Обама

Александр ГЕРАСИМОВ



ОБАМА
(поучительная пиэса в стиле steampunk)


Сцена 1

   Декорация такая:
   Под верхней падугой раскачиваются и перемещаются туда-сюда фанерные облака. Раздается шум автомобильных моторов, слышны сигналы клаксонов, милицейские свистки – в общем, нормальный городской фон. На авансцене стоят большие алюминиевые ящики (точная копия тех, что стоят в каждом дворе для мусора, только чистые и сверкающие в лучах софитов) числом три,  со всевозможным театральным реквизитом и костюмами. То тут, то там выставлены и висят на тросах пустые портновские манекены и голые магазинные болваны. Причем, проход меж ними вполне свободный. Выходящие на сцену актеры экипируются и гримируются, что называется, на ходу. Для гримировки у обоих порталов и посередине сцены сооружены небольшие импровизированные уборные с зеркалами, лампочками электрического света, вертящимися креслами и прочим театральным причиндалом.

   Появляется актер, исполняющий роль Сергея ЛИСОВЦА. Он, как, впрочем, и все выходящие за ним актеры, одет в черное трико и белую тенниску. На носу у него круглые роговые очки. Лисовец подходит к ящику и начинает копаться в нем.

Лисовец (достает из ящика вязаный крупными петлями шарф и, прищурив глаз, прикидывает – подходит ли он для того, чтобы навернуть его на шею, или нет): Вот – сам посуди – выхожу я на поляну, а это и не поляна вовсе, а лужайка перед нашим домом. Тем, что родители снимали для дачи в Сестрорецком Курорте девять лет подряд. Я там, понимаешь, вырос. Среди этих, понимаешь, сосен. Розовых (бросает шарф в ящик, и достает дамскую, фетровую, заколотую янтарной шпилькой, шляпку. пристраивает ее себе на макушку.), понимаешь, сосен…

   На сцену выходит Александр МИНСКИЙ. За собой от катит универсамовскую тележку с мягкими, необыкновенно крупного размера игрушками.

Минский (бросает тележку, присоединяется к изысканиям Лисовца): Отчего, скажи на милость, Сергей Наумович, ты засоряешь свою речь ненужными словами? Что ты все время вставляешь это своё «понимаешь»? Можно подумать, что это твое «понимаешь» поможет собеседнику получше тебя понять.
Лисовец (с иронией смотрит на Минского поверх очков): Сань! Ты сам-то понял, что сказал?
Минский (раздраженно): Теперь по-русски говорить разучились. Все от мала до велика, рассуждая о якобы важных материях, талдычат, как заведенные: «как бы, понимаешь, так сказать, типа, короче»… А убери ты у них эти подпорки словесные – все сентенции сведутся к паре элементарных расхожих фраз.
Лисовец: Ты чё – не позавтракал что ли? Что ты привязался ко мне, понимаешь?
Минский (всплескивает руками): Ну, вот! Опять!
Лисовец: Не опять, а снова. Ты бы лучше оделся, а то стоишь, понимаешь, в чем мать родила и разглагольствуешь.

   Минский и Лисовец умолкают и принимаются сосредоточенно рыться в ящике. С колосников на тросах спускается фанерное, искусно, так что выглядит почти как настоящее,  выкрашенное гуашевыми красками облако. В нем, как в открытом автомобиле сидит Виталий ГАВРИЛОВ, сенатор и военный генерал. То, что он в высоком чине, обнаружится сразу, как только он переоденется. Пока только повадки выдают в нем важную персону. Гаврилов выбирается из облака, приосанивается и отправляет «экипаж» небрежным жестом.

Гаврилов (невидимому шоферу): Езжай в гараж! Ты мне сегодня больше не понадобишься. И завези по пути Зое Григорьевне осетрину, что завернули мне в ресторане. Да не забудь, смотри, как в прошлый раз! Довел, мерзавец, нежный свежий продукт до пикантности!

   Облако взмывает ввысь и скрывается за падугой. Гаврилов подходит к другой «помойке» и споро добывает из нее полный комплект генеральского обмундирования. Потом он направляется к одной из уборных, где принимается гримироваться – примеряет и приклеивает усы, сурьмит и без того черные пушистые брови, и совершает другие положенные при гримировке действия. На сцене, зевая и потягиваясь, появляется отставной пожарный Семен ДРЫЩ. Он явно не в себе, после бурно проведенной ночи.

Дрыщ (закатывая глаза и с трудом разлепляя рот): М-м-м…мария! Рассолу!

  Из кулисы выбегает его жена МАРИЯ Дрыщ, перепуганная на всю жизнь, маленькая женщина. В руках у ней бутыль с мутноватой жидкостью и эмалированная кружка. Она подбегает к мужу, быстро наливает ему напиток, подает. Пожарник, шумно булькая, выпивает.

Дрыщ: От… хорошо-о-о! Плесни-ка еще…

   В «небесах» внезапно загораются синие всполохи. Истошно завывает милицейская сирена. Все действующие лица оставляют свои занятия, испуганно озираются по сторонам. Раздается оглушительный начальственный «кряк» сигнала правительственной машины.

Все (разом вскидывают руки вверьх и громко кричат): Обама!

Затемнение.


Сцена 2

   На сцене те же. Все, как ни в чем не бывало, занимаются своими делами. Генерал, сидя на плюшевом пони, вполголоса говорит по телефону. Вырядившийся в форменный, желтый на красных широких помочах, комбинезон, Дрыщ, пристроившись на мягких игрушках у гримировочного столика, играет с женой в «дурачки».  Лисовец и Минский продолжают прерванный диалог.

Лисовец: … и качели, понимаешь, и грибок – деревянный такой, под мухомор разрисованный, что в каждом дворе посреди песочниц раньше стояли – только у нас на даче песочницы не было, а скамейка круговая – это отец мой, Царство ему Небесное, Наум Давыдович, соорудил для молодежи. У хозяйки дочь была, красавица, каких поискать, Танюшка. Шустрая такая. А у меня брат старший – помнишь его? На шесть лет меня старше – Борька. У них тогда роман случился нешуточный. Ну, отец и расстарался. Думал, что дача в приданое пойдет. Да расстроился брак. Хоть и шло всё к тому. Так они друг дружку любили. Борька в институт не попал – в армию его замели. А Танюшка, невеста завидная – в тот же год замуж и выскочила.
Минский (расположившись на сиденье из добытого из ящика пляжного шезлонга, читает газету): Ну, и к чему это ты мне все рассказываешь?
Лисовец (очнулся от воспоминаний): Как это?.. А… Я к тому, что выхожу я на поляну, а это, понимаешь, не…
Минский (с иронией): Не поляна, а лужайка перед вашей дачей. Ну и что с того?
Лисовец: Ты, Саша, дослушай сперва, а потом уж и говори. Подхожу я, значит, к крыльцу. Только, понимаешь, ногу заношу. А за спиной у меня – «скрип-скрип, скрип-да скрип». Оборачиваюсь, а в качелях папа, понимаешь, покойный качается потихоньку и пальцем меня к себе манит. Зовет меня, значит. Я, натурально, словно бы дело в порядке вещей, подхожу к нему и говорю: «Звали, – говорю ему, – папа?» А он смеется, и шиш мне показывает. А рука вся черная, понимаешь, будто в мазуте измазана. Я глаза на него поднимаю – батюшки святы! – а это и не отец уже, а негор!
Минский (отрывается от чтения): Какой еще «негор»?
Лисовец (вытаращив глаза): А вот такой – самый, что ни на есть, натуральный – вроде того, что на этикетке от «Хлородонта»!
Минский (смеется): Насмотрелся на ночь фильмов американских – вот тебе «негор» и привиделся. Скажи спасибо, что не черт с рогами!

Гаврилов (в телефон): …И чтобы, как новенькие, были! А то прислали в прошлый раз задохликов. Они мне только весь цемент перепортили. И охрана чтобы была, как положено – с автоматами – и овчарку пришлите с поводырем… Что?.. А мне – что с поводырем, что с проводником – один хрен. Разбегутся, как тараканы – кто потом собирать будет?

Дрыщ (с размаху хлещет картами об стол): А мы вас валетиком!
Мария (подкладывает карты спокойно): Еще – восемь.
Дрыщ: А мы опять валетиком!
Мария: Еще…
Дрыщ: А мы… дама.
Мария: Восьмерка козырная.
Дрыщ (вжимая подбородок в грудь, озадаченно глядит в свои карты): Откуда ты их только таскаешь?.. Беру. Ну, ничего, мы вам эти восьмерочки на погоны пристроим.

   Между тем монтировщики выкатывают на сцену ступенчатую конструкцию, вроде тех, что используются в спортивных залах или в хоровом пении.

Гаврилов («пришпоривает» лошадку): Но, родимая! (в телефон) Зоинька, это я. Что водитель, доставил рыбу?.. От, каналья! Так и знал, что снова бомбить покатится. Он от Витебского вокзала вторую зарплату привозит. Надо бы его по-хорошему  в штрафбат сослать, подлеца! Пусть скажет спасибо дяде своему, Трофиму Сергеичу, зампотылу нашему. Если бы не он, служил бы племянничек в Мордовии где-нибудь, ракету стратегическую возил бы туда-сюда, а не меня. Или зеков охранял бы, на вышке в тулупе стоючи. Ну, да ладно. Приедет – тут же мне перезвони. Я ему, сук-кину сыну, задам по первое число!.. Что ты говоришь?.. Да… Да… Ну, не буду я больше сердиться. .. Знаю… знаю, что сосуды. Тут с ними никаких сосудов не напасешься. Раньше времени в могилу сойдешь. (снова дает «лошади» шпоры) Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! (в трубку) Ну, что ты, зайка? Это я не тебе. Коняшку новую прислали. Должно быть с живодерни. Скоро ведь праздник – День независимости. Мне парад принимать. Вот я и объезжаю лихого кобыла. Да что-то никак с места двигаться не желает. Бромом, что-ли, ее напоили? Н-но, пошла! Ладно, зая, позвони мне обязательно, как щoфер… Да… да, дорогая. Ну, пока! (сует трубку в карман кителя и колотит ногами по плюшевым бокам) Веди, Буденный, нас смелее в бой! Пусть гром гремит…

   В колосниках и действительно громыхает так, будто кто-то колотит молотком в железный лист. Опять полыхает синим.

Все (разом вскидывают руки вверьхъ и кричат): Обама!

Затемнение.


Сцена 3.

   На сцене те же и ФИЗКУЛЬТУРНИКИ. Физкультурники, расположившись на ступенях конструкции, делают различные гимнастические движения – стойки на руках и голове, «ласточку», приседания, махи ногами и руками и т.п.

1-й физкультурник (застывает в «выпаде» - одна рука назади, другая вытянута вперед): Нина, это не честно.
1-я физкультурница (тоже не стоит на месте – постоянно в движении): Что случилось?
1-й физкультурник: Ты вчера сношалась с Григорием Кузмичом.
1-я физкультурница (встает на цыпочки и кружится на месте): Какая чушь! Кто это тебе сказал?
1-й физкультурник: Какая разница, кто сказал? Так сношалась или нет?
2-я физкультурница (садится на «шпагат». ехидно): Сношалась-сношалась, Ниночка! Я видала, как ты к нему в каптерку бегала в перерыве. И выпала оттуда только через полчаса – сама никакая.
1-я физкультурница (заливается краской, но упражнений не прерывает): Дура ты, Романова! Завистливая дура. Тебя никто не ипёт, вот ты и обзавидовалась. (обращаясь к 1-му физкультурнику) И ты, Петя, тоже умом не блещешь. Нашел, кому верить – Романовой. Первой сплетнице на курсе.
1-й физкультурник (упрямо): Ты прямо скажи – сношалась или не сношалась?
1-я физкультурница (передразнивает): «Сношалась или не сношалась?» А если и сношалась – какая в том беда?
1-й физкультурник (встает в стойку на руках): Какая беда? А вот какая! (переворачивается и держит «угол», опираясь на руки) Я может, на тебе жениться хочу.
2-я физкультурница (останавливается. ошарашено): Вот те и на! А я как же?!
1-й физкультурник (из последних сил): Ты, Надя, прости меня. Но между нами всё кончено.
1-я физкультурница (смеется): Ты и… Романова? Мама дорогая! Ой, не могу! Держите меня семеро! (делает «колесо») Романова! Поздравляю! Ты потеряла девственность (падает в изнеможении на скамейку). Кто бы мог подумать…

   На сцене появляется УБОРЩИЦА с ведром и веревочной шваброй в руках. Она начинает уборку помещения – макает швабру в ведро и машет ей так, что брызги разлетаются в разные стороны. Никто не обращает на нее ни малейшего внимания. Все занимаются своими делами.

Дрыщ: Хода нет – ходи с бубей. Семерочка!
Мария (спокойно): Козырь.
Дрыщ (торжествует): А-а-а! Не нравится? Девять!
Мария: Козырь.
Дрыщ (возбужденно): Так-так-так! Десяточка значит? А мы опять бубну – десять!
Мария: Козырь.
Дрыщ: А мы снова по бубям – дама!
Мария: Козырь.
Дрыщ (озадаченно чешет затылок): Набрала козырей, ровно сучка блох! (разочарованно) Бито.

   Появляется Андрей ЗЕМЕЛЯ. Он быстро подбегает к ящикам и в мгновение ока обряжается в костюм водолаза – фантасмагорический прорезиненный балахон, тяжелые окованную свинцом обувь, медный, с круглыми окошечками, шлем и кучу резиновых шлангов, торчащих изо всех складок. Земеля, тяжело грохоча башмаками,  подбегает к Гаврилову, приставляет руку в нелепой трехпалой перчатке к шлему – «отдает честь».

Земеля (молодцевато): Товарищ-господин генерал! Водолаз, старшина-матрос первой статьи, Андрей Земеля, для продолжения службы прибыл в ваше распоряжение!
Гаврилов: Какой еще нахрен старшина-матрос?! Кто таков?! Почему ко мне?!
Земеля (не отрывая перчатки от головы): Не могу знать! Прислан в ваше распоряжение!
Гаврилов (недовольно оглядывает Земелю с ног до головы): На кой мне водолаз? Мне узбеки нужны. Не видишь, что ли – дачу строю. Куда они думают? (набирает на трубке номер прораба): Рыжов! Ты что, издеваешься надо мной? Где, ****ь, узбеки?! Что это за ихтиандр у меня по двору болтается весь в резине? Собаки, *****, от него в будки попрятались… Что?.. К какому, нахуй, Васильеву?.. К какому-какому?.. Что значит – «к главному»? Ах, к президенту? Так бы сразу и сказал. А то – «к главному». Сейчас, знаешь, каждый второй – главный. А ко мне тогда как же? А?.. Ну, ладно. Держи меня в курсе. Да-а-а (нажимает «отбой»), дела-а-а. (снова смотрит на «водолаза») Ну, и что теперь с тобой прикажешь делать?
Земеля: Не могу знать, Ваше благородие! Погружаться куда-нибудь.
Гаврилов: Ладно. Наворачивай иллюминаторы. Полезешь в выгребную яму погружаться. Жена третьего дни браслетку с руки в говно сронила. Пошукаешь.

   
   Небо полыхает голубым и красным. Слышен рокот винтов полицейского вертолета.

Все, кроме уборщицы (разом вскидывают руки вверьх и кричат): Обама!
Плохо слышный из-за вертолетного шума, искаженный мегафоном ГОЛОС: Громче!
Все (орут): Обама!!!

Затемнение.


Сцена 4.

   Те же. Гаврилов, укрывшись клетчатым пледом, спит в кресле-качалке. Земеля чинит снаряжение – что-то прикручивает к шлему. Выходят монтировщики и ловко, вытаскивая все необходимое из «бездонных» мусорных баков, обряжают стоящие на сцене манекены в белые и серых хламиды, приделывают к ним соответствующего колера крылья и цепляют кукол на спущенные с колосников тросы. Подвешенные манекены поднимаются к фанерным облакам и в мерцающем контражурном свете как будто оживают. Лисовец с Минским, перемерявши кучу всевозможной мануфактуры, останавливаются на костюмах для зимней рыбалки – прорезиненные, подбитые мехом макинтоши, заячьи треухи и высокие, почти до бедер, подрезанные сзади под коленом, обутые в чудовищные черные калоши, зимние валяные сапоги. Обрядившись, усаживаются у «лунок» на укрепленные на санках алюминиевые короба. Достают из бездонных карманов макинтошей крохотные зимние удочки и начинают «лов».

Лисовец (озабоченно смотрит на небо): А не в велик ли мороз мы с тобой, Саня, на рыбалку, понимаешь, выбрались? Что-то, за нос-то, прихватывает.
Минский (ковыряется в пластмассовой коробочке с мормышками): У тебя, Сергей Наумович, нос больно долог – вот его и того…
Лисовец (обижается): Ты на что это намекаешь?
Минский (добыв нужную блесну, начинает прилаживать ее к снасти): А ни на что я не намекаю. Нос, говорю, нехрен из воротника наружу выставлять. А коли сподобил тебе Господь такую штуку к голове приделать, так ты ее и береги. От обморожения очень масло облепиховое помогает. У меня, кстати, имеется пузырек. Надо?
Лисовец (угрюмо): Под хвостом себе, понимаешь, помажь.
Минский: Вот уже и обиделся. Ты, Сергей Наумович, имеешь дурацкую привычку на пустом месте обижаться.
Лисовец (все еще хмуро): А чего это ты к моему носу прицепился, понимаешь?
Минский (миролюбиво): Ладно, проехали… (пауза. хохотнув) Если к твоему, Сережа, носу прицепиться, далеко заехать можно.
Лисовец (взвивается): Что вы себе позволяете, Александр Михайлович?!
Минский (спокойно): Да не кипятись ты так – рыбу всю распугаешь. Ишь, как тебя заело! А я специально тебя подначиваю. Чтобы на мороз внимания не обращал.
Лисовец (усаживается на ящик): На мороз… Не так уж и силен мороз. А я, признаться, не подозревал, понимаешь, что ты антисемит.
Минский (похохатывая): Тоже мне, бляха-муха, антисемита нашел! Я не к национальности твоей цепляюсь, а к носу – разницу улавливаешь? У Гоголя тот еще прибор на лице был, а он – хохол и великий русский писатель.
Лисовец (таращит глаза): Гоголь – хохол? Не смешите мои тапочки, Саша! Вы еще мне скажите, что Яновский – это русская фамилия.
Минский (подергивая поводком уды, сосредоточенно смотрит в «лунку»): Русская не русская, а… (подсекает и вскидывая руки быстро вытаскивает из воды леску. разочарованно осматривает пустую мормышку) ах, зараза, сорвалась! (пеняет Лисовцу) Из-за тебя, между прочим! Рыбная ловля не терпит суеты!
Лисовец (задиристо): Плохому танцору! А Яновские были польскими евреями, к вашему сведению! Так то вот!
Минский (в сердцах): Как же – как же! Конечно же, гетманы Дорошенко, Лизогуб и Скоропадский торговали горилкою в шинке!
Лисовец: А что вы скажете за Шостаков, которые очень даже имелись в роду вашего, понимаете ли, «великого русского писателя»?
Минский: Гоголь, да будет вам известно, милостивый государь – внук секунд-майора Панаса Гоголя-Яновского и офицера лейб-гвардии Измайловского полка Ивана Косяровского! По женской же линии — породнен с самим Мазепою! И не говорите мне глупостей! Я рыбу пришел удить, а не докапываться – были или не были представители вашего уважаемого племени в роду гениального писателя!
Лисовец (довольно): А чего это вы, Александр Михалыч, так всполошились? Не оттого ли, что и у вас по этой, понимаете, части не все гладко?
Минский (остывает): Давно ли это мы с тобой на «вы»? Экой ты пустой человек, Сергей! Несешь всякую чушь на ровном месте. Лишь бы языком молоть (примирительно). Давай-ка лучше дернем по глоточку для сугреву да рыбку половим. Скоро уж смеркаться начнет, а у нас, посмотри-ка, в кукане – вошь на аркане. (достает из-за пазухи плоскую фляжку)
Лисовец (смягчается): И то верно. Согреться не помешает…

Дрыщ с Марией бросили карточную игру. Сидят, обнявшись, и смотрят в небо.

Дрыщ (задумчиво): По нынешним временам чистое небо – редкость. Зимой в наших краях облачно.
Мария (кутается в шаль): И не говори, Сеня! Вон звездочка, как ярко горит. И мигает.
Дрыщ: Это не звезда. Аэроплан или вертушка. У тебя осталось там, чего-нить… в загашнике?
Мария (встревожено): Как, не звезда?.. И действительно, вроде двигается… и мигает.
Дрыш: Я говорю, мать, отопри кубышку-то. У тебя там, наверное, полбанки припрятано.
Мария (отодвигается от мужа): А тебе бы только глаза залить! Вчера мало показалось?!
Дрыщ: То – вчера. (снова обнимает Марию. ласково) Ну, ма-амочка.
Мария (пытается вырваться): Пусти, алкаш! Не дам! Не для тебя припасено. Валя с зятем приедут – что я на стол поставлю?..
Дрыщ (фальшиво-умилительно): Валечка с внучком приедут? А я и забыл. Когда?
Мария (недоверчиво): «Когда?». Когда и всегда – восьмого, на Святки. У Сереженьки каникулы, а Виктор – неделю за свой счет возьмет. После Рождества они всегда к нам. А то ты забыл.
Дрыщ (подлизывается): Дык… запамятовал! Чесслово, запамятовал! Это ж ты у нас, словно молоденькая – все в голове держишь. А я-то…
Мария (довольная): Скажешь тоже – «молоденькая». Молоденькая, не молоденькая, а иным и молодым кой в чем не уступлю. Ладно. Погоди. Я вчера припрятала от тебя там… (уходит в кулису)
Дрыщ (вслед жене): Рыбка моя! (хлопает себя по коленям) От, бабы! Племя змеиное! Непременно утащит у тебя из-под носа, зараза! И чего? Жалко, что ли?..

Уборщица (машет шваброй): Нагадили, словно звери! Откуда только мусор берут?! Каждый ведь день и мету, и мою. И всякий раз – начинай все заново. Словно бы и не убирала…


Сверкает молния. Небеса грохочут.

Голос (в мегафон): Всем занять свои места!
Все, кроме уборщицы (разом вскидывают руки вверьхъ и кричат): Обама!
Голос: Громче! Громче, мать вашу так!
Все (истошно вопят): Обама!!!

Затемнение.


Сцена 5.

   На сцене те же.

Уборщица: Поймаю того, кто мусорит - не сносить тому головы! Ишь, совсем совесть потеряли – и сорют, и сорют. И все на пол норовят насрать, прости Господи!

Генерал ( сидя на плюшевой пони, приосанивается): Внимание, пара-ад! Слушай мою-у команду-у!..  Смирно!.. К торжественному маршу-у… по-батальонно… на одного линейного дистанции… первый батальон прямо… остальные напра-а-во!.. на пле-е-чо!..  р-равнение направо… шаго-о-ом марш!

Лисовец и Минский, уже в цивильных костюмах, сидят в кожаных рабочих полукреслах. Видно, что места им привычные. Чувствуют себя вполне свободно.

Лисовец (расслабляет узел галстука): Нам с тобой, Сергей Наумович, теперь вот о чем подумать следует – сейчас проблема ЛТП и медвытрезвителей очень остро стоит. Народ спивается. Того и гляди – через год-другой ни одного трудоспособного человека в стране не останется.
Минский (протягивает Лисовцу газету, которую секунду назад просматривал): Мы с тобой, Саша, параллельно мыслим. Вот и в «Медицинском Вестнике» статейка на эту актуальную тему. Полюбопытствуй.

Гимнасты стоят на ступенях по стойке «смирно». К всеобщему удивлению к ним примкнули Дрыщ и Мария (2-й гимнаст и 3-я гимнастка, соответственно). Теперь все артикулы они делают синхронно.

1-й гимнаст (поднимает вверьх правую руку так, что вытянутая ладонь обращена к зрителю ребром): И-и-и р-раз! (все подымают руки) Мы физкультурники, ребята! (вытягивает левую руку перед собой) И-и-и-и два! Все болезни – берегись! (прыжком ставит ноги «на ширину плеч») И три! Перед самоподготовкой  (рывком отводит руки назад) И чтыре! Час спортивный становись! (слегка приседает. застывает, словно пловец перед прыжком в бассейн)
2-й гимнаст (с трудом держит позу. видно, что в физической культуре он недавно): Долго еще так-то стоять? У меня колени скрипят. На пожарной службе от воды холодной ревматизм заработал.
1-й гимнаст (напряженно смотрит вдаль, точно ждет оттуда указаний. не поворачивая головы. строго): Разговорчики, господин Дрыщ! Вы в команде без году неделя, а все жалуетесь.
2-й гимнаст (с натугой): Меня в команду союз молодежный послал. Сказали, что дело – пустяк. Если б я знал, што… так-то… Нипочем не пошел бы. У меня здоровье подорванное на пожарных фронтах.
3-я гимнастка (тяжело дышит, но позу не сдает): Водка тебе подорвала все на свете, а не пожары! Ничего уже не можешь… ни днем, ни ночью.
1-й гимнаст (выпрямляется и падает вниз на вытянутые руки, принимая «упор лежа»): Отправляемся в поход. Что отряд с собой возьмет? Котелок и ложку, кружку и картошку!
Сварим суп, согреем чай. Веселее, не скучай! (соскакивает со ступеньки, прыжком принимает «упор сидя»)

Гимнасты вскакивают с корточек, быстро разбирают припасенные заранее большие бумажные, укрепленные на палках от швабры, цветки, поднимают их над головами, становятся в кружок спинами друг к другу и, мелко перебирая ногами, кружатся в хороводе.

Гимнасты (хором): Нас не тронь – и мы не тронем. Если тронешь – мы нагоним! Навтыкаем! Насуем! Так мы весело живем! ...

Лисовец (резко вскакивает с кресла. с неожиданной яростью и надрывом. так, что жилы выступают на шее, а глаза выкатываются из орбит): Недавно я осознал и признал для себя, что болен пьянством, увидел, как страдают мои близкие и любимые люди! Очень хочу избавиться от этого недуга навсегда, мне понятно и сам с этим полностью согласен, что надо лечить душу и вести ее к Богу, а не кодироваться! Помогите мне в этом или посоветуйте куда обратиться! Большое спасибо!(так же резко, как и вскочил, садится)
Минский (встревожено. открыв рот): Сережа!.. Ты чё? Ты в своем ли уме?
Лисовец (как ни в чем не бывало): А? Что вы? В чем, собственно дело, милсдарь?..
Минский (опускает плечи): Ну, ты, брат, даешь! А я было подумал…

Сверху спускается и зависает над головами актеров небольшая, управляемая по радио модель вертолета. На ней укреплены синяя и красная сигнальные «мигалки». Гремит гром. Все, задрав головы, таращатся на вертолет.

Голос (хрипло в мегафон): Ну?!
Все, кроме уборщицы (разом вскидывают руки вверьхъ и кричат): Обама!
Голос: Громче! Громче!!!
Все (орут): Обама!!!
Голос: Не слышу!!!
Все (в истерике визжат): Обама-а-а!!!

Затемнение.


Сцена 6.

   Те же. Ливовец с Минским в английских охотничьих костюмах начала прошлого века – красный камзол, белые лосины, черные кавалерийские сапоги с рыжими отворотами. На полусогнутых локтях переломленные пополам двустволки. Через плечо Минского надет медный охотничий рог. У Лисовца на сворке подергиваются заводные плюшевые собачки бассет-хаунды.

Минский: На что тебе, Сережа, бассеты? Бассет-хаунд – собака норная. На утиной охоте от нее толку чуть.
Лисовец (недовольно поеживается. видно, что камзол жмет ему в плечах): А ты уток-то, где стрелять собрался? Здесь камышом и не пахло.
Минский (из-под ладони глядит в небеса): Погоди. Был бы порох – птица  найдется.
Лисовец (снова передергивает плечами): А нарядились мы с тобой, словно на лису охотиться собрались. И вон, рог у тебя…
Минский (шутливо-испуганно хватается за лоб): Иде?! (смеется) Дудка тоже не помешает (загадочно поднимает палец вверьх), мало ли чего…

Гимнасты молча делают различные акробатические фигуры. В углу сцены трое красильщиков МАЛЯРОВ возят по вертикально укрепленному на козлах листу многослойной фанеры большими, привязанными к палкам кистями. Фанера поставлена таким образом, что результат их работы не виден из зрительного зала.

1-й маляр (отходит от фанеры на пару шагов, садится на ящик с красками, закуривает): Бросай дурное дело, Валентин! Перекур.
2-й маляр (не отрываясь от работы): Кой, ядрён батон, перекур? Не управимся в срок-то.
1-й маляр: Не бздюмо! Управимся. Мы, да чтобы не управились! Не бывало такого. Ударники, ****ь, коммун… капиталистического, нахрен, труда! Бригада-ух! Иди, подымим.
2-й маляр (ставит кисть в ведро): Ну, как скажешь, Ефим Петрович. Ты – бригадир, тебе и ответ держать. Мое дело малое (усаживается на перевернутое порожнее ведро). Можно и покурить.
1-й маляр (сдвигает свернутую из газеты шапку на глаза): Я помню, когда молодой был. Такой вон (кивает на мальчика-маляра, помощника. тот усердно перемешивает колер в большой банке), как Стёпка. Работал, значит, подмастерьем у одного, знаешь, типа. Художником, значит, в театере тот служил. Художник, от слова «худо». Пьяница был такой, что нам с тобой сто очков вперед даст. Это я в училище, значит, на альфрэйщика учился. И мне нужно было пробную работу сдать. Навроде экзаменовки. А я, замест того только за водкой в лавочку бегал для художника. Запойный был мущина. Тут, значит, экзаменту день подходит. Нужно работу сдавать. А он, знай своё гнет – успеем, мол. Накануне вечером пришел на театр, как всегда, пьянее водки. На ногах чудом держится. У самого под одной, значит, мышкой – бутыль самогону плещется, под другой – живой гусь в камышовой кошелке. А мне задание было – на тряпке такой большой, что назади сцены вешается, осенний лес изобразить. Во-о-от. Мастер велел мне три таза колера навести – зеленый, красный да желтый. Сам гуся в таз лапами омакнет и пустит по тряпке-то, значит, бегать. За полчаса нам этот гусь такого листопаду наделал – любо-дорого посмотреть. Потом художник только кисточкой большой, навроде тех, что мы сейчас малюем, стволы дерев кой-где изобразил, после того самогону стакан принял и спать отправился.
2-й маляр: Ну?
1-й маляр: А что, я? Я свою оценку огреб и выпустился по специальности «маляр-альфрэйщик» второго разряда. Так-то вот (бросает цигарку в ведро). Ладно, пойдем еще чудок помалюем.


Сверху раздается Голос. Услышав его, все прекращают заниматься своими делами и задирают головы, прислушиваясь.

Голос: Прослушайте информацию… Барыня прислала сто рублей… Повторяю. Барыня прислала сто рублей… Черный с белым не носите… Да и нет не говорите… Повторяю...

Лисовец (испуганно): Как же так? А у нас и штаны, понимаешь, белые. И сапоги – черные.
Минский (делает успокаивающий жест): Ну, это так – фигурально говорится. Про черное и белое. Нельзя же все распоряжения сверьху трактовать буквально. Да, к тому же, сапоги у нас не совсем, чтобы черные. Отвороты-то… И потом…
Лисовец (меняется в лице): Ну, не скажи, не скажи, брат. В тридцать седьмом тоже, понимаешь, думали, что фигурально. А, оказалось… (оглядывается кругом, замечает ведро, в котором  маляры хранят кисти) Ну-кось!.. (вынимает из ведра одну из кистей и быстро вымазывает оставшимся на ней суриком лосины и сапоги)
Минский (брезгливо): Да-а-а, видок у тебя… Все зверье распугаешь. Подумают, что обосрался.
Лисовец (видимо, удовлетворенный результатом): Обосрался – не обосрался, а, знаешь… береженого и Бог бережет, как говорится.

Голос: Передаем сообщение ТАСС!

Все, кроме уборщицы (разом вскидывают руки вверьх и громко кричат): Обама! (еще громче) Оба-а-ама!!!

Затемнение.


Сцена 7.
   
   Те же и ВЕДУЩИЕ.

1-й ведущий (задорно): Ах-ха-ха-ха-ха! А вот и я! (обращается к 2-му ведущему) Здравствуй, Бим!
2-й ведущий (закатывает вверьхъ глаза): Ну, вот, опять! Ты не в цирке, Веня. Ну, мы же с тобой договаривались…
1-й ведущий: Pardon, pardon, почтеннейшая публика! Пока дошел до микрофона, запамятовал, (делано смеется) ах-ха-ха-ха-ха! Вот так же, однажды…
2-й ведущий (вынимает из внутреннего кармана пиджака  сложенную пополам бумагу, перебивает товарища): Прошло уже семь дней со времени объявления чрезвычайного положения. Временные Городские власти вынуждены констатировать, что…

   Раздается выстрел. Это Минский выстрелил во 2-го ведущего из ружья. 2-й ведущий, не успев окончить фразы, падает замертво.

Минский (глядит на упавшего в монокуляр. Лисовцу): Видал?! Это особая дробь. Мне Николай Тимофеич из Нижней Палаты накатал. Сам. Между двух чугунных сковородок. Виртуоз. Он говорит, кроме, как из своей, понимаешь, дроби теперь не стреляет. Охотою занимается, чуть ли не сызмальства.
Лисовец: Ух ты! Вот это да! Да-кось я попробую! (тянет ружье из рук Минского)
Минский (важничает): Но-но! Я вас попрошу! Это, понимаешь, коллекционный штуцер, а не пукалка, вроде твоей.
Лисовец (обижается): Пукалка? Да, если хочешь знать, из этой «пукалки» зверя было добыто больше, чем у тебя волос на голове в лучшие годы! Это еще дедовское ружье. Тулка!
Минский (протягивает ружье Лисовцуу): Да не обижайся ты! Никто твое оружье не хулит. Винтовочка у тебя, хоть куда, понимаешь, дембельская. Я к тому, что штуцер мой ручной сборочки. Три ствола сведены, понимаешь, так, что могу в одну точку из них бить. Тем более что один из них нарезной. Улавливаешь? На-ко вот, попробуй!
Лисовец (берет винтовку. смотрит сквозь стволы в небо): Ничего себе винтовочка.
Минский (обижается в свою очередь, но протягивает товарищу патрон): «Ничего себе»? Счас, понимаешь, поглядишь, какое это «ничего».
Лисовец (передает свою винтовку Минскому. заряжает оружье): Поглядеть, поглядим, конечно… (ищет глазами цель) но и тулочку мою, Александр Михайлович, не уроните. У нее хоть стволы не золоченые, однако, обратите внимание – на казенной части гравировочка имеется.
Минский (читает): «Надворному егермейстеру, Давыду Мироновичу Лисовцу, в день его шестидесятилетней годовщины от господ членов Русского Охотничьего Клуба». И действительно, понимаешь, оружье того, понимаешь… заслуженное.

   1-й ведущий в обалдении смотрит на застреленного товарища. Медленно, словно во сне, поднимает с полу выпавшую из рук 2-го ведущего бумагу.

1-й ведущий (откашлявшись, «смеется»): Ах-ха-ха-ха-ха! (стучит согнутым пальцем по микрофону) Раз-два-три! Проверка слуха!  Вор-воробей! Вор-воробей! Раз-два-три! (читает) … вынуждены констатировать, что ситуация на текущий момент не поддается…

Лисовец прицеливается в 1-го ведущего. Раздается выстрел. 1-й ведущий хватается за грудь и падает рядом со 2-м ведущим.

Лисовец: И действительно – бой, что надо!
Минский (подает ему подзорную трубу): Да ты в стекло взгляни! Оцени,  кучность! Все картечины прям в одну точку.
Лисовец (прилаживается к окуляру): Да-а-а, ничего не скажешь. Кучно дробь ложится. Только мы, вроде, на утку собирались, а у тебя картечь кабанья снаряжена.
Минский (загадочно): Я, на утей идучи, непременно и крупный заряд беру. Мало ли…

   Гаврилов (водружает на голову старинную треуголку. смотрится в зеркало): Трампам-пара-парам! Тримпам-пара-парам! Рампам-парам! Тримпам-па! Да-а-а. В прежние времена бывало не так. Не то, что в нынешние. Разве теперь солдат, как положено, обучишь? Новые времена – новые правила. Ты его, мерзавца, теперь не моги даже пальцем тронуть. А не то чтобы, как раньше – в шпицрутены! А не балуй! Нижний чин и есть нижний чин. И перед офицером он – ничто! Козявка! Одно слово, мясо пушечное. По приказу командира – иди на врага и не сморгни! Ур-ра-а-а! За Родину-у! За Сталина-а!..
Уборщица (машет шваброй по полу под ногами у генерала): Копыта убери, недоёбок! Ишь, разорался!
Гаврилов: Чта-а-а?! Смир-рна-а! Ты как со старшим по званию разговариваешь?!
Уборщица (невозмутимо): Говно ты, а не «старший по званию». Ноги, говорю, прими. Не видишь – убираю за вам, дуракам. По-хорошему взять бы тебя, голубчика, за ворот, да, как при Хрущеве, на урановые рудники – давать стране угля! Небось, не стал бы так глотку рвать.

   С высоты колосников снова опускается управляемый по радио игрушечный вертолет. Разряды молнии и грохот грома сопровождают его полет.

Голос: Что притихли?! Слово!!!

Все, кроме уборщицы (разом вскидывают руки вверьх и кричат): Обама!

Голос: Громче! Гр-ромче-е!!!

Все (словно оглашенные): Обама! Обама! Обама-а-а-а-!!!

Затемнение.



Сцена 8.

   Те же. Выходят монтировщики и выносят «убитых» ведущих в кулисы. Далее, на продолжении всего действия ,из заранее приготовленных конструкций монтировщики с правой стороны сцены сооружают копию «триумфальной арки». Такие во множестве стояли в прежние времена у входов на ярмарки, парки и стадионы. Они были собраны из выкрашенной белым колером фанеры, украшены деревянными венками, фашинами колосьев, гирляндами деревянных фруктов и утыканы маленькими праздничными флажками и лампочками. Получалось, как бы, хорошо.

   Гимнасты, прежние и вновь присоединившиеся к ним из массовки, слева выстроили из своих тел геометрическую фигуру. Это – то ли пятиконечная звезда, то ли «моген довид», то ли осьмиконечный крест, при желании зритель может принять конфигурацию и за буддийские «инь» и «янь». В общем, построение не очень внятное. А, имея ввиду, что физкультурникам никак не возможно стоять так долго в одной позе (оне то присядут, то вытянут в сторону руку или ногу, то как-то особенным образом вывернут тулово), фигура постоянно колеблется. Так что, со всей определенностью сказать, что это за штуковину хотели изобразить гимнасты, не представляется возможным. Но выглядит она грандиозно. Даже почти что тоже, как бы, красиво.

   Из кулисы в кулису время от времени, почти произвольно, без особенно установленных интервалов, подобно легким белым бабочкам перебегают, или, точнее будет сказать, перепархивают призванные из хореографического училища девочки-балерины, так называемый «миманс». По всему порталу повешена гирлянда электрических лампочек. Они горят не очень ярким огнем, а порой и совсем гаснут. Управляют ими сопротивлением переменного тока,  реостатом. Короче говоря, все говорит о серьезных приуготовлениях к большому событию.

   Тем временем, Лисовец с Минским, не обращая внимания на всеобщую суету, принимаются за дело.

Минский (заряжает ружье): Ну, вот. Пристрелочку произвели. Счас, понимаешь, поохотимся.
Лисовец (тоже, досылая в стволы патроны): Пострелять, конечно, можно. Было бы по ком.
Минский (вскидывает ружье, целится в парящие над сценой, наряженные в ангелов, манекены): Огонь-бабарея-пали! (стреляет).


   Лисовец присоединяется к товарищу. Полумрак. «Ангелы»  парят в перекрестьях двух прожекторных лучей. Так в прошлую войну водили по небу самолеты наземные службы ПВО. С каждым выстрелом манекены, давно уже замененные каскадерами, «падают» (играющие роль ангелов, имеющие цирковую подготовку артисты скользят на страховочных лонжах по канатам вниз и, не долетев до полу нескольких дюймов, замирают в нарочито неудобных позах).

Дрыщ уже не гимнаст, а снова пожарный. В несгораемом костюме, блестящей каске и с кислородным баллоном за спиной. Он вытягивает из кулисы рукав для тушения огня с широким красным раструбом на конце. Из раструба хлещет белая пена.

Дрыщ (поливает пеной все вокруг): …А лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее за-а-ажгли!

Уборщица (кидается к Дрыщу со шваброй наперевес): Осспади! Как вы мне надоели, сволоча проклятые! А ну, положь огнетушитель на место! Вот, сукин сын, чего удумал! (гонится за Дрыщом. тот убегает)


   Раздается оглушительная сирена.

Голос: Для встречи Главнокомандующего построиться в пешем строю, в шинелях и без оружия!

Все бросают свои занятия и выстраиваются «во фрунт».

Голос: Равнение н-на-а середину! Поднять флаг!

   Маляры разворачивают свою работу лицом к публике. Становится видно, что на огромном фанерном планшете намалеван не очень ровный черный квадрат. Из укрепленных по обеим сторонам сцены динамиков раздается бравурный марш. С колосников спускается на авансцену уже знакомый зрителю игрушечный вертолет. Когда лопасти подъемного винта останавливаются, дверца кабины автоматически открывается. Из нее появляется крохотная белая мышка в малюсеньком летном шлеме с очками "консервами" на голове. Она присаживается на задние лапки и встревоженно нюхает воздух.
 
Затемнение.


ФИНАЛ.

   Сцена в полумраке. Высвечивается только помещение над порталом, вроде большой застекленной будки крановщика. В будке сторож-вахтер САВВА. В одной руке его пульт дистанционного радиоуправления, в другой – трубка мобильника. Он говорит по телефону.

Савва: Ну, чё, вообще, делаю? Да, как всегда на дежурстве – дурью маюсь. Забрался в радиорубку и дураков своих гоняю. Михрютку на вертолете катаю… Чего?.. А – сутки через трое… Да…  Работка не пыльная. Единственный недостаток – спать нельзя. Если дураки сбесятся совсем – охрану-санитаров вызываю. У них внизу отдельное помещение. Так они, если «пулю» не пишут, то дрыхнут. А я Богом, значит, работаю. Как?.. А вот, я счас камеру в телефоне включу – гляди (отставляет трубку от уха, направляет ее на монитор. нажимает кнопку тревожного ревуна. Наклоняется к торчащему из стола микрофону). Для встречи Главнокомандующего…

Затемнение.

Далекое ЭХО: Оба-а-ама!


СПб, ноябрь 2011 г.