Элисон

                тебе посвящается,
                и к тебе же непосредственно относится,
                дорогая Элисон.


-Элисон, в другой жизни он обязательно был бы либо Робин Гудом, либо Колумбом. Ему было предначертано стать героем…
-Скажи «спасибо», что не Куком. С таким характером он бы уже давно оказался в желудках туземцев.

Элисон не любила цинизм, но в некоторых ситуациях без него было не обойтись. Наша жизнь – одна из таких ситуаций.
Элисон. Короткие каштановые волосы, на солнце отливающие рыжим. Серо-зеленые глаза. Вытянутый нос немного неправильной формы. Тонкие губы. Общая бледность лица и пара веснушек на правой скуле.
Элисон.. Долгими дождливыми вечерами я вспоминаю о ней. Она была одним из немногих символов моей прежней жизни. Жизни до распада союзов, до войны, до коллективного безумия, до гибели нашего союза. До того, как половина города взлетела на воздух, моя прежняя жизнь еще продолжалась, и мы еще держались.
Алекс уверен, что всё еще можно вернуть, но вряд ли я смогу встать.
Элисон. Сама уникальность. Яркий всполох. И – тишина. В ней сочетались тишина гор и шум растревоженного города, спокойствие рек и безумие грозы, нападение гепарда на антилопу и нежность львицы к своему детенышу.
Элисон…
Когда всё только начало рушиться? Почему мы не увидели приближающуюся гибель наших судеб?
Мы были погружены в себя, мы искали опасность и защиту внутри, в то время как они обе уже стояли «у ворот». Когда всё началось? Я не знаю.
Может быть, когда я впервые привела Элисон к порогу моего второго дома? К Союзу?
Я помню, что решила вытянуть её из чада прокуренных улиц, из вечно затемненных квартир, из засасывающей никчемности старых книг…
-Элисон, хватит!
Она, сжавшаяся от тишины в своей квартире, склонившаяся над очередной книгой, меня не слышала. Наконец она пожала плечами.
-Ханни, куда я пойду сейчас? Я еще не закончила перевод..
-Кому сейчас нужна эта пыль? – вздохнула я, - неужели еще есть спрос на переводы с «мертвых» языков?
-Не поверишь, любители находятся, - проговорила она, устало протирая глаза, - так куда ты меня зовешь?
-В Союз, - решительно сказала я, открывая окно. Легкий ветер проник в крошечную темную комнатку. Несколько шкафов, темно-зеленый ковер на полу, стол, кровать и множество беспорядочно разбросанных повсюду книг.
-Мы – не образец благополучия, но всё же…
-Ну хорошо, - наскоро вытянув из шкафа первые попавшиеся вещи - зеленую водолазку и черные брюки, она ушла одеваться.
А я огляделась. Бросив взгляд на темные шторы, на старую лампу, распространявшую свой тусклый свет, на первоначально незамеченное мной пианино, я задумалась. Что отличало её, Элисон Дюбюа от меня, Йоханы Шварц помимо разницы в год жизни?
То, что Элисон всегда бросалась в крайности – от экономики к переводам, от теплой уютной квартиры в центре к полуподвальному помещению? То, что в ней всегда было нечто непонятное, заставляющее её вот так проводить недели, а затем нестись на освещенные улицы и гулять допоздна, то, не раздумывая, одевать что придется, а то часами бродить по магазинам в поисках нужной вещи. Что от неё вообще можно было ожидать?
Конечно, не того, что было в порядке вещей у меня. Элисон никогда не гуляла с людьми, которых знала только по переписке, никогда не бродила несколько часов подряд под дождем, никогда не признавалась в любви.
Я признавалась. И то я ждала слишком долго. Но моя любовь стала для Алекса поводом бороться за жизнь. Тогда я еще звала его Аквелоном, и тогда мы еще выдумывали по ночам светлое будущее и сказки.
Союз обещал Элисон будущее и даже отражал некоторые сказки из её сознания.
Но она все равно не прижилась. И пусть Элисон и жила общими с Союзом проблемами, пусть также была готова дарить свои стихи и душу редким зрителям, ничего не выходило. Шли месяцы, а она оставалась чужой, и только я удерживала её в 4х комнатах, обставленных с упаднической роскошью.
По словам учителей и Алекса, раньше было куда лучше – были концерты, были зрители, были долгие «гитарные» вечера, жаркие дискуссии и остроумные решения. Я не застала и половины этого, но всё же до гибели тогда было далеко. Мы еще пели на площадях, еще восторженно кричали: «Браво!» тем, в чье творчество были влюблены. И закат еще цеплял наши взгляды, заставляя не отводить глаза. Небо еще горело, мы еще держались за руки. Наступали моменты, когда я жила на одном восторге, когда строки заполняли собой весь мир, когда сама жизнь струилась по венам. И любовь – еще тогда, та самая невозможная любовь к последнему из менестрелей…. Тогда Аквилон не был последним – были фестивали, были походы, были причудливо сплетающиеся в одно целое голоса.
Это всё было жизнью.
Тогда даже Элисон не была такой бледной, и веснушки на её скулах распускались одуванчиками. Стоит ли говорить, что беда пришла вместе с дождем и ветром – осенью?...
Когда закрыли один из союзов, мы даже не обратили внимания. Элисон только заметила, что мы стоим совсем рядом с могилой.
Мы не поняли, что пресловутая могила была нашей.
Алекс – Аквилон боролся за каждый из союзов, но кто бы послушал певца без денег, связей и возможностей? Землю выкупали, дома сносили и выстраивали небоскребы. Правительство и некоторые «частные лица» являлись заказчиками.
Небо стремительно темнело и сворачивалось. В те дни Элисон и сказала мне радоваться, что Аквилон – не Кук. А между тем, у него появлялось всё больше шансов оказаться в плену у туземцев. Алекса заставили распрощаться с работой и театром.
Нас всех постепенно вытесняли из современной реальности – мне пришлось сменить работу в школе (всего год опыта!) на библиотеку.
Но мы еще держались, и пока по соседству выстраивали очередной небоскреб, я объясняла детям особенности ямба и проговаривала строчки о грядущей надежде.
А с зимой померкли все предыдущие беды – наступила гражданская война. Где-то в столице возмущенные бесправием жители устроили вооруженное нападение на правительство. И волна беспорядков пронзила всех.
За день до наступления нового года закрыли и наш Союз. Я до сих пор помню протянувшуюся белую полосу, заклеившую наши двери. Лишь потом я узнала, что конечной целью была не земля, а уничтожение свободомыслящих.
Весь наш Союз оказался в ополчении. Но что могли сделать обычные люди против бомб, разрушавших наш город, наши школы, наши дома?
Взорвать штаб правительства в городе.
Это мы и сделали. Я и Аквилон.
Элисон, сломленная болезнью, осталась дома. И когда мы вернулись, то её нигде не было.
Больше мы никогда её не видели.
Сейчас, когда мы исчезли из города, когда приехали в маленькую страну, сменив имена, я вспоминаю нашу с Элисон идею. «Другая сторона». Альтернативная реальность. Побег вникуда. Мы так и не нашли её, и, может быть, сейчас она нашла путь туда? И другой мир уже открылся её глазам?
А между тем дни идут своей чередой, и мы с Алексом стараемся оставить прошлое. Получается плохо, но все еще впереди.
Алекс… Сияющие серо-зеленые глаза, сияющие даже сейчас, когда жизнь каждый день ломает и крошит остатки наших судеб.
И все же я часто зову Элисон, зову сквозь утренний туман, когда он клубится вокруг нашего домика, сквозь вечернюю тишину, сквозь холодный рвущийся на волю ветер.
-Элисон, а ты в другой жизни была бы чем-то вроде факела для всех нас. Для Союза. Пусть ты и осталась чужой внешне, но мы бы боролись за тебя.
Если ты сейчас на «Другой стороне», то. … Дай нам знак.
Дай нам знак, Элисон.