Поэма N 3. Мертвый закат

1.
Мне не понять довольных жизнью позитив,
Когда ее понятья и чувств норматив
Обычное плохо в моем сознании спорном – 
Тяжко жить на белом свете, а точнее черном.

Как безрассудочно пытаться что-то изменить,
Сквозь липкую тягучесть вскоре будешь продираться,
И технологию вновь ты так жаждешь применить,
Но не дивись, что можно личности твоей распасться.

Каков и где же ты исток всего того,
Что первый шаг к греху нам сделать позволяет?
Где онтология паденья моего?
В сознанье то, что дверь безумью отворяет.

Нам нужно чашу через сроки пронести,
Не капли не пролив чтоб так себя вести,
Чтоб мир не оказался в бледно-серых красках,
Все здесь пролившим – вечный ад в застывших масках.

Давно покинул отчий дом,
Но что оставил в нем потом:
Прямые мненья, чистоты дары,
И книжек в даль зовущие миры.

Белейший снег, зеленые леса
Та яркость красок жалит как оса;
С раскрытым ртом на небо звездное смотрел,
А нынче сдал напор, и уголь твой истлел.

Мир счастья был и улетел,
Вернуть хоть миг его хотел,
И сколь встает печален тем удел,
Что цепи сам я на себя надел.

И сам шагнул за точку невозврата
И уж привык, что видится утрата
Теперь мне в каждом жесте, знаке, песне,
Пусть знаю больше – лишь душно и тесно.

И вижу настоящие места,
А образ, будто лишь вставляется;
Последняя грань смысла растворяется,
Коль вспомню, что мечту я стер с листа.

Ни я, ни Бог, ни кто другой на целом белом свете
Ни сможет мне помочь, чтоб жизни краски видеть в цвете.

Мне кажется, что Им уж все равно,
Что милосердье Их с гуманностью не в связке,
Весь мир для них стратегия давно…
Не выразить, как я хочу здесь ошибаться.

Что между чудищем, маньяком из людей и Богом
Разница, что за последним силы пульс единым рогом,
Одно ли – та мощь, чтоб в христианство уклониться?
Пред которою разумный должен преклониться.

Редкость – души излеченье,
Обученье ее – из мученья;
К страстям нас тянет влеченье,
Удел наш – трупа влаченье.

Так плещется тяжелая вода,
Так быть закованным стеною льда.
Круг заколдованный хотелось разорвать
Покой себе лесным ручьем чтоб даровать.

Но стекает сожаленье на проклятье мне положенное,
Смертью стала территория в той истрепанной душе,
Уже не надо решенье искать неотложное,
Уже свершилось и шепот жизни в мираже.

Так воздуха мне не хватает,
Жажду в гроб прохладный опуститься,
Звуками органа чтоб напиться,
Где бледный диск луны сияет.

Что могу делать я?
Свить мысль, где нет меня.
Где нет душной хватки фатальности.
Где мечта сильнее реальности.

Твоя голова прижалась к груди,
Хотя б в миг забытья надлом уведи,
Порхай и живи, в мой ад не попади,
Ведь знаю, не скажем друг другу: уйди.

2.
Мы летим на быстрых искривленьях,
Визг звенит в запрудах подсознанья;
Но еще не разучились стыть на откровеньях,
Транс высот еще сплетает знанья.

Выпадают из истории, сквозь пальцы утекая,
Дни бодренья нашего, когда порокам потакая,
Мы пытаемся забыть безмерный крик души,
Зная: свет ее потом теряется в глуши.

Вы спросите, и что же,
А ты? И я такой же…

И сколь же манит то недолгое веселье,
Какое в этих плясках смерти познается;
Пусть знаешь: иллюзорно наше новоселье,
Но звук страстей так стойко в сердце узнается.

И вновь пустотища, и боль суеверна,
И с грузом опять, все достало наверно;
Душевный порыв под утро иссяк,
Привыкну ль к тому, что чувствовал всяк.

С криком мы встаем, и спать ложимся,
С ним же в преисподнюю идем,
Тверди душ, изъеденных червем –
В отрешенности любви сроднимся.

Им не понять ума томленье,
Когда души императив
Дает к высотам направленье,
А сердце просится в отрыв.

Смех сквозь крик летит из мира нашего,
Где меркнут души в пустоте промозглой жизни,
Скрипит колесо веселья уставшего,
Кто может, не участвуй в этой тризне.

Метро наш стимул жизни, наша йога
В какой чугун отлилась душ руда,
Так глубоко сойти, чтобы не видеть Бога,
Так быстро уезжать, чтоб скрыться от суда.

Не знал, уж тягостно пресытило,
Реальность что-то отлемитило,
Что-то потребленье образов навесило,
Сколько будем притворяться, что нам весело.

Ничто почти на Земле не отличается,
Все реже и реже душа удивляется,
Но жажда манит на вершину:
Добро пожаловать в машину.

Косметический уют для душ пылает:
Дорого, искусно, но не помогает.
Забудусь я игрой, и все уйдет,
Ложный путь, но хоть на время все пройдет…

От осознанья встрепенулся чей-то мозг
Сердце, истлевшее уж, замирает,
Не от страха учительских корчится розг,
Геенны пламя его распирает.

Но, в том никто, никогда не поможет,
Чтоб большинство не ушло в ада вечность;
Когда же Они нас судом потревожат,
Исчезнет навек младая беспечность.

3.
Сумерки, похожие на день,
От чувства всякого лишь тень;
Как близко Апокалипсис стоит,
Не о десятках, лишь о годах говорит.

Оккупируя все новые пространства,
Социальный рак ползет во глубь души;
То, чем заразиться может каждый
То, что щупальца протянет из глуши.

Просыпаешься в поту души холодном:
Что мне – стада удел, в упокое дородном,
Думал, не коснутся рабства пассы,
И не съем их наживку для массы.

Кто же нас защитит в мире дешево проданном,
Холодном, обезличенном, дерзко ободранном:
Где то и дело капитала плеть взвивается,
Послушно юность по указке улыбается.

Смерть повсюду усмехается,
Множатся могилы душ в прогрессии кошмарной ночи
Крик агонии вплетается
В ежедневный гимн рабочей и учебной быто-корчи.

Мы кричим, но срывы наших голосов
Тонут в стоках повседневной лжи и одобренья быта,
Бьет укор от гордо вздернутых носов,
Неуменья жить, и стойла их, и места у корыта. 

Но пытаясь, встать не все мы можем,
В поточный цикл, в дисциплину производства;
Все наличное по сферам сложим,
И манит петля отраженье уродства.

Мое поколенье – поминки танца,
Шепот убитой любви по могилам пройдет;
Какой-то девушки меркнет тень ранца,
От улыбки беззаботной холод проберет.

Листвою окутало шорохи дня,
Я был лишь недавно – и вот, нет меня;
Прогонит ли остатки заблуждения и сна,
Последняя в мире весна.

(14 июня – 4 октября 2008 г.)