Суеверия моего детства

Сглаз
Главным суеверием, отравившим мое детство, был сглаз.

И мать, и бабка во всех своих и моих несчастьях и неудачах винили исключительно сглаз. Какая бы напасть на меня не свалилась - значит меня сглазили. Начинал ли я, ни с того ни с сего, капризничать, или баловаться, или у меня неожиданно заболевал живот, поднималась температура, спотыкался ли я, обдирая колено – причиной всему был – сглаз. Казалось, что весь мир глядит на меня лишь для того, чтобы сглазить, а значит причинить мне зло. Почему-то в добрые взгляды, ни мать, ни бабка, ни многочисленные их подруги и знакомые не верили. Только в злые. Видимо, «каковы сами, таковы и сани».

Интересно, что источником сглаза признавались исключительно только женщины. Буквально только два или три раза мать вздрагивала, видя, как какой-то мужик (слово мужчин до сих пор отсутствует в ее лексиконе) на меня косо смотрит – не сглазил бы! И все – сказала и тотчас забыла. Такого страха, как перед женским сглазом не было.

Добрые слова и взгляды еще сильнее, чем косые, пугали и настораживали мою мать. Она понимала, что доброе слово, ради добра не скажут. Поэтому, не дай бог, какой-нибудь бабушке с улыбкой посмотреть в мою сторону, а тем более, заговорить со мной или сказать какую-нибудь избитую фразу, вроде: «какой хороший мальчик». Меня тут же обхватывали, стараясь загородить лицо руками, платком или шапкой и уводили куда-нибудь подальше. А мать, сквозь зубы цедила: «глазит, стерва!», Стараясь поворачиваться к сглазчице исключительно спиною. И вполне естественно, что я сразу же начинал капризничать, поскольку из шумного людного места, где я мог играть со своими сверстниками, меня затаскивали куда-нибудь в кусты или за угол джома, где меня не могли достать «злые взгляды», но и не было никакой радости там находиться. Соответственно суеверие-сглаз сбывалось.

Помню, что как-то мать со всего маху вдарила по руке женщине, дотронувшейся до моих волос, со словами: «какие хорошие волосики у вашего сына». Завязался скандал с визгом, криком, перепалкой, между мамкой, этой женщиной и подбежавшими на шум еще какими-то тетками. А потом, и это запало мне в память, меня мыли в каком-то очень вонючем растворе и бабка шептала сквозь зубы какой-то заговор, который я, толком и не расслышал.

Когда мать замечала внимательный, тем более, пристальный, взгляд, в мою сторону, главным образом, темных глаз, то начиналась такая карусель, хоть святых выноси. Особенно в тех случаях, когда от назойливого взгляда некуда было деться. Например, когда мы стояли в очереди. Тогда мать прижимала меня лицом к своей юбке, накрывала голову ладонями и шептала какую-то ахинею, вроде: «не бойся, милый, она тебя не видит, я тебя закрою». Конечно, ничего я не боялся, кроме одного – перечить матери, объясняя, что не нужно меня прятать от какого-то дурацкого взгляда. Поэтому я терпеливо выжидал, пока она успокоится и отпустит меня побегать-попрыгать. Я помню то, что совершенно равнодушно относился к материнским причудам, не давая им, ни положительной, ни отрицательной оценки, кроме тех случаев, когда меня уводили с игровой площадки или от места, которое мне нравилось. Тогда я крепко злился на мать.

Веру в сглаз особенно сильно подогревала моя тетка «мама Нина», у которая в то время открылось психическое расстройство, в конце-концов приведшее ее в лечебницу в 1969 году.

Она, как все психически больные боялась. Боялась всего. Боялась, что через стены подслушивают, что в окна подглядывают, боялась того, боялась сего, но больше всего боялась, что ее сына заберут в армию. Поэтому делала все возможное, чтобы превратить молодого парня в инвалида и, как ни странно, преуспела на этом поприще.

 Был у нее и еще один пунктик – смертельно боялась она, что Димка женится и приведет жену в их трехкомнатную квартиру. Поэтому она всеми правдами и неправдами старалась отвратить его не то, чтобы от общения, а даже от мысли, о противоположном поле. На Димку это действовало, как красная тряпка на быка, он бузил, скандалил, но для любящей матери это был в чистой форме сглаз. Своей вины в дурном поведении сына она не усматривала и чувствовала в этом один только сглаз. Благо жили они в девятиэтажном доме, где квартир и людей было предостаточно.

Учился Димка из рук вон плохо и все его двойки и тройки списывались на сглаз. «Вот, были в магазине и женщина попросила его руку подать, чтобы подняться на ступеньку, а назавтра – двойка! Сглазила, ведьма!» – рассказывала тетка моей мамке. И они, пугливо оглядываясь, хором повторяли это слово: «сглазила... сглазила... сглазила...».

Сейчас мне кажется, что моя мать была готова надеть на меня скафандр, чтобы защитить, от злого мира, от сглаза, от простуды, которую приносит ветер и холод, от голубиного орнитоза, от злых пчел и мошек, причиняющих болезненные укусы и аллергию, от реки, в которой можно утонуть, от камня, о который можно споткнуться и прочая, и прочая… Наверное было бы проще меня сразу закопать в могилу – там уж точно не сглазят и мухи не укусят.

Долгое время я считал свою мать уникальной по уровню идиотизма, но в доме, где находится моя вторая квартира живет подобная женщина. Я не знаю, правда, как у нее обстоит дело со сглазом, но, когда ее сын идет в лес, она надевает на него велосипедный шлем, наколенники и еще какую-то ерунду. Как-то я спросил ее : «в космонавты готовится, к скафандру привыкает?» А она ответила: «много по лесу бегает, как бы не ушибся».

Лучшим средством от сглаза считалось сбрызгивание. В рот набиралась вода и неожиданно, обязательно неожиданно – в этом был весь смысл обряда, обрызгать меня точно также, как белье перед глажкой. Часто мамке это удавалось и я вздрагивал так, будто бы меня стукнуло током. Ощущение было пренеприятнейшее, хотя, как я сейчас оцениваю это, идея была правильная. Легкий шок всегда отвлекал, помогал успокоиться и даже восстанавливал расстроенную психику. Недаром паникующих бьют по морде иногда весьма-весьма сильно и ведь… помогает – паника уходит.

Не знаю почему, но сбрызгивания я боялся. Боялся серьезно. Что меня так в нем пугало - толком не пойму. Ведь ничего страшного - подумаешь водой облили и, на самом деле, не так уж неожиданно. Ну вздрогнешь... Ай! - и все. Мне кажется меня удивляла и, соответственно, как все необъяснимое, пугала резкая смена моего настроения, после сбрызгивания.

Как только я слышал, что мать на кухне наливает из крана воду и понимал, что меня сейчас будут сбрызгивать, сразу же старался куда-нибудь спрятаться или, по крайней мере, не выпускать мать из поля зрения, поскольку знал о обязательной неожиданности сбрызгивания. Но ребенок – есть ребенок, отвлекшись, я ослаблял контроль за матерью и меня… сбрызгивали. Порою сбрызгивали не только меня, но и мои тетради с учебниками, хотя мать, в таком случае, утверждала, что виноват я сам – довел ее своим поведением до такого.

Сбрызгивание мне почти всегда помогало - я переставал капризничать и хандрить. Иной раз даже начинал смеяться над тем, как хитро меня сумела провести мать, так, что я и не заметил того, как она подкралась, чтобы сбрызнуть меня. Но при этом, все равно, страх перед сбрызгиванием оставался.

А вот так – оглядываясь на прошлое, скажу, что мне это иной раз даже нравилось.

 

 
Заговоры
Еще одно суеверие – заговоры. Пока была жива моя бабка, то она, когда я болел или был здоров, но чем-то не нравился матери – получал плохую оценку, вел себя неподобающим, по ее мнению, образом, нашептывала, что-то над моей кроватью. Что она там произносила – не помню и не знаю – я не прислушивался к ее словам. Они меня, не интересовали, не пугали, и не волновали, а воспринимались мною просто, как звуки, как завывание ветра или шум дождя.

Но, когда бабки не стало, заговоры принялась читать надо мною мать. Та делала это с усердием – громко, разборчиво, нередко путаясь в сложных словах, которые она, не знала, не понимала и задумываться, над которыми, не хотела. Эти заговорные слова были записаны у нее на каких-то клочочках бумаги, которые она постоянно переписывала, по мере того, как бумага изнашивалась от частого употребления. И мне кажется, что она переписывала их не совсем точно. Поскольку я впоследствии находил эти заговоры в книгах, но в иной трактовке. Отмечу в этой связи, что свой отвратительный почерк, из-за которого мне пришлось уже в десятом классе купить пишущую машинку, я унаследовал от матери. И очень часто, не могу понять то, что написал буквально час назад.

Материнское чтение раздражало меня. Бабкины заговоры, если не исцеляли, то, по крайней мере, не вредили, а успокаивали и усыпляли меня. Ведь сон, как известно, лучшее лекарство. Ее речь была пропитана уверенностью в нужность и полезность обряда. Она истово верила в силу произносимых слов и заражала этой уверенностью меня. Я и в самом деле начинал верить, что если бабушка пошепчет, то на завтра нога перестанет болеть и я снова смогу играть в мяч. Как я понимаю, бабка придерживалась сугубо языческих верований, хотя была крещена, поскольку родилась до революции, но христианство не воспринимала, а церкви - попросту боялась. Даже слово «Бог» она произносила крайне редко, а вот «Иисус» или «Христос» в ее речи отсутствовали совсем. Зато «Домовой» и «Леший» не сходили с языка, а про Пасху даже не заикалась и яйца не красила.

Мать же делала все наоборот. Речь ее, сумбурная и сбивчивая, больше будоражила, чем успокаивала меня, указывала на непонимании, а следовательно, на неверие матери в силу произносимых слов, что превращало таинство заговора в обычную болтовню. Поэтому мне больше нравилось, когда она мне пела песни. Их текст и смысл она понимала, поэтому пела красиво.

Когда я заболевал ложным крупом и, задыхаясь, пугался неимоверно, чтобы подавить во мне этот страх, пока супрастин не начал действовать, мать всегда заставляла меня читать первый заговор: «Помяни Боже Царя Давида и всю кротость его». Поскольку дышать мне было трудно, то говорить я не мог и произносил текст «в уме», беззвучно. По мере того, как лекарство снимало отек, я начинал, понемногу сипеть, потом вырывались отдельные звуки, а затем и целые слова. Я успокаивался и понимал, что на некоторый срок продлил свое бренное существование. Библию в те годы я не читал, поэтому не знал, что это не шаманский заговор, а христианская молитва, произносимая при чрезвычайном гневе на тебя другого человека, хотя в народной практике ее используют еще, и при зевании, и икании. Мать, видимо слышала, что эта молитва именуется «Во усмирение гневных сердец», поэтому советовала мне ее читать (все также в уме), когда кто-то имеет злобу ко мне – мальчишки во дворе, учительница в школе и тому подобное. Вот так я первый раз в возрасте четырех лет познакомился с умн(о)й молитвой58. И понял все ее преимущества – отрешение, успокоение и возвышение. Отрешаясь я успокаивался, а успокоившись – возвышался над страхом.

Получалось, что мамка использовала Псалом Давида как языческий заговор. Так я его и расценивал, хотя в жизни никогда не применял, даже в детстве. Когда мне требовалась умн(а)я молитва я обычно вспоминал свои любимые песни – чем и пользуюсь до сих пор, чтобы освободить себя от гнева или страха, успокоиться или умиротвориться. К сожалению, а может к счастью, христианская молитва не дает мне того, что дает мне музыка.

 

Помимо православных, мать мне советовала еще одно, известное всему миру, радикальное средство от всех напастей, которое именуется Фига в кармане.

Моя мать слишком сильно боялась и ненавидела собак и этот страх она передала и мне. Поэтому, когда я видел собаку, идти дальше отказывался и частенько спасался бегством. Мать, видя, что переусердствовала объяснила, что надо показывать им фигу в кармане и, спокойно идти вперед, ничего не боясь. Я попробовал... и у меня не получилось. Фига не спасала от страха. Я позорно убежал.

Поэтому требовалось что-то другое, более сильное средство и этим средством оказалась дружелюбность. Настал день, когда я на, негнущихся от страха ногах, без фиги в кармане, подошел к собаке и протянул к ней правую руку. Она лизнула ее и не откусила. А я сразу перестал бояться собак. Причем на всю жизнь. Фига не пригодилась.

Ну, а показывать фигу в кармане учителям, желающим мне поставить двойку, или одноклассникам, собравшимся меня бить, было бесполезно – уж точно не поможет. Поэтому данный вид суеверия совершенно не коснулся меня.

 

Когда мне становилось совсем плохо – при высокой температуре, я часто впадал в полузабытье, бредил, мать читала надо мной еще один заговор, как она уверяла – очень сильный. Поскольку с высокой температурой я болел, от отсутствия закаливания, весьма часто, то слышал этот заговор много-много раз и выучил его наизусть.

 

За Морем, за Океаном, на Острове Буяне,

лежит Бел-Горюч Камень.

На камне том сидит Красная Девица,

она шьет-вышивает, берет-выбирает.

По морю едет Старец старый, под ним конь карий.

Ты Конь упрись, а болезнь от Володи прочь отступись.

 

Этот текст стал для меня лучше всех колыбельных песен. Не знаю почему, может из-за загадочных, таинственных слов, отсутствующих в обычной речи. Да и в сказках, что читала мне мать таких слов не было. Были там, и Балда, и волки, и зайцы, и Лисица-сестрица, и Айболит, но не было Старца, едущего по морю (!) на Карем коне. Да и про Девиц, особенно Красных, наши асексуальные сказки умалчивали. Необычность, скорее необыкновенность заговора привела к тому, что в него я всей душою поверил. И, когда мать читала его надо мной, я представлял море, которого никогда не видел, в виде большого озера. Остров, виделся мне небольшой горкой камней, а Бел-Горюч камень, был очень похож на горный хрусталь из мамкиных бус, переливающийся на солнце всеми цветами радуги. Девица с длинной косой, как на картинках в народных сказках, с веретеном или какой-нибудь шкатулкой в руке. А еще, Старец с длинной бородою, по типу Хоттабыча, на коне, скачущий прямо по морю, проваливаясь копытами в волны. Да и волны-то мне казались какими-то рисованными, как на картинках. И напоследок, со словами «ты, конь, упрись», мне чудился вздыбившийся конь, к шее которого прижимлся всадник.

Был еще заговор, который я не любил, но мать его, все равно, наперекор мне, читала, особенно, когда я разбивал себе ноги, руки, голову, плечи, спотыкаясь, падая, дерясь, что причиняло мне жуткую боль. Звучал он так

У собаки заболи, и у кошки заболи,

У … заболи, и у … заболи,

и дальше шло перечисление животных или имен, а заканчивалось это бравурным

А у Володи подживи!

Несмотря на мой детский возраст мне казалось это очень глупым, несправедливым и гадким. Почему должны заболеть все эти невинные животные, и люди, чтобы я выздоровел? Нельзя ли выздороветь просто так, без «перевода стрелок», как сказал бы я сейчас. Тогда я такой фразы не знал, но смысл понимал четко.

А вот оказалось, что нельзя. По малости лет, я не имел представления о законах этого мира и не понимал, чтобы один выжил, другой должен умереть. Что лекарство убивает тысячи тысяч, ни в чем неповинных бактерий, лишь за то, что они хотят есть и размножаться. То есть за то, что они хотят жить. Что съеденная котлетка, это убитая корова, а хлеб - уничтоженный зародыш будущей жизни. Вот такую, не очень радостную, жизненную правду я встречал в штыки. Никак я не хотел ее воспринимать. Хотя потом осознал, насколько правдив был этот заговор с животными, узнав сколько лошадей и зайцев надо убить, чтобы приготовить вакцину от дифтерита или бешенства.

Но все это будет потом, а тогда я категорически не желал, чтобы несчастная кошка страдала так же как и я, поэтому просил мать не читать этот заговор мне. Тогда мать пошла на хитрость и спросила меня: «Кто тебя обижал на прошлой неделе?». Я подумал и ответил: «Коська». А мать продолжила «и у Коськи заболи...», на что я согласился. Обидчика Коську было не жалко. Памятуя, что Рашид как-то сильно расшиб мне нос, в заговор попало и его имя. Потом добавился сосед снизу Сашка, поскольку мы не дружили, а родители наши состояли в ссоре. Досталось и Аркашке из 16 квартиры, за то, что слишком задавался, Вовке Горбоконю, которого очень не любила моя мать, так как его отец заведовал базой и был богат.

Аппетит приходит во время еды! Мать не ограничилась моими обидчиками, она принялась вставлять туда какие-то незнакомые имена и фамилии И докатилось все это до политического, уже без кошки и собаки: «У Хрущева заболи и у Леньки59 заболи…»

Дикость! Согласен – дикость, но ведь было!

Магия чисел
В наше детство существовала категория чисел, считающихся «счастливыми». Это были числа, в сумме составляющие 100, или те, сумма левых цифр в которых, равнялась сумме правых. Насколько я понимаю, вся эта «счастливость» выросла из игры в «железку»60, а потом раскручена, чтобы научить детей быстрому счету.

И впрямь – автомобильные номера тогда были четырехзначными в форме двух чисел 12-34. Я, свято веря в магию чисел, упорно искал «счастливый» номер, на проезжающих автомобилях. Тем паче, что тогда автомобилей было довольно мало и номер можно было легко разглядеть. Хотя, все равно, счет шел на секунды, ведь надо было успеть сосчитать, пока автомобиль не уехал. Я складывал, складывал и складывал, да так активно, что, по-моему, наизусть выучил все возможные комбинации. В жизни и даже в школе мне это не пригодилось, ведь такое упражнение тренирует память, развивает реакцию, но не учит главному – думать! Зато в магазине – да! Когда я мгновенно пересчитывал сдачу и, если кассирша мухлевала, громогласно заявлял: «воровка!», мать вся сияла от гордости за такого, не по годам, развитого ребенка. А вот кассиршам это было явно не по душе. Они не сияли, а краснели, но не от стыда, конечно, а от злости. И, как все кассиры тогдашнего времени, начинали хамить и желать мне в жизни всяческих несчастий. Ничего не поделаешь - обратная сторона образованности - зависть и ненависть!

Вера в магию чисел настолько закрепилась во мне, что будучи уже в старшем возрасте, где-то в 12-13 лет, назначая девчонкам свидания, искал глазами на улице «счастливый» номер…

 

«Счастливый билетик», у которого сумма первых трех цифр равнялась сумме следующих трех, давно стал притчей во языцех. Еще одна хитроумная выдумка для обучения быстрому счету. Но к этому, вполне безобидному и, в принципе, полезному развлечению, был добавлен какой-то доисторическо-варварский обычай – считалось, что такой билет надо обязательно съесть. И мы… ели! Сколько этого грязного бумажного, неизвестно где валявшегося и неизвестно кем облапанного, дерьма мы сожрали. Ужас! Уйму!

И что интересно – ничего!

Никто не отравился, ни обблевался, даже элементарного расстройства желудка и то не получил. Поэтому, когда я вижу, как заботливо матери оберегают своих дитятей – вымой ручки, да помой яблочко, с пола не поднимай – думаю – какими же они будут хилыми взрослыми, эти дети. Откуда иммунитет, если их организм был в детстве так надежно огражден от окружающей среды, что даже не знает от чего защищаться. Да – такой человек может умереть и от гриппа.

Смешно сказать, но «счастливые» билеты ели не только дети, но и взрослые. Правда они делали это стыдливо, стеснительно, стараясь, чтобы этого никто не замечал. Но ели. Сам видел и не один раз. Наверное понимали, что это дикость и идиотизм, но все равно ели. Насколько велико стремление в нашем народе к «бесплатному» счастью. Вместо того, чтобы трудиться и собственным трудом выковывать это счастье, проще сожрать клочок грязной бумаги…

Дикари!

Сначала я просто складывал цифры на билете – выясняя счастливый он или нет. Но мне это довольно быстро прискучило. Натренированный на автомобильных номерах, я бросал беглый взгляд, и тут же получал ответ. Поэтому я пошел дальше – стал высчитывать, когда встретится «счастливый» билет. Ведь нам, детям, сделать это было особенно легко. Пробравшись сквозь толпу к кассе, я немного откручивал билетный рулон и читал номер еще не купленного билетика, высчитывая, через сколько билетов появится счастливый. Конечно, если приходилось ждать долго, то интереса в этом не было. А вот когда счастливый билет был на подходе, то можно было показать фокус. Долго роясь по карманам в поисках мелочи, следить за количеством купленных билетов и, в тот момент, когда должен был появиться счастливый билет, кинуть мелочь в кассу и вытащить, на зависть окружающим, самый настоящий счастливый билет.

Помню забавный случай, когда я чуток промедлил и деньги в кассу вперед меня опустил какой-то, немолодой уже, мужчина. Тогда я, стремглав, одной рукой зашвырнул деньги в кассу, а другой, буквально из-под его руки, выкрутил счастливый билетик громко крича: «Счастливый! Счастливый!» Ребята, не умеющие без ошибок не то чтобы умножить, но даже и вычесть-то числа были поражены моему везению, а мужчина, неожиданно озверел на меня. «Сволочь, щенок!» – заорал он и глянул на меня ненаигранно злобным взглядом. Видимо в его, долгой, по моему тогдашнему, детскому, мнению, жизни, счастья было не то, чтобы мало, а, вернее всего, не было совсем. А тут билетик на счастье, из-под носа, утащил восьмилетний мальчишка.

Обидно до слез!

Черные кошки
В послесталинское время, из какого-то темного угла народной памяти, вытащили суеверие на черных кошек, распространившееся в народе с колоссальной скоростью.

 Мать уверяла, что, ни в ее довоенное детство, ни в послевоенную юность, на черных кошек никто не обращал внимания. Бегают и бегают. Мальчишки кидались камнями и давали пинков всем кошкам без разбора. Черная, серая, зеленая - не суть важно. Дворы были небольшие, застроенные вкривь и вкось домами и сараями, переулки узкими, освещения никакого – поэтому и цвета-то кошачьего не разглядишь, да и самой кошки не заметишь. Пробежала и ладно. Во многих дворах держали собак, охранявших самое важное в те годы – дрова. Поэтому кошкам раздолья не было.

И вдруг, в конце 50-х, вместе с песней «Черный кот», город захлестнула эпидемия «котомании». Народ то ли рисовался, а может и впрямь боялся, но выделывал такие пируэты перед черными котами, что будь здоров.

Хотя, как пелось в песне: «прогоняют с дороги кота»,– такого не было. Черных кошек никто специально не изводил – о таком я не слышал в наших дворах. Хотя, по слухам, где-то черных котов ловили и «завозили» куда-нибудь подальше. Но насколько это правда – не знаю – слухи, есть слухи, доля правды в них всегда невысока.

Трудно в это поверить, но я видел собственными глазами, как немолодой и полный мужчина соревновался в скорости с котом, пытаясь проскочить дорожку раньше, чем тот перебежит ее. Или женщину, подбирающуюся к черной кошке, только что перешедшей тротуар, чтобы посмотреть – есть ли белое пятнышко на кошачьей грудке или нет. Кошки с белыми пятнышками к «черным» не относились и горя не приносили. Трудно себе представить и собравшуюся очередь из тех, кто не хотел идти по дорожке, которую перешла черная кошка. Но я видел, как неподалеку от магазина «Радуга» стояло около пяти женщин, разных возрастов, до тех пор, пока не появился какой-то солидного вида мужчина, ответивший на предупреждение стоящих – «да ну ее» и бесстрашно прошедший вперед.

Мы, дети, относились к черным кошкам с шуткой, никогда не ожидая грядущей беды из-за того, что эта тварь перебежала дорогу.

Считалось, что кошкино проклятие действует только до полуночи. Вспоминаю, как Рашидова мать, несмотря на свое татаро-мусульманское происхождение, говорила – «уже восемь часов – скорей бы день закончился, а то я так боюсь, как бы чего не случилось – кошка черная дорогу утром перебежала».

Моя мать двойственно относилась к этому суеверию. С одной стороны, она показно подчеркивала свое безразличие к нему, однако, с другой стороны, все-таки опасалась его. Поэтому, увидев, что дорогу перебежала черная кошка, она старалась сделать вид, что не замечает этого, но останавливалась, как будто бы ей неожиданно потребовалось поправить что-то в одежде или поискать что-нибудь в сумке, ожидая пока след черной кошки пересечет кто-нибудь другой. Когда меня записывали в первый класс и мать была очень взволнована, то заметив черную кошку, просто так сидевшую на травке, даже не думая перебежать нам дорогу, она повернула назад и стала обходить наш дом с другой стороны, лишь бы только не приближаться к ней.

Но, при всем при этом, мать всегда твердила мне, что боязнь черных кошек - глупое и смешное суеверие, пришедшее в нам, городским людям, из замшелых деревень, после того, как Хрущев раздал крестьянам паспорта и они понаехали в города. Что это сущий бред, недостойный современного человека, которым являюсь я и призывала меня не обращать на них никакого внимания. Что я и делал, временами, удивляясь этой мамкиной двуличности.

Помню еще один очень забавный случай. Мы с матерью шли по небольшой дорожке к магазину «Овощи Фрукты», проходившей рядом с помойкой. И вдруг из-за нее, стремглав, выскочила черная кошка и проскочила буквально в двух шагах от нас. Мать замялась в ожидании. Переходить кошачий след ей не хотелось, поэтому она остановилась и стала поправлять туфлю на ноге. Тут появилась пожилая женщина, достаточно бодро идущая от магазина навстречу нам. Заметив какие кренделя выделывает моя мать, она остановилась шагах в десяти не доходя нас и стала выжидать. Мать, не обращая на нее никакого внимания, спокойно продолжала возиться со своей обувью. Так прошло несколько минут, пока женщина наконец не спросила: «кошечка пробежала?». Мать пробормотала сквозь зубы что-то невнятное, ссылаясь на какие-то проблемы с каблуком, которые, вполне вероятно, вынудят ее вернуться домой. Ответ был прост: «значит кошечка!»

Она поставила свою сумку на землю и стала ждать третьего участника комедии, на которого должно было пасть проклятье черной кошки. Но никого не было. Время шло. Две женщины стояли по обе стороны невидимого барьера, созданного черной кошкой и не двигались. Обе были слишком терпеливы и трусливы. Мать, поняв, что ее раскусили, перестала ковыряться с туфлями и стояла просто так, глядя в сторону нашего дома, в надежде на то, что кто-нибудь оттуда появится. Но никого не было. Как назло!

Наконец из второго подъезда вышел какой-то мужчина, но он заспешил в противоположную сторону – к детским садам. Прошло уже минут пятнадцать и мне, непоседливому мальчишке, стало невмоготу ждать, поэтому я, со словами: «я не боюсь», рванулся вперед. Так мы и решили эту проблему.

В тот же день, вечером, я сильно поцарапал ногу, когда пролезал через кусты, что дало моей матери много пищи для разговоров и уверило ее в том, что черные кошки приносят несчастья.

Этот страх может быть еще больше утвердился и расширился, да вот как-то черные кошки стали исчезать из дворов. На их место заступали кошки уже всевозможных расцветок. Кошатница кормила множество кошек, но среди них, класса с четвертого, уже не было ни одной черной. Суеверие понемногу само собой сошло на нет.

Ногти
В нашей семье существовало два поверья, связанных с человеческими ногтями.

Первое из них гласило – для того, чтобы какое-то желание исполнилось, надо собрать отстриженные ногти в бумажный кулечек и, незаметно, обязательно незаметно – в этом весь смысл таинства, подбросить в костер или печь к незнакомому человеку, при этом загадав желаемое. Подчеркиваю – незнакомому! человеку. В свой огонь их подбрасывать было нельзя – тогда желание не сбудется.

Я в детстве неоднократно этим пользовался, тем более, что у нас на помойке часто жгли костры – как дворники, так и наши ребята. А на Новый Год, когда у ребенка, само собой, количество желаний резко возрастает, у помойки каждый день жгли елки. Так что – кострами мы в своем дворе обделены не были. Очень часто горели мусорные баки. Почему – толком не понимаю – мы их не поджигали (хотя весь двор валил это на мальчишек), а они горели. Мне кажется слишком много окурков туда бросали взрослые.

Сбывалось ли это суеверие или нет – трудно сказать. В детстве так много всяких радостей, что поневоле любую мелкую удачу (вроде хорошей оценки или неожиданно купленной игрушки) можно списать на чародейство и волшебство.

Потом, ставши постарше, я решил (не подозревая, что это суеверие широко распространено, поскольку со сверстниками я такие вещи не обсуждал), что мать придумала мне такую штуку, для того, чтобы я, остригая ногти, не сорил, не разбрасывал «зайцев» (так она называла отстриженные части ногтей, потому что у меня они здорово отпрыгивали при стрижке – и впрямь как зайцы), а аккуратненько все собирал. А еще лучше – вообще не давал им разлетаться, сразу надевая на руку или ногу фунтик из бумаги.

Второе - по ногтям гадали. У детей, зачастую, на ногтях появляются белые крапинки в форме полумесяца. Вот их-то мать называла «обновками» и говорила, что раз она возникла, то значит и в жизни будет «обновка». Хотя обновки могут быть разными, как радостными, так и горестными, но в этом случае всегда подразумевалась добрая обновка – новая игрушка, новая одежда и так далее. И чем больше размер «обновки» или чем больше «обновок» на ногтях, то тем больше и красивее будет реальная «обновка».

Странным может показаться, но у меня эта примета часто сбывалась. Возникала «обновка» и появлялась новая книжка, новая ручка, игрушечный автомобильчик. А иногда (при большой «обновке») и пистолет или автомат. Теперь-то я понимаю, что без мамкиной хитрости дело не обошлось. А в свои шесть-восемь лет я свято верил в «обновки» и каждый день проверял свои ноготочки и, если замечал «обновку», то сразу же задумывался: «что день грядущий мне готовит?» и начинал ждать какого-нибудь сюрприза. Ждать терпеливо, потому что «обновка» достаточно долго не сходила с ногтя – значит в любой день могла появиться «добрая весть».

А потом – детство закончилось, «обновки» на ногтях стали очень-очень редки, да и сами подарки уже меньше интересовали меня. В двенадцать-тринадцать лет настолько кипишь энергией, что уже не думаешь ни о чем, как бы только поноситься-побегать

Ставши взрослым я узнал, что ногти людей очень много значили в германо-скандинавских мифах. Существует целый корабль Нагльфар (норв. Naglfar) построенный из ногтей мертвецов, на котором приплывут покойники, чтобы разрушить наш мир перед концом света. Поэтому у древних было принято сжигать ногти умерших, чтобы корабль никогда не был построен. Чем вызван выбор такого экзотического материала для постройки корабля я так и не выяснил. Может докопаюсь когда-нибудь.

«Обновки», которые я считал выдумкой своей матери, на Фарерских островах называют «следами норн» (nornas-роr - трех волшебниц, определяющих судьбу по типу греческих мойр или римских парок, но в отличие от них норны закреплены за прошлым, настоящим и будущим), в Германии – «мертвыми цветами». В северных странах по «обновкам» предвещают судьбу. Пятнышки на лунке ногтя сообщают о будущих событиях, у края ногтя – о прошлом, в середине – о настоящем, охватывая примерно месяц. Белые пятнышки предвещают счастье, радость, подарки. Желтые пятнышки - болезни, а если они очень большие, то и смерть, как и целиком побелевший ноготь. Красные и коричневые пятнышки предвещают несчастье, болезнь, печаль.

Вот такая оказалась долгая история у этого поверья.

А еще, много лет спустя я узнал еще один предрассудок, связанный с ногтями – мой друг Сергей Иванович рассказывал, что у них во дворах на Верхней Красносельской улице считалось, что размер ногтя большого пальца женщины совпадает с «изначальным диаметром входа во влагалище». Поэтому, глядя на женщину, не забывай посмотреть на ее пальцы, поскольку видимое всегда продолжает скрытое. Вот какая интересная трактовка древнего культа ногтей.

Подушки, перья и камушки
Подушки в то время также являлись объектом суеверий. Поскольку были совсем не такие, как сейчас. Это нынче - мягкий пух, холлофайбер и прочие удобства цивилизации. А тогда - пух-перо, в котором пуха почти не было, зато было перо. И какое! Ну, естественно, не такое, чтобы Пушкин смог бы им написать своего «Евгения Онегина», но достаточное, чтобы написать жалобу в суд на соседа. Короткое, с непомерно толстой и хрупкой остью, от старости оно расщеплялось на длинные, острые и прочные иголки. Поэтому иногда, проснувшись, я мог заметить на своем лице одну-две, а то и большее число царапин.

Это называлось - чертовы когти !

И приводило моих мать и бабку в панику. Вместо того, чтобы мазануть их йодом и тут же забыть об этом, меня, как положено, сбрызгивали, читали какой-то заговор и снимали порчу. Порчу снимала мать как-то оригинально - плохо запомнилось, но, кажется, она водила вокруг моей головы раскрытой ладонью несколько минут, потом резко сжимала кулак, будто бы поймала чего-то и быстро-быстро бежала ко входной двери. Распахивала ее и вытрясала содержимое пустой ладони. Мне это казалось настолько глупо и смешно, что я даже не приглядывался к этому обряду, поэтому и подзабыл его.

Иногда все-таки мать превозмогала свою природную леность и перебирала подушки. Хотя, скажу вам, это был, на самом деле, нелегкий труд. Весь пол застилался газетами, потом подушка вспарывалась и содержимое высыпалось на пол. Обычно при этом рвался и перовик, поскольку материал был непрочный, да к тому же еще и старый. Все наши подушки куплены еще до войны, то есть более тридцати лет назад. Поэтому не все попадало на газеты, а часть улетала в сторону - под кровать, под шкаф, в кухню, в прихожую. Белые пушинки порхали повсюду. Меня, ребенка, это приводило в восторг. Бабку - в ужас. Поскольку пух - самое ценное, что было в этих подушках, а собрать его было не так-то легко. Особенно ей - умирающей старухе, которой едва минуло шестьдесят лет.

Среди рассыпанных перьев я довольно быстро находил виновника своего несчастья - растрескавшееся перо и гордо выбрасывал его в окно, провожая взглядом до земли. У меня было такое ощущение, будто бы я выбросил из окна своего злейшего врага и не постыжусь этого сказать, но я испытывал наслаждение, когда видел, что перо наконец-то, крутясь и вертясь, опустилось на землю. Подобное чувство в своей жизни я испытаю всего один раз, когда человек, посмевший нагло ухаживать за моей первой любовью сожжет свое лицо. Но это - отдельный рассказ.

После этого все с пола собиралось обратно в перовик, порванные места заштопывались и через месяц-другой-третий операция повторялась, после того, как меня по лицу снова царапал дьявол.

Бывало, что подушки перебирались более тщательно. Моя мать, как женщина разведенная и одинокая, всегда мерзла, плохо спала и мучилась головными болями. Однако, это приписывалось почему-то не естественным причинам, а колдовству. Если мать несколько дней подряд просыпалась с тяжелой головой, то в подушке искали не треснувшие перья, а предметы странной формы. И, что интересно, их находили. Помню их преотлично, поскольку в их поиске я принимал живейшее участие, так как в те годы видел очень хорошо. Иногда это были просто пупырчатые шарики, но были и сросшиеся по двое и по трое, очень напоминающие орехи арахис в скорлупе. Такая находка вызывала ужас у матери и она тотчас начинала гадать, кто же из знакомых пожелал ей зла. Фамилии пребирались в уме, потом в дело шла телефонная книжка, в качестве советчика приглашалась бабушка. Часа два или продолжалось это камлание. Сейчас я удивляюсь - неужели столько людей на свете желали ей плохого? За что? Почему? Скольких же она в своей жизни обидела?

Но изредка находилось нечто потрясное - шарик, будто бы утыканный иголками. Я сам, как зачарованный смотрел, на него, но мать с диким визгом выхватывала его у меня, крича - не смей, это смерть! Она действительно пугалась этой ерунды, которая как мне кажется, была результатом уплотнения всего того мусора, который образовывался от гниения и разрушения перьев и пуха, при постоянном уплотнении руками и головой. Хотя бабка считала, что это камни, которые глотают куры, чтобы помогать своему пищеварению. В это трудно поверить - кур ощипывают до того, как вспарывают им брюхо.

Собранные предметы мать относила на кухню и сжигала на газовой плите. В подтверждение моей теории о том, что это - остатки перьев, квартира наполнялось запахом паленой кошки, от которого меня начинало тошнить, но до окончания всесожжения почему-то нельзя было открывать окна и двери. А вот когда все сгорало и обращалось в пепел, окна требовалось открыть, квартиру проветрить, а пепел ссыпался в унитаз, после чего мать несколько раз сливала воду, со словами - текучая вода все смоет...

В этом она была права!

Свист
На свист в моей семье был наложен строжайший запрет. Наверное поэтому я так и не научился свистеть. Вот уже жизнь на исходе, а я не могу свистнуть, не то, что подобно тому, как свистели наши голубятники, а просто так - чтобы подозвать собаку. Когда я вижу свистящих мальчишек или взрослых людей, то всегда испытываю определенное чувство зависти - умеют же, сволочи!

Свиста больше всего боялась моя бабка - деньги высвистишь - визжала она, если слышала мои скорбные попытки свистануть. Мать относилась к нему с меньшим суеверием, но уверяла, что от свиста у нее болят уши, поэтому, точно также как бабка, запрещала мне свистеть не только дома, но и на улице в ее присутствии. Не знаю, может она не хотела показаться суеверной, но вернее всего, она действительно не любила звуки. Любые звуки. Когда я заинтересоваться музыкой, то она заявила, что скрипка вытягивает из нее нервы, а орган раскалывает голову напополам. Про фортепиано она как-то промолчала, не сказав, ни против, ни за. Так, будто бы его не существует на свете. Соответственно, никакого музыкального образования я не получил. Матери больше всего нравились беззвучная наука.

Среди прочего «наследства» от отца досталась мне, вместе с проигрывателем, пластиночка художественного свиста. Таисы Саввы. Пластинку эту я мог слушать только тогда, когда матери не было дома, тайно. Вообще, эта пластинка обладала какой-то таинственностью. Хотя бы - такое необычное имя. Я только недавно узнал, что Т. Савва, как было написано на этикетке - женщина, а не мужчина. Имя Таиса было сокращено до одной буквы, поэтому разобраться было весьма сложно. Ну и, конечно, удивительное, я бы сказал - ангельское, заоблачное, звучание привычных мелодий.

Хотя не могу сказать, что она не была суеверной. Несколько раз, услышав, как свистят другие мальчишки, сквозь зубы произносила - деньги высвистят!

Откуда пошло такое варварское суеверие - не понимаю, но мне кажется, что поповский запрет на музыку - тому причиной. Музыка это веселье, а веселье - это свобода. Кроме колокольного звона крепостной крестьянин не должен был слышать ничего, поскольку колокола в домашних условиях ему не сделать. А услышит какой-нибудь музыкальный звук, пускай тот же свист - и сделает себе свистульку или, не дай бог - языческую панфлейту. Танцевать начнут, веселиться Каюк христианству.

Поэтому русский народ настолько не музыкален, что смог возвести в ранг музыкальных инструментов балалайку и гармошку..