Вознесение

Мне 33 и я ничего не чувствую в связи с этой цифрой. Первое, что приходит на ум – это Христос, ему тоже было 33, когда он пришел проповедовать в Иерусалим. Чем все это кончилось, известно. Никаких ассоциаций с моей личной жизнью это не вызывает. Я не интересуюсь царствием божиим и прочими абстрактными понятиями. Меня интересуют две вещи, вернее, три: деньги, девушки и музыка. Музыку можно слушать или танцевать. Деньги приятно разнообразят жизнь и существенно ее облегчают. Девушки просто необходимы, чтобы чувствовать себя хорошо. Лучше всего, если они появляются и исчезают в нужный момент.
Я не люблю работу, на которую нужно ходить каждый день, и потому я нигде не работаю. «Где же я беру деньги?» - спросите вы. Отвечаю: «Где придется». Например, организую ремонт квартир. Даю объявление в газету, принимаю звонки, выезжаю на встречи и переговоры. Договариваюсь с друзьями-приятелями, которые делают всю работу. Беру деньги у одних, отдаю другим. На словах все выглядит просто, на деле не всегда.
Мне нравится моя жизнь, особенно летом. Летом денег бывает больше, чем зимой. С чем это связано, не знаю, вероятно, тепло делает людей мягче, и они легче расстаются с деньгами. Мне это очень удобно и я охотно совмещаю работу и отдых. Я люблю ходить летом на пляж, загорать и купаться, а ночью танцевать – на какой-нибудь пляжной дискотеке.
Сегодня как раз такой день. Вечер, переходящий в ночь. В редких паузах слышно, как шумит море, набегая на берег. Я, как всегда, весел и пьян. Немного. Много я пить не люблю, это мешает наслаждаться жизнью, поскольку все начинает восприниматься, как сквозь толстый слой поролона. Ничего интересного. К тому же, утром голова болит, глаза не хотят открываться, а тело кажется чужим. Дурацкое состояние, мне лично не нравится. Я пью «для куражу», чтобы легче текла река событий – обычно она меня несет сама, куда ей надо. Я никогда не знаю, куда попаду вечером и где проснусь завтра утром. Ну, почти никогда. Такая неожиданность похожа на игру в лотерею: повезет – не повезет. Мне кажется, жизнь и есть лотерея, игра, в которой, по большому счету, никто не остается в выигрыше по простой причине: эта игра длится слишком долго. Родители мне говорят, что я несерьезно отношусь к жизни и что мне пора браться за ум: заводить семью, рожать детей и радовать окружающих своим примерным поведением. Не знаю, может быть, они правы. Возможно, однажды я проснусь где-нибудь – женатый и с детьми. Пока это не случается, что я могу поделать? Никакой тяги к семейной жизни я не испытываю. Я искренне радуюсь за своих приятелей, которые уже все – или почти все – давно женаты и проживают все полагающееся для семейных людей. Я вполне доволен своей жизнью и менять здесь ничего не намерен. Пусть все идет, как идет, а ярмо на шею надеть всегда успеется.
Я сижу у барной стойки и поглядываю вокруг. Пью свой обычный мохито, улыбаюсь девушкам, мыслей в голове нет, ну, совсем никаких.
«Ого, кого я вижу», - слышу я знакомый голос за спиной. Это Маша, я знаю это, еще не обернувшись. Она высокая, рыжая, с яркими зелеными глазами, к тому же, кудрявая. Да, волосы она носит распущенными, а они у нее – ниже плеч. Чистая ведьма, вернее, бестия, я ее очень люблю. Как друга, товарища и… Короче, мы с Машей не любовники. Конечно, у нас был секс – а как же – было бы странно, если б не было. Но ничего большего из этого не выкатилось, зато мы любим болтать и иногда – проводить время вместе. Она такая же задорная и легкая на подъем, как и я. Маше 25 лет.
«Привет, Машунь!» - говорю я, поворачиваясь на высоком стуле, - «Что скажешь хорошего старому другу? Какие новости в городе? Что я пропустил? Неужели Одессу объявили вольным городом?».
«Жди, как же, объявят они тебе», - отозвалась Маша, - «Нинка под машину попала. В больнице сейчас лежит, в реанимации».
Нинка – Машина подруга, они знакомы давно, еще со школы. Обе работают в крупном торговом центре управляющими магазинами одежды. Маша садится рядом со мной, расстегивает сумочку, достает сигарету и щелкает зажигалкой. Секунду спустя выпускает дым.
Я не курю, эта привычка кажется мне какой-то надуманной. Пахнет плохо, если не сказать, воняет, а удовольствия при этом – никакого.
Нинку жалко, реально жалко, вот ведь как иногда поворачивается жизнь. «И что, сильно попала?» - спрашиваю я Машу и одновременно заказываю ей выпить, а выпить ей нужно обязательно, это видно по ее глазам. Маша курит, коротко затягиваясь и быстро выдыхая дым.
«Перелом ребер и сотрясение мозга», - отвечает она на мой вопрос, - «Главное, лицо пострадало, как говорится, мордой, да об асфальт. Пока не говорят, насколько все тяжело, но я все равно переживаю».
«А Нинка?» - спрашиваю я.
«А Нинка – тем более», - коротко отвечает Маша, кладет дымящуюся сигарету в пепельницу и поднимает бокал. «Давай, выпьем, что ли, чтобы все было хорошо».
«Давай», - соглашаюсь я, и мы выпиваем.
«Как же все это произошло?» - спрашиваю я Машу, и она начинает рассказывать подробности.
Нинка шла с работы, как всегда говорила по мобильному, не глядя по сторонам, и прошла на красный свет. Машина не успела затормозить – было темно, да и Нинка выскочила на дорогу неожиданно, перед самым носом. Водитель успел свернуть, но все равно зацепил ее правым крылом и протащил несколько метров по асфальту. В больницу ее привезли быстро, вкололи какие-то уколы, в общем, сделали все необходимое. Теперь нужно только ждать: время покажет, что будет дальше.
Я слушал рассказ Маши, глядел в ее зеленые глаза, такие странные, необычные, словно расширенные беспокойством. Я привык видеть в них веселые искорки, которые как будто говорили мне: «Эй, давай, а что если…». Они подкалывали и провоцировали на что-то веселое, легкое и безрассудное. Потом, когда безрассудство заканчивалось романтическим образом, и Маша опрокидывалась на спину или прижималась к чему-то спиной, ее глаза темнели и превращались в бездонные тоннели, в которые хотелось падать и падать, причем, без конца. Если б она их не закрывала, может быть, кое-кого мы бы не досчитались поутру. Но ее веки медленно смыкались, и темно-зеленые тоннели исчезали под пушистыми ресницами, но не навсегда. Маша вздрагивала, нежно постанывала, приоткрывая время от времени свои изумрудные озера, пуская зайчики света из-под длинных ресниц.
«Маша, что ты, не переживай, все будет хорошо», - сказал я, чтобы что-то сказать и осторожно погладил ее по щеке. На глазах у нее выступили слезы, и было видно, что Маша еле сдерживается, чтобы не зарыдать. «Что ты, что ты, родная», - улыбнулся я ей в ответ, - «Вот увидишь, все будет хорошо, еще смеяться вместе будем, вспоминая об этих волнениях».
«Правда?» - спросила Маша, как маленькая девочка, - «Правда, что все будет хорошо?».
«Ну, конечно, правда», - улыбнулся я ей опять, - «Давай, допьем, что тут у нас налито, и пойдем, прогуляемся куда-нибудь, хорошо?».
«Хорошо», - послушно ответила Маша, допила свой бокал, взяла сумочку и встала со стула.  Я обнял ее за плечи, и мы пошли к выходу.
Маша молча курила, прижимаясь ко мне поближе, я ее обнимал, поглаживая пальцами по плечу, словом, шли мы берегом моря, а я удивлялся, какая у нас получается идиллия. Но все было взаправду: Маша шмыгала носом, как маленькая девочка, а я вдруг почувствовал себя большим и сильным, что тоже было приятно, ничего не скажешь.
«Странно вот так все случается», - сказала Маша спустя некоторое время.
«Ты это о чем?» - спросил я.
«Да вот об этом, обо всем», - продолжала Маша, - «Живешь - живешь, жизнь катится куда-то, не думаешь ни о чем, ходишь на работу, занимаешься чем-то, спешишь, опаздываешь, а потом вдруг – хлоп! – и тебя так – раз! - и прихлопнули. Не до конца, но все же. И ты уже не бегаешь никуда, не спешишь, а лежишь в реанимации и понимаешь, что теперь все будет по-другому. И от этого становится страшно». Маша поежилась, будто от холода и повела плечами. Я молчал, не зная, что сказать. Мы шли, похрустывая мелкой галькой, волны с шипением набегали на берег, пахло солью, водорослями и теплом. Море дышало, нимало не интересуясь Нинкой, Машей да и всем остальным. Волны накатывались на берег, потом отступали, потом опять накатывались. Было очевидно, что при этом море не думает и никак не рассуждает об этом накатывании, хотя оно – каждое мгновение другое. Весной – одно, летом – иное, а при этом каждую секунду происходит пятый, тысячный и не знаю еще какой, миллиардный, набег волны на берег, и… И ничего. По морю не скажешь, что для него весна предпочтительнее лета, или наоборот. Очевидно, оно не страдает от зимнего холода или осенних штормов. Что бы с ним ни творилось, такое впечатление, что оно все время одно и то же, хоть и выглядит по-разному. «Вот ведь штука», - думал я, прижимая к себе притихшую Машу, - «Вот это да…»
«А еще», - вдруг опять заговорила Маша, - «Я все время боюсь чего-то, сама не знаю, чего. Как будто что-то должно случиться плохое, вот только что, я не знаю. И даже хочется поскорее узнать, чтобы больше не ждать этой неизвестности, от которой хуже всего. А чего я боюсь?», - Маша повернулась лицом ко мне и остановилась.
«Скажи, Миша, чего я боюсь, а? Старости, болезни, смерти?»
«Ты боишься взять ответственность за свои поступки, Мария», - деланным голосом произнес я, но шутка оказалась явно не к месту, Маша даже никак не отреагировала на нее. Она продолжала смотреть на меня своими большими зелеными глазами и была такой красивой в этот момент, что я невольно замолчал.
«Миша, родной, чего мы все боимся, а? Неужели жизни? Как же так, почему, зачем?», - Маша стояла, опустив руки и глядя куда-то мимо меня, мимо моих глаз. Она повернула голову к морю и опять замолчала. «Ведь никогда не знаешь, что с тобой случится», - сказала она совсем тихо после недолгой паузы… «Оказывает, это так страшно», - и я услышал, как она улыбнулась.
Не говоря ни слова, я подошел и обнял ее сзади, уткнувшись лицом в копну рыжих волос.
«Машуля, хорошая моя», - шептал я ей почти в ухо, - «Мы все трусы и ничего с этим не поделаешь. Тут ты абсолютно права».
«Но это же нечестно!» - воскликнула Маша и повернулась ко мне лицом. «Это же неправда», - повторила она шепотом, - «Я не хочу так жить, я хочу жить честно. А ты?» Она заглянула мне в глаза и нежно улыбнулась. «Ты хочешь жить честно?» - она взяла мое лицо в свои руки и продолжала пристально смотреть прямо в глаза. «Хочешь?» - повторила она.
«Это как?» - шепотом спросил я, - «Ты знаешь?»
«Не знаю», - совсем тихо ответила Маша.
«И я, я тоже не знаю», - в тон ей прошептал я, - «Наверное, только море знает об этом. Или звезды. Только они не умеют говорить. Так и придется нам жить, дураки дураками».
«Ага», - шептали Машины губы уже совсем рядом, - «Так и будем, все равно нам деваться некуда, правда?».
«Правда», - хотел ответить я, но не успел, потому что говорить дальше уже было не о чем. Вселенная закружилась и накрыла меня своим влажным поцелуем, а глаза Маши – зеленые омуты – оказались совсем близко, и я в них падал, падал, и не было этому конца.
«Вот и все», - подумалось почему-то напоследок, но додумывать эту мысль уже было некому.