Зов

В ту ночь Джиму опять приснился единственный его кошмар. Так называемый «сон во сне», когда сквозь глубокую дрему кто-то звал, звал его, и Джим вздрагивал, но не мог проснуться. И потом, когда он все же приоткрывал глаза, то шорох продолжался… И Джим, натягивая джинсы, шлепая голыми ногами по паркету, в предрассветных (а это были всегда они) сумерках натыкаясь на шкаф, обходя его, стремился к входной двери. И опять был голос, только Джим никак не мог расслышать, чей он, но шорох был и Джим глядел в «глазок» - никого, только краем глаза было видно бурое пятно…
Стоп! Бурое пятно?!
И Джим распахивал дверь, и, поворачивая голову влево, замечал и пятно, и кого-то (кажется, девушку) в белом на полу…
А затем Джим просыпался, вскакивал и долго мотал головой, пытаясь отличить сон от реальности.
После таких «видений» чуть кружилась голова, и ныли зубы.
Это утро ударило свежим весенним воздухом, как только Джим, еще сонно жмурясь, открыл окно.
Сегодня у него был выходной. Только ближе к 6 вечера Джим собирался заехать в офис – забрать некоторые документы для работы. А пока можно было без спешки добраться до душа, потом поесть, одеться и почитать газету.
Вот только сон.… К чему бы?
Джим не припоминал ничего подобного в своей жизни -  обывательской жизни менеджера по продажам, которому чуть повезло в прошлом месяце. Успех на работе – и обычно несговорчивый шеф дал «отгулы» и наконец повысил зарплату.
«Еще немного в том же духе, и можно подумать о новой машине», - ухмыльнулся Джим, прикрывая окно.
Квартира Джима Топфельда – неплохая квартира недалеко от центра – всегда выглядела необжитой. Может, дело было в мебели, больше подходящей для офиса, а может, в отсутствии фотографий и сувениров, но факт оставался фактом. И Саманте здесь не нравилось.
У Саманты были длинные пшеничные волосы, глубокие серые глаза, модельная фигура и еле законченное среднее образование. Она искренне считала, что к её 23 годам жизнь абсолютно  удалась.
Джим, слыша такие рассуждения, бездумно кивал и улыбался, предпочитая оставлять за кадром вопрос о собственном счастье. Джиму было 28, но он выглядел старше. «Виновны в этом», несомненно, были серо-зеленые скучающие глаза, они хотели успеха (но не слишком скачкообразного) на работе, семейного уюта и вовремя приготовленного ужина, и – покоя. Тишины.
А Джима кто-то звал, звал, звал… 


                ***
День выдался чересчур жарким для начала мая и Джим даже скинул пиджак, шествуя к кабинету. Он и шел бы дальше, если бы не одно «но», скромно пристроившееся на диване.
«Сколько ей лет?» - эта мысль взорвалась в нем прежде, чем он рассмотрел сидящую девушку. Белое платье, кожаная белая куртка, лежащая у незнакомки на коленях. Закрытые светлые туфли на невысоком каблуке. Неплохая, явно фирменная, из дорогой кожи, сумка.
-Девушка, кто вы, и по какому вопросу здесь? – осведомился Джим, бросив на собеседницу пару небрежных и в то же время изучающих взглядов.
-Я Мари Телл, сэр, и … Я жду Кэтрин, я её кузина.
Девушка робко подняла пронзительные ярко-зеленые глаза, несколько раз нервно взметнула и опустила ресницы, а затем, чуть успокоившись, глубоко вздохнула и пригладила короткие топорщащиеся иссиня-черные волосы.
-Ну что же – ждите.
Джим понял, о ком говорит эта Мари – о Кэтрин Грайдин, секретаре из соседнего отдела. Они с Мари даже похожи, только волосы Кэтрин куда длиннее. Но у Мари волосы такие же черные, густые, пушистые, и, наверное, такие же гладкие на ощупь.
А всё-таки есть в Кэтрин нечто грациозное! Недаром сослуживцы называли её «пантерой», а особо экспрессивные грассировали «р» и гримасой показывали весь спектр своих эмоций. И вот Кэтрин вышла в холл, где и дожидалась её Мари, повела шелковыми от элегантного черного платья плечами, и, мило улыбнувшись обоим, увела Мари, что-то шепча ей на ухо.
-Хм.. – меланхолично поднял брови Джим, спеша к себе в кабинет. Вышел он оттуда уже к 8, судорожно застегивая запонки и вспоминая, что он заказывал для них с Самантой столик в ресторане.
И понеслись люди, этажи, машины, дома, и всё,  что бы ни делал Джим, выходило суматошным и нервным. Но наконец, он заскочил в огромный ресторан, наполненный музыкой, свечами, людьми, но только Саманты не было. Её голос откликнулся в телефонной трубке спустя 5 минут и настороженным шепотом сообщил, что дома семейный сбор, что приехала тетя из Оклахомы и уж сейчас-то никак не до развлечений. Джим в ответ на это не то, что бы расстроился, но растерялся.  И вдруг стало так много людей, их щебета, смеха, запаха их духов, и еще нескончаемых телефонных звонков, что Джим растворился в ресторанной суете и стал никем, атрибутом, деталью. «Обыватель в ресторане» - вот уж картина маслом.
-Эй! Я присяду?
Белое платье мелькнуло справа и оказалось напротив.
-Мари Телл, офис, кузина Кэтрин, ну, помните, помните?
«Точно же!» - вздрогнул и будто очнулся он.
-Да, да, кузина Кэтрин! Неожиданная встреча! – оживился Джим, и голос его, изменив тембр, сделался вкрадчивым, на что Мари повела плечами.
-Мир тесен! А что же вы сидите? Давайте закажем что-нибудь!
И она засуетилась, замахала руками гарсону, и опять замелькало белое льняное платье.
За шумом полусветской беседы Джим лишь узнал, что его собеседница дочь бизнесмена, недавно прилетевшего из Оттавы. Почему семейство Телл не осталось в Канаде, а рвануло сюда, в Вашингтон, оставалось загадкой среди множества скомканных, как бумажные платки, объяснений.
Спустя полтора часа захотелось танцевать, и Джим с Мари, оставив столик, прошли к отведенной для танцев площадке.
-Танцевать! Как я люблю это! Движешься, и, знаете (ох, знаешь!), летишь в музыке! Танец – это же вихрь, полет, свобода! Дорожишь свободой, Джим?
-Да, наверное… Или нет… Да кто его разберет? – ворчливо отшучивался Джим, поправляя галстук и одергивая рубашку. Будучи довольным произведенным на девушку впечатлением, мужчина с запоздалой похвальбой себе отмечал свои фирменные джинсы, золотые запонки, и упоминаемое на каждом корпоративе обаяние. Но всё же Мари была ничуть непохожа ни на Кэтрин, ни тем более на Саманту. В Мари было  нечто легкое, как и её движения, свободное и такое хрупкое, тонкое, что, обнимая Мари за талию, Джим старался быть аккуратнее.
«Не разбить, - напоминал он и тут же одергивал себя, - да что я?! Хотя…»
Мари была как … голос, будивший его во сне! Этот звонкий смех, детская улыбка, и мудрые глаза…
«Взрослое дитя, ей-богу!», - емко сказал о ней англичанин с 5-го столика.
И Джим взъерошивал свои короткие светлые волосы, топорщил их, довольно морщился и продолжал пристально вглядываться в Мари.
-А знаешь, Джим, я как ребенок! Верю! Вот увижу человека, посмотрю я на него, и что он не скажет – истина! Разочаровываюсь, конечно, но все равно… Привязываюсь, приручаема я, как щенок!
-Даже так? – недоверчиво хмурился Джим, заглядывая в лицо девушке. И всё бы это продолжалось, кружась и запутываясь в танце людей и времени, но час был поздний и Мари заторопилась.
-Как Золушка, исчезаю! ах, прощайте! – и тут она остановилась, пристально взглянув в серо-зеленые, близко посаженные глаза Джима, сказала что-то совсем непонятное:
-И не затем ли мы совершаем внезапные глупости, чтобы скорее превратить череду случайностей в волю судьбы? И не затем ли мы любим, чтобы вырваться из объятий неведомых сил и оказаться в других, человеческих и уж куда более опасных? Или даже смертельных…
Сказав так, Мари, подхватила свои вещи и круто развернувшись, вышла. Джим, в последний раз одернув серую строгую рубашку, направился за столик, чтобы рассчитаться.

                ***
Поздней ночью приехала Саманта, и, ни слова не говоря, забралась под одеяло. А Джиму не спалось, и он, стоя на кухне, уныло жевал холодную пиццу. То ли риск увидеть свой кошмар еще раз был столь весомым, то ли впечатления от вечера были слишком сильны, но Джим находился в абсолютной уверенности, что всё это – еще не конец, и звонок в дверь он воспринял как нечто естественное. Но открыла Саманта и, постояв пару мгновений в недоумении, дверь захлопнула.
-Кто там? – спросил Джим.
-Да так, ошиблись дверью! Пускают же таких! – раздраженно фыркнула Саманта и погасила свет в прихожей.
Джим всё же отправился спать, и сон пришел, всё тот же, но теперь Джима в его «первосне» будили крики, и голос был куда яснее и четче. «Иди! Иди! Иди!», звали его, но Джим все не мог стряхнуть с себя дрему, которая, казалось, сидела в нем, как клещ. Но он всё же встал и побрел к двери. А там было уже тихо, и в «глазке» было лишь это бурое пятно! Джим распахнул дверь и … не увидел ничего, только убегающую полоску утреннего солнечного света.
-Джим, Джим! Что-то происходит! – Саманта трясла его за плечо, и Джим вдруг почувствовал, как нечто давящее, напоминающее его недавнюю дрему из «первосна», окутало его, и Джиму стало страшно.
Он, не разбирая дороги, кинулся к двери, и, распахнув её, увидел и лужу крови (пресловутое бурое пятно), и девушку в белом, но голоса, голоса-то не было! Нечего расслышать. Ти-ши-на.
«Мари… Но откуда?» - подумал Джим, сползая по стене и опускаясь на холодный каменный пол.