать на солнышко – даже зимой, если стоит тёплая и безветренная погода. Сторожу такие дни: постелю им на снег сена, чтобы лапам не холодно было и выпускаю. Солнце это жизнь! Ну а когда весна приходит – это уж само собой. Вот и этой весной, они у меня всем своим табором на солнце – завсегда при хорошей погоде, на улице. Загон не открываю, что бы по снегу не ходили. Земляк зиму хорошо перезимовал: стал матёрым, раздобрел на сытных хлебах, да и жизнь спокойная у него – без драк, без волнений. Увидите завтра. Красавец!– Силич символически сплюнул три раза через левое плечо и постучал костяшкой согнутого пальца по деревянной ножке стола и продолжил.
–Вот, всё хорошо у нас! Гуляем! Смотрю, он к курам стал уже сезонное внимание проявлять – молодец, думаю. Куры к нему приветливые, в общем: нормальная семейная ячейка яйценесущего общества. Любо дорого смотреть хозяйским глазом на такие дела. Тут, в одно утро, слышу, тетерева закурготали, ток вон рядом, на горе, полянка там обширная с порослью молодой, там снег пораньше сходит. Да вы знаете: там ещё шалашик, старенький, внуки делали по за ту весну – фотографировали из него токующих тетеревов. Фотографий вот только не дождусь от них. У самих: заставки на компьютерах из этих фотографий – меняют их. А деду не везут. Обещали: я тут хочу в гостинице развесить, а то там по стенам – голо как-то, да и здесь можно добавить. Да вы уж сами слышали этот ток, его другой раз, когда тихо и в доме слышно. Я частенько по утрам, когда нежусь, то слушаю. Собакам кулаков на показывал и сказал, что уши оборву, если они туда вздумают. Поглядывают, но не пакостят. Лая, по молодости, принесла с токовища одного – гордая такая, что спроворила, а когда начал её отхаживать этим тетеревом по мордасам. Аж жалко стало на неё смотреть, старалась угодить хозяину, а тут на тебе. На всю жизнь теперь – наука. Тот рядом стоял – устно всё усвоил, так что они без команды – туда не ногой. Чтоб не забыли – каждую весну им повторяю, что там делать нечего им. «Конечно, как же, помним», говорят мне,– пошутил Силич и довольный, что вызвал этим улыбки на наших лицах, продолжил:
–Тут смотрю, Земляк то, всё прислушивается к тетеревам, они иногда – до десяти часов играют, я уж к тому времени, если тепло, кур и выпускаю. Подумал ещё: что видимо – чувствует свою древнюю классовость с ними. Интересно так за ним наблюдать. Головой подёргивает, наклоняет её в разные стороны, как будто мозги со стороны на сторону переваливает, чтобы получше сообразить, что это такое он слышит; и откуда это, а сам уже генеральное направление точно определил – смотрит правильно, в ту сторону. Смотрю, а он такие пробежки, быстрыми шагами, по загончику – от волнения проделывать стал. «Дурачёк ты, дурачёк – азартный», думаю про него. А смотреть на это приятно, так из него шустрость – и выпирает!
Тут как-то, с утра – тепло так стало, солнышко светит, тихо, ветра нет. Я пораньше открыл курятник и пошёл обратно к дому. Слышу, уже перед домом, Земляк решил день поприветствовать своим кукареку и хорошо, что я обернулся в ту сторону. Смотрю, а он уже слетает с изгороди и в лес направился. Бежит так: то быстрее, то чуть замедлится – как будто направление выверяет. Снегу уже мало – на чистом месте, так только язычки, кое-где лежат. Мать честная, думаю, что сейчас будет? Хорошо, что я увидел, а не заметил бы – всё заблудился бы и пропал. Я за ним. Собаки – было тоже за мной, но я им приказ: «Домой», обиделись – повернули назад. Я тороплюсь, а он уже к лесу подбегает. Бежит боком, хвост приспустил – даже не красивый какой-то стал, шею вытянул вдоль земли. Я сначала быстро бежал за ним, а потом потише, всё думаю: как быть – чтобы ток не потревожить? Сам, думаю, так и петух может его потревожить! Зашёл потихоньку в лес, а Земляк – вот он, на виду, не далеко. Видимо, толи лес его смутил, толи прислушивался он стоял, но я оказался ближе к нему, чем ожидал. Ну что тут сделаешь: ловить его нельзя, тетеревов распугаешь непременно, думаю – пусть как будет. Буду наблюдать, те и те птицы – авось без человека сами разберутся. Земляк по открытым местам вышагивает, а я стараюсь наоборот – прятаться. Смотрю: несколько тетёрок заметили его, снялись и отлетели подальше. Играющих тетеревов мне уже видно. Я остановился и замер, всё, думаю, дальше двигаться – нельзя. Смотрю, наш разбойник тоже уже увидел соперников. Сначала остановился, видимо, от удивления – никогда не видел таких бойцов-колобков, больше похожих на куриц, чем на петухов. Но, видимо, по их азартным наскокам друг на друга, толи по хвостам или красным бровям решил, что это хоть и мелочь, но петухи, и может от безысходности – Земляк решил драться с теми, кто есть. Наверное, думал когда ещё доведётся и видимо скучал по баталиям. Ну и налетел же он на них! Те ведь в основном по парам друг друга турсучат. А этот, подлетает, или по очереди их; или если рядом – так обоих, сразу корпусом, как даст – только разлетаются. Те зиму в лесу, впроголодь – на морозе, а этот байбак – в тёплом курятнике, на сытых хлебах отъедался. Тетерева, которые сразу на деревья, которые по матерее, побегали ещё от него, но тоже: кто совсем от позора, кто наверное чтобы поразмыслить, что это за птица-зверь на них напала, совсем улетели. Он побегал, по высматривал – не с кем больше драться и, наверное по привычке победителя, встал, поднял голову, весь приосанился и проорал своё кукареку. Тут весь ток поднялся и слетел в лес, подальше. Я подождал немного, думаю: ловить его; или как-то гнать домой надо. Пошевелился потихоньку – никто не взлетает, потом пошёл – нет птиц больше, весь ток распугал – разбойник. Смотрю, а он как бы, притух – видимо не знает, в какую ему сторону податься и что бы ещё подраться или что бы домой пойти. Заблудился, похоже. Может – если бы не бегал за тетеревами, может – и смог вернуться, а так не знает, что делать – потерял видимо ориентировку. Ну, я давай его, потихоньку, из лесу выпроваживать, он не бежит в сторону, так и подогнал его к опушке. Когда он вышел из леса, тут уж сам – направился к курятнику. Я иду за ним и думаю: вот же разбойник, а вдруг тетерева больше не прилетят токовать. А если прилетят, что с этим делать, не выпускать его – тоже не выход. Это получается, как на тюремное положение его переводить надо, пока те не оттокуют – вроде, как за хулиганство. Вот заметил, что в хозяйстве – эти мужского пола живности, всегда какую-нибудь проблему устроят. Вечно с ними хлопоты выпадают. Мужики – они все такие. Думал, я думал и придумал! Сделал две нагавки, кожаных, с полуколечками – одел ему на лапы и цепляю теперь каждое утро на тонкую цепочку, была у меня от маленьких капканчиков. Каждый день задумывал, менять ногу, да память стала – плохая, каждый раз забываю: за какую его нужно ногу струнить. Так – наугад, сначала и цеплял, пока не придумал, палку класть – с той стороны, за дверь, за которую ногу он подцеплен. Вот он теперь, как каторжанин – на цепи, в кандалах и ходит, цепь не даёт ему на забор взлетать. А тетерева, ничего – продолжают токовать, видимо, по горячности не запало им на ум, что: что-то не такой боец к ним – припожаловал. Может, даже и раззадорил он их сильнее – тоже ведь петухи, подраться – только давай.
Он продолжает слушать их – иногда проорёт своё кукареку, они вроде как, на чуть-чуть, прервут свою курготню, а потом снова продолжают. А тут смотрю тетёрка, пролётная, села на курятник. Они часто летают над хутором, что им – стожки на поляне. Вот она присела, посмотрела на куриное царство, а наш то: ноль внимания на неё, как на ворону посмотрел – и всё. Она, как цыплёнок, по сравнению с его курицами.
–Блин! Силич, у тебя так тут скоро куротети или тетекуры появятся!– втиснул в паузу нетерпеливо Виктор. Мы посмеялись над его выдумкой.
–А что: есть же смесь глухаря с тетёркой – межняк, называется. Потомства не даёт, на ток прилетает, но не играет, молча сидит, слушает и смотрит. Всё в природе случается – просветил нас Силич.
–Как это получается? – задал вопрос вездесущий Виктор.
–Бывает так, что погибает много тетеревов. Уйдут под снег на ночь, а к утру наст – вот и не могут, пробить наст и погибают. Они ведь зимой стаями: отдельно тетерева, отдельно тетёрки. Вот и получается: в какой-то местности – нет тетеревов и тогда, тетёрки подлетают к глухариному току. А есть – межняк: смесь тетерева с копалухой. Этот опять всех тетеревов на току бьёт – не хуже нашего Земляка и все тока разгоняет. Есть помесь: зайца беляка и зайца русака – тумак, называется. Дикие кабаны с домашними свиньями, волки с собаками – смешиваются. Плохо когда в природе такое получается. Плохо: если тетёрки и глухарки с петухами будут токовать,– каким-то, грустным тоном говорил Силич. –Так что – пусть наш каторжанин сидит на цепи. Не долго, ему осталось. Это у известного барда в песне есть ляп «…где токуют глухари с тетёрками», а в природе нельзя допускать таких ляпов, природа должна быть чистой песней.
На следующее утро мы конечно пошли смотреть Земляка. Он действительно выглядел красавцем как и его подружки. Сразу видно, что птицы зимовали в достатке, как все обитатели хутора. Силич запаривал в корм курам крапиву, которую мы помогали ему заготовлять летом. Крапива сушилась в небольших снопиках в тени и сохраняла витамины. Такую крапиву, растёртую в порошок, он иногда добавлял к зерну для подкормки боровой дичи и карасям в корм.
Красивые нагавки очень подходили к шпорам Земляка и вид у него был: какой угодно, только – не каторжный. Напоминал он скорей гусара или средневекового корсара, соблюдающего пышность одежды своего времени. К блестящей, уже начищенной трением цепочке, он уже видимо привык. Привлечённый её блеском, он пытался иногда её поклёвывать.
–Блин. Каторжанин кандалы пытается сбить. Не оставляет надежду о побеге,– пошутил Виктор.
…Ещё не раз, наш Земляк радовал нас: и своим красивым видом; и задорным своим пением. Мы часто, при его пении наблюдали, как теплели в какой-то задумчивости, глаза Силича. Может это пение напоминало ему его детство.
Я вспомнил, как он в тему о Земляке рассказывал, про своё детство, у них был петух большой, весь белый. Ростом этот петух вырос, с маленького Силича, тогда Егора и всегда его подстерегал: и во дворе; и на улице. Клевался этот петух нещадно. Силич, по его словам, постоянно держал себя настороже, но всё равно петух заставал его врасплох и взлетал на голову и только, подоспевшая бабушка Маруся, изгоняла петуха, если Егор вовремя не успевал удрать от него. Потом, осенью, когда были убраны огороды, он увидел, как по голой земле, по огороду, бежит соседская собака, рыжей масти – по кличке Разбой и тащит в сторону камышей их петуха. Обрадованный, таким избавлением от своего врага, Силич прибежал поделиться к бабушке замечательной новостью.
Бабушка Маруся объяснила, что соседский Разбой – кур не трогает и что это лиса утащила петуха. Силич не поверил тогда, решил, что петух напал на Разбоя и тот его за это, конечно задавил. Так и надо ему этому петуху. А Разбой хорошая собака. Он отметил, что очень красивой выглядела картина: огненно рыжая лиса с белым петухом на чёрной земле и красота подчёркивалась тем, что это действительно оказалась лиса, а не соседский Разбой, как потом выяснилось – в конечном итоге.
Земляк с Землячкой оказались – единственной живой «материальной радостью», доставленной нами Силичу, во все времена нашей дружбы…
Можно, ко всей этой эпопее, добавить ещё то, что года через два, близ хутора случилась обычная, своей закономерностью в природе, трагедия, которые происходят часто, благодаря выстроенной в природе пищевой цепочке, определяющей жестокое взаимоотношение среди её обитателей. Из рассказа Силича – дело произошло так. Видимо какой-то лесной хищник потревожил дикую утку на кладке яиц, она поднялась в воздух с гнезда с криком, предназначенным в большей степени обратить внимание хищника на неё и, в намеренно низком и сумбурном полёте стала отманивать врага от гнезда и тут же попала в коварные лапы другого хищника – ястреб тетеревятник, моментально слетевший с недальнего, высокого дерева, ударил её острым когтем-шпорой, но так и не смог воспользоваться добычей, упавшей на землю. Добычу, на правах первого охотника, присвоил всё тот же хищник. Силич так и не рассмотрел этого наземного хищника и только по шевелению высокой травы предположил, что скорей всего это лиса. По характеру места взлёта утки он понял, что утка сидела на кладке и теперь яйца могут пропасть. К тому времени на хуторе опять возникла проблема, связанная с неудержимым желанием Землячки стать наседкой. Силич нашёл утиное гнездо, забрал яйца и подложил их курице. Нам посчастливилось видеть интересную картину мамашиного куриного переполоха, когда не понятное для неё потомство, при первом же «выходе в свет», отправилось на пруд и сходу в него бултыхнулось. Виктор не удержался от комментариев, смысл которых заключался в известной проблеме взаимоотношения предков и отпрысков. Обычной весёлостью его высказывания не отличались на сей раз и сквозь обозначали, иногда горькую прозаичность жизни. Утята всегда дичились всего живого и вынудили свою мамку прятаться с ними в кустах и там же ночевать, при постоянно не проходящей её тревоге от их водных процедур. Силич как мог подкармливал это семейство до осени, до тех пор пока природа не расставила всё по своим местам. Подросшие утята, каждый раз всё дальше путешествуя по реке, видимо прибились к своим собратьям и улетели с ними. Землячка, постепенно остывавшая к своим материнским обязанностям, тем более не получающая особого признания от своих деток, вернулась в курятник к уделу рядовой несушки.
В дополнение необходимо заметить, что с появлением Земляка, как главы куриного населения хутора – куры перестали участвовать в вечерней поверке. Они, под руководством своего предводителя, с наступлением вечера всё ближе подходили к курятнику, не прекращая свои клевательно-копательные хлопоты по отысканию чего-нибудь для них съестного и, после того, как отведав, непременно Силичем высыпанного им на ночь корма, сначала одна из них, как видимо самая уставшая, а потом поочерёдно и остальные, отправлялись на насест. Последним, оглядев ещё раз округу и, не приметив ничего подозрительного, уходил Земляк. Силичу теперь приходилось только по пути прикрывать курятник, когда он отводил Ёлу в хлев.
Вот и всё в эту тему, которую обозначил в жизни хутора задира-забияка, султан куриного гарема – петух по кличке Земляк, он же Пахан-паша, он же Каторжанин и ещё много раз, со слов Виктора, «он же» и всё в значительных смыслах…
Со временем интерес к этой теме потерял остроту и вопрос о Земляке вошёл в общий обычный наш вопрос при встрече с Силичем: «как хозяйство?» и после ответа «всё нормально», отдельно не обособлялся. Но каждой последующей весной, во время тока тетеревов, Земляк временно превращался в Каторжанина, на него надевались нагавки и он «цепь свою влачил» нисколько не поубавив своего достоинства и конечно всегда при непременных комментариях известного орнитолога-наблюдателя, который всегда уводил меня на перекур к курятнику, если нам случалось бывать на хуторе в это время.
(6)