Рассказ-24. Оправдание

Оправдание

Вот, наверное, всё, что хотел написать про охоту, написал. Собственно, получилось совсем не про охоту. Нет привычных описаний красоты природы, нет захватывающего трепета охотничьей страсти. Почему? Просто считаю не нужным про это писать. Зачем предлагать, что-то трансформированное через свои ощущения и своё восприятие. Не удобно, как-то говорить людям про красоту природы, про красоту леса, про красоту неба и вообще, про красоту, которая бывает в жизни – так, как ощущаешь её сам. Почему? Может по тому, что каждый человек видит и чувствует эту красоту по своему. По своему ощущает всё вокруг себя и его по своему, это волнует. Предлагать кому-то своё, как будто он сам не может, видеть или чувствовать, на мой взгляд – не прилично. Здесь можно войти в такое не согласие, которое может привести, Бог знает к чему. Нет двух одинаковых людей на свете. Большую мудрость в себе хранит народная поговорка: «На вкус и цвет товарища нет»
Я не против, поделиться с любым человеком своими: восприятием и ощущениями, но только с глазу на глаз и при одновременном нахождении в одном и том, же месте. Даже стоя рядом и смотря на одну и ту же картину природы, мы будем воспринимать её по разному и разные чувства будут возникать у нас – я уверен в этом, но обсудить это и сравнить я согласен. Потому, что каждый человек – уникум своего рода. У каждого своя призма, через которую он смотрит на этот мир. Каждый при этом находится в своём настроении, на которое ложится воспринимаемый им окружающий мир. Так вот, стоя рядом, я готов поделиться с тем, кого это волнует, но не могу делиться через время, через расстояния. Пусть даже, если бы мои описания понравились человеку и вызвали восторг в его душе, но, а я где при этом – я в это время в другом месте, с другими мыслями и вообще далёк от этого. Не нравится мне такая не стыковка. Не нравиться навязывать сравнения и свои ощущения. Получается, что как бы заведомо зная, что у каждого есть своё, я предлагаю перечеркнуть это своё и послушать, почитать моё. Можно сравнить с тем: что предложить не любить своих родителей, потому что это так просто – чьи-то папа, с мамой, а вот послушайте про моих родителей, вот кого нужно любить. А вы, мол, и не знали до этого и любили своих. Может это и не удачное сравнение, но, по крайней мере, неудобство я ощущаю такое, как будто на самом деле попытался бы предложить это.
Если бы люди воспринимали всё одинаково, то это бы не были чувства, это уже были инстинкты, заложенные от природы, как у животных. У них всё примерно одинаково. А человек дошёл до верхнего предела в совершенстве своих эмоций и, как известно в этом пределе ему грозит опасность, так как сказал кто-то, из великих: «любая вещь, доведённая до совершенства, превращается в противоположность себе»
По этой причине я не очень люблю и совершенных, то есть удачливых охотников. Может их удачливость объясняется тем, что они полностью сосредоточены на добыче и отвлекающий фактор красоты природы на них не действует. Такой охотник при виде дичи не подумает иногда стрелять или нет. Не задаст себе вопроса, а вдруг это последняя птица и не пожалеет ни о чём, держа в руках результат своей охоты. Сколько встречать приходилось прагматичных людей, которые для себя высчитывали рентабельность охоты и при низком показателе плевались на эту охоту. А кто-то был доволен тем, что ходил на охоту, видел, не стрелял – может и сознательно, но кровь себе погорячил. Знать доводилось охотников, которые минимизировали для себя трофей и воспринимали его, как очень дорогое дополнение к полному комплексу чувств, возникающих на охоте. С большим сожалением им приходилось делать это дополнение и по разным причинам. Многие как логическое завершение всего процесса охоты, что бы со всеми своими чувствами и переживаниями бухнуться в нужную тарелку и побыть там. Многие при малом количестве дичи, особенно зимующей на своей родине, сознательно с опозданием вскидывали ружьё, уже перед этим испытавшие горечь от чувства, когда держишь в руках птицу, встреченную за тридцать километров шатания по лесу, доводили дело до момента, когда стрелять уже поздно и от вскипевшей крови, в азарте посылали вслед дичи заряд слов: «а лети, плодись и обратно воротись», при этом сияя довольством, от правильно разрешившейся ситуации.
Совсем, наверное, ничего нет интересного в этой писанине для тех отшельников, которые ходят в одиночку и ночуют в тайге у костра вместе с собакой и больше им никого не надо, никакого общества и никаких разговоров. Понимаю таких, сам знаю и пробовал и бывал не раз. Вот для таких, ещё труднее написать что-нибудь интересное про охоту. Ведь охота это и не процесс даже, это состояние души, а состояние души описать не возможно, я за это не берусь. Даже за состояние своей души. Не зря слово охота имеет широкий смысл в нашем языке это: и желание, и потребность, и тяга к чему-то, и необходимость в чём-то. А сколько видов самой охоты, как таковой, с различными оттенками, не нужно даже и перечислять. Ведь даже охотники не могут понять друг друга, при тех пристрастиях, которые у них есть. Гончатники не понимают лайчатников, если брать по собакам. Одному нужен егерь в сопровождение и для организации охоты, а другой сам хочет своими мозгами всё устроить.
Вспомнилось из рассказов Силича, что по молодости его Бог свёл с охотником, который был самым старшим из них, ездивших на охоту в одно охотхозяйство. Вот этот охотник приучил всех не стрелять самок, но если нечаянно, у кого-нибудь случался грех, то трофей домой не вози – в общий котёл его и вечером за столом, в разговорах, тебе на сегодня слова нет. Видел он таких проштрафившихся и переживающих, соразмерно своей совести бедолаг, а видел и других, которые били всё, что попадётся и помалкивали – не распространялись, до опасного уточнения, что у них в рюкзаке. Тот охотник, был пожилой, все его звали Старшиной, не мог далеко ходить и мужики между собой постановили, что в радиусе километр вокруг базы дичь не стрелять – оставляли для него, но он почти всё время приходил пустой. Всё время говорил, что она может поближе к дому-жилищу жмётся, чтоб её дикие звери не так донимали, вы там «волчата» в округе ей покоя не даёте, да ещё я буду её здесь, нет ребята, рука не подымается, так в её сторону схорохорюсь ружьишком и то хорошо. Наругаю её, (птицу) не ворону, что проворонила меня, мысленно подвешу её к поясу, про себя сосчитаю и дальше ищу. Благодарил всех, что ему дают поохотиться и хвастался, что сегодня точно пяток мог принести. Возникла тогда у мужиков идея: купить ему в подарок фоторужьё и он, в общем, высказывался о благоразумности и привлекательности такой идеи, но остановил всех тем, что не любит фотографировать и что фото не его стезя. Также он привёл аргумент, что если не будет чувствовать в руках своего привычного ружья, то не будет чувствовать себя «Рексом на охоте и хвостом от азарта не повиляет». Про этот «хвост» он постоянно говорил, что он его, когда подкрадывается, то забывает опустить или он сам от азарта вылезает у него из под куртки, начинает непроизвольно вилять и, как правило, этим портит всё дело – «будь он не ладен этот хвост! Отрубить его, так и на охоту тогда и не потянет». Весь смысл охоты для него заключался в верчении этого «хвоста». После удачной, без трофейной охоты он часто поговаривал: «Сходил, навертелся хвостом до устали, завтра не пойду – отдыхать буду». Весь отпуск он проводил на охоте. Всегда утверждал, что у каждого охотника есть свой «хвост», а как, мол, иначе, потому что «каждый охотник – по сути сукин сын», вот так, без злобы, шутя, говаривал он.
Вот как бывает, вот чем может запомниться человек и память о нём передаётся уже можно сказать из поколения в поколение. Вот и возьми эту охоту с её превратностями.
Есть люди, называть не стану, в намёках даже, которые перед тем как в лес войти, всегда про себя как молитву нашёптывают: «Прости, Мать Природа! Прости, Батюшка Лес! Не могу совладать с собой. Вот пришёл опять» – прощения просят и детей этому с внуками научили.
Силич вообще охоту считает сродни болезни и сравнивает с игроманией. Есть люди, которые увлекаются компьютерными играми, это в них тот ген предков охотников или собирателей, про который он читал, взыграл, воспалился до больного уровня – пробуют себя на удачу и в ввиду лёгкой доступности и соблазна в добычливости эта «охота» так сильно поражает человека, что мешает жить. Вот и получается, что старая забытая поговорка: «Рыбка да рябки – потеряй деньки» остаётся в силе.
Силич утверждал, что знал охотников, которым больше всего нравилось только начало охоты, сами приготовления и сборы, выезд, ранний выход, а потом у них постепенно пропадал азарт, нужно было ехать домой и снова, чуть погодя, собираться на охоту.
Встречались и такие что, приехав, с базы не уходили, пока не кончалось угощение у других (про что речь видимо – понятно), только после этого они уходили не далеко в лес и устраивали привал, уже со своим угощением. Ночевав так ночку, возвращались домой. При этом прочие серьёзные намерения к охоте были на лицо: и снаряжение, и экипировка, и собаки, и планы.
Некоторые охотники ездят на сафари в Африку и в другие страны, стреляют не виданных зверей. Другие не понимают их. Зачем им те, не знакомые, звери дались. Зачем им та природа, когда они без посторонней помощи местных людей и дня не проживут в ней. Не знают, что делать и как быть. Их как малых детей водят за руку и пальчиком всё показывают. Такие же, приезжают к нам. Соревнуются: у кого трофей крупнее или больше. Тактики у них разные придуманы: кто качеством берёт, кто количеством. Вот она охота – какая разная, пойди, разберись в ней. Кому что нравится, кому как Бог мозги тмит – как говорит Силич.
По словам Силича, охота вначале, особенно с детства прорастает слабым ростком, как дерево из косточки, вначале даже не понятно какого оно вида. Постепенно это деревце растёт у кого быстрей, у кого тише, на нём своя крона формируется из разных веток, на эту крону можно привить какие-то необычные веточки. На этом дереве появляются разные цветы и разные плоды. Так получается образно, что у человека, у каждого, под его воздействием и под воздействием окружающих: и людей и обстоятельств, вырастает свое дерево охоты. У одного красивое, у другого нет. Со временем какие-то ветки засыхают, вырастают другие новые, дерево меняется и на нём растут разные плоды. С таким сравнением можно согласиться, если понимать, что дерево охоты состоит из приверженности к каким-то видам, из эмоций которые от охоты происходят, из стиля поведения человека, из отношения к животному миру, из степени жадности и из многих и многих хороших, а порой и не очень вещей. Вот и становится это дерево: у некоторых корявое, колючее со страшными цветами и горькими плодами, а у других любо дорого посмотреть во всех отношениях.
Как-то на хуторе, мы трое сошлись в конце одного из многочисленных наших разговоров на том, что особенностью охоты является то, что она передаёт в другие поколения в основном романтические моменты своего существа. Вспомнили сцены русских охот в кинофильмах, в произведениях писателей и пришли к выводу, что сейчас это вызывает другие, более романтические, эмоции по сравнению с теми, которые испытывали сами участники этих охот. Помнится, отметили в том разговоре особенность: что в то время охота была своеобразной модой что ли, ведь женщины, дамы скакали на лошадях и встречались из них очень азартные, другие же наоборот, участвовали в этом, отдавая лишь дань моде. Ещё особенностью тех охот, было обилие дичи такое, что охотникам не приходилось задумываться над тем, сколько её осталось
В основном из описанного про охоту, как таковую толком и не сказал ничего. Получилось хозяйственнотехническое описание хутора Силича и его жизни. Много вопросов было затронуто вообще не касающихся охоты, но что поделать, если такие разговоры всегда ведутся охотниками при ночлеге и имеют статус законной составляющей части охоты как времяпрепровождения. Охотники знают, что про саму охоту в таких ситуациях разговоров ведётся и не так уж много, по крайней мере, не всё время говорится о ней Любимой. Написал, как получилось, примерно так, как происходило это, не зная и не соблюдая каких-то писательских правил и приёмов если таковые есть и, не придерживаясь каких-то размерностей и стилей, присущих там рассказам или новеллам. Кому приходилось быть при таких разговорах, тот знает. Не мог я, не написать об отношении Силича к некоторым проблемам, получается, что я и упомянул то совсем немного из того что было сказано им. Если говорить обо всём, то получилось бы политикоохотхозяйственнотехническосоциальное какое-то описание. Какое длинное сложное слово получилось?! А писанина бы получилась, точно раза в два длиннее и при не меньшем интересе, конечно для меня самого, но тогда отход от охотничьей темы получился ещё большим и это меня смутило и связало по сути руки.
Дальше стоит сказать о том, что я постепенно признался в своих тайных бумагомарательных кознях сначала Виктору, предварительно выбив из него признание в том, что он в действительности боялся Орлика, как всадник, что бы не оговорить его. «Конечно, ну его цельно копытного, пусть бегает и скачет без меня, а я со стороны на него погляжу. Мне так больше нравится» подвёл он результат моих пыток над ним. Прочитав мои опусы, он пощадил меня и похвалил, видимо по основной причине, что ради самого Силича и его хутора, это нужно было сделать. «Нормальное получилось житие Силича и наше на его хуторе бытие», такое его конечное резюме и я воспрянул духом, хотя насчет нормального, не был с ним согласен. Скорей потуги на нормальное. Он предложил показать мои опусы его жене Ольге – она у него работала в сфере связанной с литературой, потому что он «уловил ляпы в моих писаниях». Ольга тактично похвалила меня – думаю из вежливости, но за то, что подчеркнула все мои «было» и «мы» которые незаметно перекочевали из черновиков и их иногда на абзац насчитывалось к моему удивлению – много, за это ей большое спасибо. Почему-то у меня получалось так, при написании я видел какие-то свои недоработки и корявости в тексте, я их пропускал в расчёте исправить потом, считая главным вывести сюжет, но потом часть из них не замечалась мной. Поэтому я очень благодарен Оле за её замечания и испытал перед ней большое неудобство за свои ошибки, когда она мне указала на них. Она меня успокоила, сказала, что так бывает часто, что люди не замечают ошибок в своих строках. Спасибо ей большое.
Потом мы, уже вдвоём с Виктором, как-то приноровившись к ситуации, при полном водительстве Виктора в этом деле, сначала обозначили перед Силичем наличие таких «Секретных материалов», а потом я, в одну из ночей, включая длинный зимний вечер, насмелившись, по настоянию Виктора, прочитал им с Силичем всё. Меня кроме всего прочего угнетало, что пришлось открыть перед Силичем то, что были описаны моменты, подслушанные или подсмотренные нечаянно, против его воли. Виктор стал шуточно нападать на меня, пожалуй, впервые по нечаянности не соразмерив едкость своих шуток. Дескать, вот тихушник, слова не вытянешь, а на бумаге, смотри, Силич, чего понаписал. Долго он за нос нас водил – шелкопёр немоватый. Смотри «как его на перлы пропёрло. Прямо перламутровые перлы у него – местами ничего, такие же красивые, а местами мутит от них» – употребил он ранее слышанные нами выражения Силича о современной литературе.
–Что нам сейчас с ним делать? Надо подробней разобрать этот тихий омут и посмотреть: есть ли там ещё какие черти. Давай, Силич, решать, будем. Печка вон топится, бумаги все здесь, диск на котором всё записано тоже здесь, в компьютере, он говорит, уже нет этого. Сожжём всё, топор у нас в углу имеется, может отрубим ему руки и всё, больше не напишет, а говорить он не мастак.
Виктор довёл меня, без того накочегаренного, до белого каления своими словами. И видимо подвигнул этим Силича, наблюдавшего за мной, пожалеть меня. Он, не принимая шуток Виктора, выпытал у него его мнение. Виктор выразил вопросительное одобрение в том, что это нужно. Силич долго молчал, потом выговорил без зла и досады: «Ну, Миша, удивил ты меня, так удивил, прям всего, со всех сторон и изнутри наизнанку вывернул». Я медленно проваливался сквозь землю. Очень осознанно ощутил себя в роли препарируемой лягушки, которая боль чувствует, досаду в том что в препаранты попалась, но не может ничего квакнуть. Видимо я побледнел и находился уже на грани обморока. Помню, что в ушах пошёл звон и голос Силича, слышался из далека и смутно, я прихватил руками край стола, чтобы удержать себя на ногах. Виктор вовремя понял моё состояние и, оставив свои шутки, поспешил к Силичу с петицией о моём помиловании. Не буду рассказывать, как это происходило, но я был помилован и ещё им пришлось меня успокаивать. «На парне лица нет» переживал Силич, отпаивая меня чаем. «Раз решили, что надо, пусть так и будет» сказал он и добавил, не с надеждой – нет (голову на плаху и кому угодно топор в руки или к расстрельной стене могу встать и белую шляпу на грудь, чтобы цель видна – выражения, понятно чьи), с успокоением – может быть, или просто, желая снять напряжение и отдать всё в распоряжение времени «может из этого и ни чего не получится, чего зря волны гонять». Но вот то что ему как-то это понравилось, вернее, что он по своему обыкновению отнёсся к этому с пассивным непротивлением, как к чему-то в общем не плохому и свершившемуся, это я почувствовал.
Я на всякий случай спросил у Силича разрешения на опубликование рассказов, так сказать поимённо. Мы немного поговорили с ним, он просил кое-что подправить и не утвердил тоже кое-что. Два рассказа пришлось забыть. Виктор, слушавший нас, к концу нашего разговора, опять нам высказал претензию «Ну вот, вас писателей, редакторов опять прибыло».
Что поделать, если для меня было это самым интересным во всей теме про охоту на то время. Но если взять хутор Силича и его одного, то соотношение его хозяйственной деятельности к той работе и пользе для леса, которую он проделывал, будет большим и многим охотхозяйствам не достичь такого уровня. Из виденного и слышанного известно, что все средства, в основном, идут для человека: для оборудования баз, покупки техники и инвентаря, а если взять сухой остаток, то есть то, что в конечном итоге птица клюнула и зверь лизнул, то там практически ничего нет. А если взять возможность этих хозяйств помочь зверям при стихийных бедствиях: бескормице и тяжёлых снежных настах, в особенности, то тут полная беспомощность. Основная гибель диких животных происходит из-за погодных условий и противостоять этому – нет действенных возможностей и способов и похоже, не делается попыток подумать: что же делать особенно во время тяжёлых настов. Про всё это я так вскользь, что бы оправдать то, что меня заинтересовал хутор Силича и он сам. Что бы подчеркнуть то, что вынесли с этого хутора, кто там бывал, а это не только мы с Виктором и его внуки. Силич своим житием многим поправил путь. Даже те же арендаторы, хозяева, в общем правильные мужики, по другому, в качественном отношении, стали относиться к ведению хозяйства.
Сколько, помню, происходило разговоров на хуторе о ментальности нашего охотника: какая она и что с ней нужно делать. При, том опасном техногенном влиянии человека на дикую природу и её обитателей, при такой ментальности, всё находится у той роковой черты, за которой только пустота. Леса (читай выруба) пропитаны выбросами заводов, остатки зрелых лесов вырубаются, нет традиционной сельскохозяйственной деятельности, от которой что-то перепадало зверям и птицам. Ушло в прошлое, когда оставлялся несжатый краешек поля у леса, как надежда на будущий урожай и как надежда для лесных обитателей на зиму. Уж очень стал жаден человек. А какая первая мысль у «нашего человека», да порой и у охотника, когда он видит зверя в бедственном беспомощном положении. Хорошо если просто пожалеет, а то ведь вот бы в котомку его в виде мяса – вот и вся мысль.
Охотник должен первый понять опасность такой обстановки и первый прийти на помощь. «Едешь в лес, не вези только дробь для дичи, привези и для жизни ей что-нибудь, она и так между жизнью и смертью каждый день проживает без твоей дроби и не лукавь: не сыпь на неё дробь – там где корму ей насыпал» – (Силич – патриарх охоты)
Хотелось: чтобы каждый охотник подумал, послушал свою душу и решил: хоть чуть-чуть, по своим возможностям, чем-то помочь.
Может нужно: чтобы по примеру Силича, у каждого охотника был свой небольшой круг-заказник и свой Берендеев Кут-заповедник.
Наверное, я не романтик и не смог сказать и описать красоту охоты. Считаю, что и пытаться не надо (наверное, уже повторяюсь), но ведь нельзя описать красоту узора в той картинке, которую наблюдаешь в детском калейдоскопе. Этот узор зависит от стёклышек и песчинок самых малых и больших, от их цвета, от времени: сейчас и тогда, когда чуть время спустя повернётся калейдоскоп. От тебя зависит, какие стёклышки и песчинки положил ты в свой калейдоскоп. Хочется, чтобы у всех были только яркие цвета. Не тащите темных стёклышек в этот калейдоскоп охоты и пожелание примите: чтобы по случайности их туда не попадало. Силич тоже поминал палитру цветов в эмоциональном окрасе охоты и в характеристиках в отношении охотников. У него это выходило как всегда оригинально – он вспоминал выражение из физики «каждый охотник желает знать, где сидит фазан», помогающее запомнить последовательность цветов, при разложении белого света на спектр и по начальным буквам обозначающее: красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий фиолетовый Он всегда высказывался, чтобы к этим красивым цветам, в отношении охоты, добавлялись другие красивые и никогда не было среди них чёрного цвета.
Всегда помню слова Силича, не раз слышанные от него: «и пусть никогда не угаснет – в отъезжее поле зовущая страсть!». Приходилось часто их слышать, как цитату он всегда прибавлял эти слова ко всем пожеланиям, когда поздравлял нас с днём рождения или с каким-нибудь праздником. На наш вопрос: «откуда это?». Он ответил, что много лет назад они, охотники, сделали красочное поздравление с юбилеем одному из них. Это был начальник, относительно крупный в заводской обойме, член бюро и ПРЕДседатель РЕВизионной КОМиссии охотколлектива, который негласно патронировал заводское охотхозяйство, в силу своего административного веса. Силич так и называл его: «ПредРевКом», а у всех тогда это слово означало «председатель революционного комитета». Вот Силичу и пришли в голову такие слова и они приписали их к поздравлению и он до сих пор не знает: или он вычитал их где-то у старых писателей или поэтов и вдруг вспомнил, или это получилось под воздействием прочитанного. Но слова именно к эпохе старых охот относятся – с гончими и борзыми.
Вот и мне от всей души хочется пожелать всем охотникам: всего доброго, правильного отношения к охоте, ни пуха не пера, не хвоста не чешуинки и «пусть никогда не угаснет – в отъезжее поле зовущая страсть!» (К чёрту не пойду, хотя кто-нибудь да и послал.)
На последок, хочется сказать: не в коей мере не пытаюсь осуждать кого-либо. Боже упаси! Сам помазан тем же соусом и самого съесть – есть за что.
Не суди и судим не будешь.
Прошу у всех прощения и хочу: всем болящим страстью к охоте, пожелать правильного протекания болезни. Не судите строго.
Надеюсь, что не поколочен буду в компании охотников, даже «в послеманеркнутом» состоянии».
Чьи слова в кавычках – надеюсь, догадались.
(Для справки): Манерка – походная фляжка: прикинусь, что не знаю для чего.
(5)