Рассказ-17. Спасатель

СПАСАТЕЛЬ

Снова мы с Виктором, в один из наших зимних приездов гостили на хуторе у Силича. Ружей с собой в тот раз не брали, основной целью поездки являлось удовлетворение нашей потребности бывать на хуторе, встретиться и пообщаться с его хозяином, в чём-то помочь ему, отдохнуть, подышать свежим воздухом и пожить вольной беззаботной жизнью, которую мог обеспечить порядок и атмосфера, давно воцарившиеся на хуторе. Такое можно испытать только зимой, в другие времена этого не вкусить в полной мере, ввиду всевозможных сезонных работ и забот. В иные периоды года часто не хватало времени на разговоры и свободное общение, из-за занятости и порой от усталости от этой занятости, будь это охота, сенокос, весенние посевные работы – не получалось, мы иногда так уставали, что после ужина, утомлённые сразу засыпали и тут уж было не до разговоров. А вот зимой, в длинные вечера, в уютном тепле дома-стога, особо подчёркивающимся контрастом морозов и ровным гулом огня, с потрескиванием дров, в горящей печке и поздних утренних восходах солнца, присутствовал элемент свободы и обилия времени и мы с удовольствием предавались разговорам на разные темы. Казалось, что мы уже обо всём переговорили, всё знали друг про друга, я думаю, мы, порой, могли с большой вероятностью предсказать заранее мнение и реакцию друг друга по любому вопросу и отношение к любому делу, настолько наше знакомство и дружба являлись долгими и беседы наши продолжительными, если взять их общую длительность за все прошедшие годы. Сколько уже говорено, переговорено и ждать чего-то интересного и нового в нашем общении – надежды ни какой, но это нас не удручало и не беспокоило и никто из нас не замечал и не тяготился этим, поэтому ощущение таких моментов было не долгим – мы находили темы для разговоров и похоже череда из тем для них  являлась нескончаемой, это уж видимо только я, как «тайный агент», ведущий свою «двойную» жизнь, с «профессиональной, агентурной» способностью всё примечать, над всем задумываться, всё анализировать, записывать и делать выводы из всего – обратил, только однажды, на это внимание и к своему удовольствию и удивлению пришёл к выводу, что нам втроём не скучно и наша с Виктором потребность и желание побывать на хуторе не угасают со временем, к большой и откровенной радости его хозяина. Удивляли меня особенности нашего общения потому, что из своего жизненного опыта, знал и считал – длительное общение трёх человек, всегда приводит к разделению по психологическому принципу: два к одному, то есть по прежним командировкам, охотам и другим жизненным ситуациям, я сделал вывод, что различие в характерах и в приверженностях, приводит к такому делению, доходящему до слабой нетерпимости двух частей такого маленького общества, а порой и более откровенному антагонизму. Мне всегда, почему то выпадало быть в паре с кем-то и очень часто выполнять сглаживающую и успокаивающую роль искателя компромиссов. Здесь же у нас такого не наблюдалось и в помине и это являлось исключением из моих наблюдений. Меня это радовало и, однажды задумавшись над этим исключением, я пришёл к выводу, что наш пример не идет в сравнение с теми, которые мне приходилось наблюдать, потому что имеет другой формат, суть которого заключается в тех особенностях, что мы с Виктором гости, а Силич хозяин, мы молодые, а он годился нам в отцы, у нас переизбыток общения с людьми в городе, а у него недостаток этого общения, у нас недостаток общения с природой, а у Силича этого в избытке и у нас наше общение не было вынужденным обстоятельствами, в малой степени зависящими от нас, а так же оно являлось непродолжительным и никогда не приводило к переизбытку по времени, кроме этого индивидуальные особенности наших характеров имели такое совместимое сочетание различий в них, которое свивалось и укладывалось в тугой крепкий канат, как три пряди способные поддержать друг друга, увеличить общую прочность в противоборстве жизненным передрягам этого каната, при случае который мог стать плетью или кнутом, способным дать отпор, как оружие противодействия, чему-то плохому и дерзкому. Вот такие мысли приходили мне в голову, когда я в темноте ночи иногда просыпался и задумывался над жизненными обстоятельствами, среди ночи просыпаться было от чего – меня порой всё больше и больше беспокоила моя скрытая от моих друзей крамольная деятельность «хуторского летописца» без ведома моих друзей, в особенности Силича. Иногда у меня  наступало успокоение – поддерживаемое не всегда постоянной уверенностью, что меня поймут фигуранты моих опусов и оправдывающее условие, что без их ведома – не видеть света, кроме света огня результатам моих тайных дерзаний. Вот и раскачивало меня как маятник из стороны, в сторону и был я, то спокоен, то очень тревожен и как лозоискатель своими отклонениями, сканировал почву под ногами, пытаясь найти точку, которая даст единственным своим местоположением пользу для всех.
В тот первый, зимний, прекрасный, хуторской вечер, проникнутый особой атмосферой, возникающего между нами доверия и радости от встречи, за праздничным ужином, в общем тактичный в своей смелости и прямолинейности Виктор, памятуя наш общий с ним интерес и испытываемое беспокойство, к одиночной жизни Силича в лесу, стараясь угадать момент возможно большего откровения хозяина, спросил у него.
–Батя, как ты тут один поживал, всё у тебя нормально, никаких происшествий?– поскольку похожий по содержанию вопрос уже задавался, в череде обычных, при нашей встрече, Виктор тоном голоса и взглядом обозначил, что имеет ввиду особые серьёзные случаи, о которых сразу не говорят в первом разговоре и мы понимали, что Виктор имеет ввиду подобие тех необычных происшествий, которые случались у Силича и очень обеспокоили нас в своё время. Атмосфера разговора, в этом Виктор (молодец) постарался особо, требовала откровения от нашего скрытного хозяина, мы уже хорошо знали: он из желания не тревожить нас, вполне мог утаить такой случай, но тут был подведён соответствующий общий знаменатель, при котором требовалось полное откровение. Силич понял суть вопроса и ощутил требовательность откровения, проникся признанием нашего беспокойства о нём, пристально посмотрел на нас, дабы ещё раз удостовериться, что ситуация соответствует его пониманию её сути, потеплел взглядом, улыбнулся и смущённо ответил, в духе шутки.
–Всё нормально, ребята, никто меня не обижал, да и никто не появлялся у меня, ни дикие звери, ни дикие люди, ни странные существа, даже скучно,– своим ответом он подтвердил правильно понятый им смысл вопроса и обозначил понимание, уже давно существующее между нами и почему-то в этот раз сел именно на «коня» упомянутого в вопросе Виктора, пожалуй единственный раз, с того странного случая со странными существами. Как всегда начался длинный рассказ, человека соскучившегося по общению и разговорам с людьми.
–В тот раз мне, наверное, всё привиделось в бреду или приснилось в кошмаре болезни, так наверное нужно понимать, да и думал я часто раньше про них и случай другой до этого у меня произошёл, связанный с ними.
В этом месте мы с Виктором вновь испытали, хорошо знакомое нам в общении с Силичем напряжение, когда интерес, удивление, ожидание не обычного, превращает тебя в внимательного слушателя, забывшего всё на свете. Силич, тем временем, продолжал свой, забегая вперёд – скажу, как обычно длинный рассказ, с пространными экскурсами
–Давно это было, я тогда только автономку свою сделал, летом без печки опробовал её и всё хотелось зимой, по полной программе проверить. Вот и пришла мне идея, поехать к другу детства, к Петровичу: в гости, на охоту на зайца и прихватить с собой автономку и там и проверить всё. Позвонил ему, он мне про зайцев наговорил, что они там у них табунами бегают, чувствую, подвирает, только бы меня в гости заполучить, да я и сам рад повидаться и зайцы для меня не главное, пожалуй, так сопутствующий фактор и даже в некотором роде обуза лишняя, потому что ружьё с патронами нужно тащить и за путёвкой в соседнюю деревню ехать, главным зудом у меня в то время было с другом повидаться и автономку досконально проверить, получить результат испытаний и довести её до ума. Ну, раз разговор про охоту состоялся, значит, решил и про неё любимую не забывать. Стал собираться, всё вроде предусмотрел, всё приготовил и встал вопрос по свету, фонарик само собой, а нужно ведь и в палатке освещаться чем-то и тут я вспомнил про лампу свою. Недавно я всё это вспоминал, волки меня сподобили. Тут волков стая, недалеко от хутора прошла, след свежий, снега высокие, бродно им идти – тяжело, штук шесть их наверное в стае, точней не определить по такому снегу, там не след, а канава в снегу. Вспомнил я, читал – в прежние времена, волков на конях загоняли, десяти вёрст с лихвой хватало, чтобы волка вымотать по высокому снегу, даже если стаей идут и первый, когда устанет, отпрыгивает в сторону и встаёт сзади всех на тропу – так они стаей тропу торят, когда от погони идут. Взыграл у меня азарт, снегоход, думаю, есть, бензин жалко конечно – вдруг думаю зря пожгу, но решился, таки. Стал готовиться и вопрос у меня встал, на каком «дереве» карабин брать, дело в том, что у меня карабин кроме штатной ложи может ставиться на другую, на самодельную без приклада, только с ручкой, как у автомата. Эту ложу короткую я сделал, чтобы в Москву ездить с карабином, там и купил я эту лампу в известные лихие годы, когда подрабатывал охранником – фуры с товаром сопровождал, бандитизм на дорогах тогда сильно разгуливал. Вот и вспомнил недавно всё и про лампу, а от неё уже и случай этот в памяти не далеко стоит – видишь, как бывает – деревяшка вроде, а посмотришь и много чего вспомнишь. Бывало, звонят коммерсанты – надо ехать. Берёшь отгулы на работе, летишь в Москву, там тебя встречают, садят в фуру и двое-трое суток едешь со своим карабином в кабине с водителем или двумя. Нас из охотников целая бригада такая организовалась, вот и подрабатывали, хорошим подспорьем считалась эта халтура. Помню, когда вёз эту лампу, машина у нас сломалась, ночь, темень, а у водителя даже переноски нет, чтобы посветить – разные раздолбаи среди них попадаются порой. Хорошо бензин у него имелся в бутылке, я быстренько заправил лампу, она всеядная: бензин, керосин, солярка – всё годится, разжёг её и оба удивились – свет яркий, глазам больно смотреть и всю округу далеко освещает, такие лампы используются в современных бакенах, проезжающие мимо все так и пялятся на нас – удивляются, что это у нас так ярко светит. Ярко, то ярко, а вот ещё раз пять ей попользовался и стекло прогорело – такая мощность светового потока. С волками кстати ничего не вышло – дошёл след до лесовозной трассы, километров шесть до неё, а там они и дунули по ней на север, лес не возили по ней несколько дней, вот они по свежей невысокой порошке и ушли. Трасса километров на сорок уходит, не поехал я за ними, бесполезно и бензину у меня столько нет ездить. Так вот насчёт лампы. Пробовал поискать в продаже стёкла – не нашёл, подобрать подходящую по диаметру банку, чтобы из неё сделать стекло – не смог, так и висела в гараже моя яркая лампа без дела. Частенько я вспоминал про это, когда случалась надобность в ней и досада меня брала, не люблю когда какой агрегат или инструмент не в порядке. Вот значит, сижу на кухне, жую свою досаду насчёт лампы с чаем пополам и вдруг смотрю, а на столе стоит стеклянный кувшин для воды, гранёный такой в виде призмы пустотелой с ручкой, которая не в двух точках, а в одной к нему прикреплена, как раз по высоте получится из него стекло и диаметр, вроде, подходящий. Нашёл, где у меня записаны размеры стекла, померил – подходит в самый раз. Так, думаю, одна проблема решена – осталось две: выпросить у жены кувшин и не загубить его при обрезании. Зою Степановну быстро убедил, она в своё время восторгалась этой лампой, когда на даче случались перебои со светом, мы её и зажигали, вся деревня этой лампе удивлялась, да Зоя и знала, что от лампы кроме света, тепла ещё много идёт, а тут у меня затея; в палатке зимой ночевать, вот она и приплюсовала мне тепла, много ей беспокойства в жизни доставалось от моих затей, с желанием презентовала мне кувшин. Вторую проблему я тоже решил благополучно – обрезал кувшин как надо и стало в лампе граненое стекло, взамен цилиндрического. Вечером, по темноте, возле гаража попробовал лампу – всё в итоге вышло отлично, свет от гранёного стекла даже очень интересный получился, из восьми пучков. Вот, думаю, хорошо всё разложилось, и свет будет, и тепло добавочное, и друга удивлю, и сразу размечтался, что условлюсь с ним, если он увидит вечером над лесом ореол света, там колок рядом с деревней, где я планировал забивачить – значит, это я зайчика уже сварил и жду его к себе в гости с соответствующим приложением к ужину.
Удивил я Петровича своим огромным рюкзаком на колёсах, когда он встречал меня на станции, он всё меня подкалывал и подшучивал по этому поводу. Быстренько возвёл мой рюкзак в ранг автомобильного прицепа и предлагал прицепить к машине и буксировать его. На следующий день решили всё насчёт путёвки – теперь нужно бивак разбивать и тут я вспомнил, что у меня есть сомнения насчёт разделки вокруг печной трубы. Разделка у меня из термосов сделана и в качестве теплоизолирующей прокладки должна использоваться базальтовая вата, которая у меня кончилась, целый тюк покупал, дорого она стоила в то время, для себя немного использовал, а остальное раздал, всем кому нужна, сам же советовал и воспользоваться – очень хорошие у неё свойства. Вот я на авось решил без теплоизоляции, только за счёт воздушной прослойки, предотвратить повреждение палатки жаром от трубы. Ну, думаю, если я палатку поставлю, а печка мне палатку испортит, вообще тогда Петрович меня на смех подымет и точно «бестолковым человеком» назовёт. Решил я на огороде у Петровича без палатки провести испытания и проверить сильно или нет, греется разделка, собрал печку, разжёг и получил отрицательный результат и как следствие, не миновало меня известное изречение моего друга. Поправить дело ни каких возможностей, Петрович подтрунивает во всю, «целый дом, говоришь, твоя палатка, да ещё на колёсах, а вот замёрзнуть можно в нём, конечно если колёса катать вокруг дома, то можно погреться» и всё в таком духе. Ещё тот мастер пошутить и очень это дело обожает, особенно после вечерней рюмочки, уже в печёнку пролез мне со своими шутками не хуже апестрохоза. Даже Зое в город позвонил из конторы, что бы не беспокоилась, мол, в тепле я обитаю, по всем правилам у него гощу. Осталась у меня одна охота, как утешение, она милая от всех передряг лечит и всегда отвлекает от грусти. Хожу я каждый день и тут, как назло, тоже не везёт, ещё повод для Петровича, трунить надо мной. Я, уж масхалат белый, он у меня из батиста сшит – места мало занимает, когда иду на охоту, с собой в сидоре несу, в лесу одеваю и там снимаю перед возвращением, Петрович и не знал, что у меня масхалат есть и не было у него лишнего повода трунить, вот до какой секретности меня довёл. В масхалате я по деревне не ходил ещё по тому, что зимой на охоту и с охоты по темноте идёшь и можно встречных людей испугать. У меня был случай, вышел как то днём из лесу к дороге, а там мужик в моторе трактора копается. Я подошёл со спины и задал вопрос, мол, сломался?, он повернулся и не видит сразу меня, потом лицо узрел и полезли у него глаза на лоб. Сразу сообразить не мог, у него со зрением немного было не в порядке. По темноте тем более можно испугать кого-нибудь, тогда уж Петрович будет смаковать случай. Про лампу ему ничего не говорю, секретным грузом она в рюкзаке лежит, чтобы опять же повода не давать этому пересмешнику. Нагрел он меня своими шутками, хоть я и привычный к ним, но тут в ответ пошутить над ним захотелось. Сидим мы, как-то вечером и разговор у нас зашёл про инопланетян. Он мне тогда и сказал, что видел, как по небу странный луч пролетал. Я тогда разных вещей уже про них начитался и по телевизору наслушался, вот мы весь вечер и крутили разговоры на эту тему. Про тектонические разломы я ему рассказал, что это порталы для инопланетян и вроде в таких местах много муравейников и вспомнил, что на охоте, ещё в прежние времена, я наткнулся на колок, его из деревни видно и там этих муравейников метрах на ста, штук двадцать насчитал, муравьи по своим дорогам, как ручьи сплошными потоками двигаются, аж оторопь берёт. Спросил его, видел ли он эти муравейники, оказалось, не был он там и не знает про них и удивился он тогда очень. Помню мы поразмышляли над этим интересным фактом, да так и не нашли ему объяснения. Вечером перед сном, лёжа в постели, я перебирал свои неудачи и вдруг мне эврика в голову стуканула, как разыграть Петровича и так понравилась она мне, я аж повеселел. Ну, думаю, «подожди Друг Петрович, отыграюсь я над тобой» и азарт меня такой взял, давай всё тщательно продумывать и фантазии разные придумывать, что бы розыгрыш покруче получился, вот он на какие меня орбиты вышиб, я как тот  возбуждённый атом в физике стал от его бомбардировок шутками,– в этом месте рассказа Силича, Виктор, предвидя грядущий накал следующего повествования и понимая, что рассказчика нужно взбодрить, решил единственный раз проявить личную инициативу, по исполнению своих почётных обязанностей виночерпия, он на удивление быстро и метко, без обычного сосредоточенного прицеливания горлышком к маленьким рюмкам и громкого объявления характеристик разливаемого им продукта, исполнил своё дело и также быстро наполнил чаем, давно уже пустующие кружки. Силич в ответ, молча одобрительно кивнул ему и первый взял рюмку, мы молча не чокаясь, лишь только приподняв рюмки, в ответ на такой же его жест, выпили, не замечая чем, закусили и ухватили кружки с чаем, я при этом подумал, что мы давненько уже не курили с Виктором и сделал заключение, что ни на какой перекур мы и не пойдём – мы привязаны.
Силич сделал лишь торопливый глоток чая и продолжил.
–Вот, значит, на утро, как раз была суббота, встал я, как всегда пораньше, оделся и на улицу по известным делам, а когда возвращался, зашёл в кладовку, где вся моя амуниция находилась и переложил лампу из рюкзака в сидор, с которым ходил на охоту. Петрович всегда в рабочие дни со мной вместе вставал, всегда с ним вместе завтракали и тут тоже, хотя у него и выходной день. Вот за завтраком, я весь артист, какого из себя мог выжать и начал свой розыгрыш. Сначала своим задумчивым серьёзным видом и разными вопросами «Как спалось? Не заметил ли он чего-нибудь ночью? Не слышал какие голоса?» довёл его до нужной кондиции, а потом вроде как нехотя в безысходном состоянии поведал ему, что у меня был контакт с «ребятами от туда», про которых вчера вечером говорили, как наяву, мол, вот как с тобой. Они, дескать, мне назначили встречу в том колке, в семь часов вечера, вот такие, мол, пироги. Он поначалу вроде весело так, глазами поухмылялся молча, мол, чего-то ты не того говоришь, а потом смотрю, призадумался. Я, нужно сказать, если обманываю, то меня видно, но тут очень старался и не показал вида и выдержал его проверки, в виде его шуток, которыми он вначале решил проверить меня, он уж знает, что я если пришучиваю, то могу не вытерпеть и улыбнуться, но я выдержал все его хитрости, уж очень мне не хотелось по пустяку такую задумку испортить и очень я горел желанием, его провести и разыграть. После своих проверок он впал в прострацию, дело в том, что он по натуре близок к тому, чтобы поверить в мистику и в сверхъестественное, у него дедушка Иван был – тот кровь умел заговаривать – кровотечение останавливал и Петрович к подобного рода всяким вещам таким относился без шуток. Смотрю, зацепил я его и он уже серьёзно меня спрашивает «И что ты решил?», а я продолжаю фильму крутить ему, а что, пойду, мол, в этот колок к назначенному сроку, всё утро думал – давно уж не сплю, придётся идти, как бы хуже не было, если ослушаешься, и такой обречённости и серьёзности на себя нагнал, аж сам удивляюсь своим талантом, а у самого душа поёт «Ага Друг Петрович!» Вот, дескать, похожу, поохочусь, а к вечеру и зайду к семи часам. Он мне, может, мол, ну её охоту и эти встречи, сиди дома, возьмём водки побольше и всё, знать ничего не знаем и все отстаньте от нас. Он когда выпьет, ему всё нипочём и тут мне страусиный способ предлагает, только голову не в песок, а в водку. Я отказался. Он тогда предлагает, пока на охоту не ходить, мол, посидим до семи, подумаем, может какой план придумаем. Я в ответ, дескать, никаких планов, моё это дело и никого не хочу в него втягивать и что дома сидеть и срока ждать, меня не устраивает, пойду хоть по лесу поброжу, а дома невыносимо ждать. Он уж знал, что я охотой спасаюсь от всяких неприятностей. Вот на такой серьёзной, струнной ноте мы и расстались с ним. Я постарался, чтобы он не видел, что у меня сидор потолстел от лампы, ушёл. И как назло, в этот день мне везение на охоте два раза привалило, двух зайцев мог принести, но я и стрелять не думал, весь в раздумье хожу и всё вокруг розыгрыша мысли у меня крутятся, хоть и в рассеянном состоянии был, но зайцы как в поддавки со мной решили поиграть оба раза, но я не стал стрелять, а то тот ещё вдруг на улице в это время и услышит – не вытерпит и прибежит на выстрел, если рюмочку принял, обязательно побежит, а так по следам меня не найти, я этих следов накрутил там за предыдущие дни, что тот же заяц. Я смело в масхалате поля перехожу на виду у деревни, никто не видит. В лесу всегда с горячим чаем обед себе устраивал у костра, сало, чай, сахар в сидоре, хлеб чтобы не замёрз – пол булки, кусками, во внутренних грудных карманах куртки ношу. Еле дождался вечера, обычно время на охоте не заметно идёт, а тот день долгим показался. Я до назначенного срока в тот колок пришёл и лампа у меня уже готова, я керосин с собой таскал по лесу, из города его привез в полиэтиленовой бутылке, а то этот подсунет грязной солярки и будет потом охаивать мою лампу, утром эту бутылку и положил вместе с лампой в сидор. Сижу в лесу, жду срока, уже немного осталось и думаю, что Петрович точно не дома в телевизор смотрит, колок тот ему из окон не видно, точно думаю на улице он, выбрал место, откуда видно и смотрит в мою сторону. Уже от этого у меня душа поёт. Лампа у меня уже на позиции стоит, накачанная – она с насосом, как паяльную лампу тоже нужно накачать, водрузил её на крайний муравейник и ровно в семь вечера запалил. Темень кругом, небо тучи затянули, луна ещё не вышла. Лампа сначала медленно начинает гореть и свет от неё сначала красноватый слабый, а потом всё ярче и быстро переходит в ослепительный белый свет. Муравейник высокий, лампа на уровне груди стоит, лучи от неё во все стороны через поле, чуть не до деревни доходят, там меньше чем полкилометра расстояние. Я в белом масхалате стою со стороны леса, покрутил медленно лампу вокруг её оси туда сюда – лучи по полю медленно поползали, а по деревьям так тени и ломаются от этого движения и стою дальше, больше не трогаю лампу. Потом придумал, руки вытянул в стороны на уровне плеч и медленно спиной к деревне, так боком, не быстро прошёл перед лампой, по кругу и всё думаю, какой же вид из деревни, видно меня в белом масхалате или только тень, так толком и не мог сообразить, что видит Петрович. Прошёл так и снова за лампой стою, ну думаю, покурю, я тогда ещё курил, и буду кончать свою иллюминацию, долго нельзя, а то тот вдруг там уже места себе не находит, уже мне жалко его стало и немного неудобно перед ним. Да и интересно посмотреть, как он там. Когда закурил, опять мне эврика ударила, думаю, дым попускаю на лампу, а потом и погашу, в общем добавочно поизощрялся насчёт дополнительного эффекта теней от дыма. Покурил, постоял ещё немного и плавно так быстренько загасил лампу, минут десять в общей сложности наверное она и горела. Колок этот на старом грейдере стоит, а в сторону от него, через поле, другой длинный колок расположен и подходит сбоку к самой деревне, перпендикулярно старому грейдеру. Я не пошёл по грейдеру в деревню прямо, а перешёл в длинный колок и пошёл по нему, у меня там уж и тропка была протоптана. Лампу пока горячая, в руках нёс, а потом уже в колке убрал в сидор. Пока дошёл до колка, небо прояснилось и луна показалась, идти светло. Я быстренько и дошёл до деревни. Впопыхах и масхалат забыл снять, подхожу к деревне и через лес не узнаю её окраины, снег, бело кругом, а тут на старом грейдере, который в улицу переходит пятно большое тёмное и гул стоит тихий, как разговор людей. Даже жутковато стало от непонятности. Подхожу ближе и понимаю «мама родная, да ведь это толпа людей», считай вся деревня – всем народом, чёрной кляксой на белый снег разлилась. Вот тут мне и нехорошо стало, даже не могу сказать, как мне это не понравилось. Вот так розыгрыш. Вот так, Да! и первая мысль «откуда все узнали» и сразу ответ «Петрович» и следом сразу «вот паршивец, всем рассказал» и сожаление, что зря я с ним связался, опять он меня под монастырь подвёл, как тогда, когда мы плеваться с ним удумали. Опять получается, не туда я плюнул и опять у меня про него всякие злые мысли «ну Друг Петрович и зараза же ты» и какая там радость от розыгрыша. Весь день от радости и ожидания сердце по особому постукивало, а тут его не слышно, видимо оно поближе к пяткам расположилось. Настроение паршивое, а потом опять эврика «стоп, а какая моя вина, ну пошутил над этим, я вас не собирал сюда, скажу, чтобы с него спрашивали, зачем он всех собрал и пусть он отдувается за всё, в крайнем случае, обоим отвечать». Ещё ближе подхожу, на краю леса остановился и слышу голос Петровича, он видимо на чей-то вопрос отвечает «ещё маленько подожду и пойду» и тут же его брата слышу «я тоже с тобой пойду», а тот в ответ «не-е один пойду». Я уж по голосу слышу, что он рюмочку точно принял и не одну, видимо прикончил, что у нас со вчерашнего вечера осталось, только у него остатки от выпитого играют слабо, видимо его вся эта обстановка из хмеля вытряхнула и голос у него такой грустный. Мне опять его жалко стало и что собрался искать меня – тронуло меня, чуть слезу не выдавило, а всё равно злюсь на него, опять вся эта история из-за него получилась и он всё равно меня будет трунить и я представил «нак ты пошто у всей деревни свою лампу зажигал, свет отовсюду видать, зажигал бы на огороде, как печку и ничо не было бы», всё равно он найдёт себе оправдание. Стою, дух перевожу, соображаю, что делать, слышу, а там уже бабушка Варя, она с самого края живёт, женщин приглашает «подходите, бабы, помолитесь иконке» и понимаю, что она уже и икону принесла и дальше слышу, она что-то насчёт конца света толкует. Вот так каша заварилась. А народ смотрю, который в улицу расходится, а им навстречу опоздавшие подходят, у кляксы как будто хвост появился и все переговариваются, а что говорят, не слышно, потихоньку все говорят. Смотрю, а там и молодухи с запелёнатыми детьми на руках стоят, двоих точно видел. Тут ребятишки, смотрю, по моей тропке к лесу, в котором я стою, направляются, ну думаю, не хватало ещё меня увидят в белом и перепугаются и пришлось мне набраться решимости и громко так сказать «здорово земляки!» и тишина образовалась, я и вышел навстречу этой тишине, а меня и не видно, только лицо, лямки от сидора и хорошо, что ружьё над плечом видно. Там некоторые быстренько в улицу улетучились, а Петрович по ружью признал меня, да и посмелей был других, по известной причине. У него мозги тогда больше, чем у других работали, это он мне потом рассказывал. Возгласом «вот он, наконец-то» Петрович и успокоил толпу. Я смотрю, а народ и не злой на меня, «откуда им знать, что это я иллюминацию сам устроил» досообразил я, и все вроде рады, что я нашёлся. Бабушка Варя, слышу уже Богу что-то про раба божия Егория, вещает. Петрович ко мне направляется навстречу, но его опередил одноклассник, бывший наш, Оська – мужик в одиночку проживающий свою жизнь, но чаще на пару с водкой. По походке видно, что и сейчас она с ним эта водка во всём, и в походке, и словах его, и в шустрости «Егор, здорово – доложи народу-миру как контакт» и тут у меня опять эврика, что-то она меня, будь она не ладна, в то время всего изэврючила эта эврика. Меня Оська и с подвигнул на новую эврику, я и отвечаю бодро так «контакт нормальный», а Оська завладел уже ситуацией, ему никто не мешает и спрашивает «а конкретней? Давай конкретней» и голосом и манерой разговора точь в точь тот Оська, как в молодости, я его лет двадцать не видел, мне и смешно даже стало, повеселел я и давай ему сочинять. Дескать, про что скажу, про то скажу, про другое не спрашивайте. Контакт был, конкретная суть такая. Они, оказывается, нас контролируют и пришли к выводу, что мы дошли до опасного предела – много пьём. Решили запрет наложить, пока только на нашу деревню, вот прибор дали, у Петровича и будет стоять, трогать его нельзя, смотреть нельзя, через сутки, завтра с семи вечера начнёт действовать и спиной повернулся, а там в сидоре лампа обозначена хитрым контуром, кто выпьет тот от боли помрёт, потому что каждая клетка организма, для которой вреден алкоголь, будет кричать страшной болью. И что, вы думаете, какая первая реакция на мои слова всего народа?… «Так значит… до завтрашнего вечера можно?...» эти задумчивые слова – от Оськи, как представителя народа. Он пытался ещё задавать вопросы и приставать «какие они? на кого похожи?», но я жёстко обрезал его «всё больше никаких вопросов». Я разговаривал с Оськой, а смотрел на Петровича и жалко мне его стало, он был и радостный и очень уставший, как будто человек, проделавший страшно тяжёлую работу, и после её окончания, у него еле-еле хватало силы порадоваться её окончанию. «Ну и скотина же ты» подумал я сам про себя. Единственным вопросом, на который я ещё ответил, был вопрос бабы Вари «Егорушка, а насчёт конца света, что они сказали?» «Пока отменяется, бабушка Варя, конец света». «Ну и слава Богу» облегчённо вздохнула старушка. Я подошёл к Петровичу и дружески толкнул его плечом в направлении улицы. С нами шёл его брат. Теперь толпа народа представляла собой чёрную ленту, постепенно теряющую свой контраст, по мере растекания её по переулкам и уже в переулках представляла отдельные группы. Когда в переулке поблизости никого не было и с нами уже шла жена Петровича, я спросил его «откуда все узнали?» и он мне рассказал, как он, поварившись в собственном соку в трезвом виде, перешёл в другое известное состояние и, поварившись уже в этом состоянии, не выдержал, пошёл через огород к брату, встретил его в ограде и рассказал ему (это между нами не имело признаков плохого), а в это время, с наружи у ворот, сосед цеплял на поводок своего кобеля, сорвавшегося с цепи и околачивающегося там, по причине наличия внутри ограды противоположного собачьего пола в интересном для него положении, и учитывая немного громкий голос Петровича, всё слышал, ну а дальше по принципу, если тайну знают трое то…, да тем более в деревне, – в этом месте мы переглянулись с Виктором – курить уже хотелось сильно и я считал момент вполне подходящим, но Виктор, еле заметным кивком головы, обозначил обратное, а Силич тем временем продолжал.
–Всю дорогу до дома я думал, что делать дальше, как открыться Петровичу, и всё откладывал, как откладывают неприятные моменты жизни, используя разные поводы. Сидор я повесил в кладовке. В этот вечер на радостях у нас образовалось застолье, лейтмотивом которого было: «сегодня радость, сегодня можно». Жена Петровича смеясь, спросила его «ты на каких гостей мне намёкивал днём, когда в магазин посылал, наверное думал, что пришельцы с Егором пожалуют?» Петрович устало и потерянно пожал плечами, что в их семейном языке означало «всё могло быть». Брат высказался в шутку, что не плохо бы поговорить с ними за столом. Я по причине известной, сидел весь вечер в прострации, меня старались ничем не задевать, кроме заботы и теплого отношения, все понимали моё состояние по своему и ни-че-го-шеньки не знали и мне от этого было ещё хуже.
Как выяснилось утром, ночное застолье образовалось у всей деревни, запасливые определялись с припасами, кто сам, кто ссужал соседей, у местных бутлегеров водка шла по номиналу. Гуляли в последний раз до утра и утром никто не покупал водку в магазине, деревня, свалившись в один коллектив, обходилась собственными тайными, приличных размеров, запасами. Вскоре у магазина появилась машина, кооператор-арендатор вывозил спиртные запасы в другой магазин, в соседнюю деревню. По улице ходил народ, который мужского пола сильно покачивался и по братски обнимался. Многие тут же угощали друг друга. Народ решал вопрос со своими, теперь общими запасами. Тема разговоров была одна, как в песне «Последний нонешний денёчек…» и часто слышалось «они,… они,…они!» в разных контекстах. Мне по шальному было весело и в тоже время тревожно, я уже устал от затянувшегося розыгрыша, переросшего в такие масштабы и принявшего такой вид и не мог придумать выход. К обеду дело усложнилось, приехало телевидение. Оказывается местный управляющий, вспомнив свои обязанности и тень ответственности, которую они налагали на его благополучие, ещё вчера позвонил куда следует, по одному ему известному телефону, но каким-то образом те архангелы, которым он звонил, прилетели позже вездесущих телевизионщиков, перехвативших эту информацию, неизвестно на каком этапе её передачи в среде архангелов. Всю телевизионную возню, которой от общественности руководил Оська и скомкали архангелы. Но Оська успел кое что. Он рассказал про назначение встречи, про то, что учился со мной в одном классе, про виденный им свет, про разговор со мной после моей встречи, предупредил, что Егор не скажет больше, чем сказал ему, про прибор в мешке, с большой точностью обозначив руками перед камерой его размеры, о часе срока, при этом взглянув на часы, точно известил об оставшемся до срока времени, попутно он высказал одобрение сложившимся обстоятельствам, огорчение тем, что это не случилось раньше и стал грозиться, что отмочит все этикетки от пустых бутылок, которых у него полный сарай и предъявит властям, как факт своей загубленной жизни и потребует компенсации, при этом возникло подозрение, что основой Оськиной претензии явилось то, что местный магазин не принимал стеклотары. Девушка корреспондент еле его уговорила, пойти за мной, потому что используя тот факт, что в ограде надрывалась лаем, привязанная на цепь Найда, он успел убедить телевизионщиков, что только он сможет пройти к Петровичу. Он ввалился в дом и распорядительным тоном пригласил меня на интервью. Деваться некуда, я оделся и только вышел из ворот, меня и приняли опоздавшие ребята архангелы, я успел только посмотреть в сторону камеры, как её заслонили другие из их компании. Меня посадили в Волгу, спросили про прибор, я попросил Петровича вынести мешок, он, в сопровождении товарища от них, сходил за сидором и меня, провожаемого тоскливым взглядом Петровича, увезли. «Хорошо что Петрович не протрезвел» подумал я, а то каково бы ему было, пережить ещё и это и опять подумал «какая же я скотина». Только выехали за околицу, меня сразу стали спрашивать, видимо используя эффект внезапности, что бы застать врасплох и уже в кабинетах напоминать факты разговора в машине, но я на первом километре нашего пути разочаровал мужиков в важности их миссии. Пока доехали до места, они всё знали в подробностях, поэтому быстренько всё записали, заставили разжечь лампу в тёмной комнате. Один весёлый полковник, зашедший в кабинет не надолго, видимо для того чтобы взглянуть на меня, по его весёлому виду я догадался, что он в полных курсах, спросил меня, мол, понятно, что друга хотел разыграть, а зачем потом про пьянку стал говорить. Я ответил, что решил помочь землякам бросить пить. «Ну ты и спасатель» сказал он и засмеялся и вообще, они ребята с юмором, поняли меня и не плохо ко мне относились, к вечеру по темноте привезли обратно, к большой радости Петровича, который с горя не прекратил пить после урочного часа и всё горевал обо мне. Как он меня обнимал, чуть не плакал от радости, столько мне наговорил хороших слов, но лучше бы сказал, что я бестолковый человек, что мне от этого, когда я опять уже в который раз обозвал себя скотиной. Он удивился, увидев в мешке знакомый контур прибора и прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, спросил «дак не отобрали, чо ли?» и уставился на меня и тогда я достал из сидора лампу и всё объяснил. Хохоту было, даже Найда во дворе взвыла от страха. Петрович снова меня обнял и сказал «бестолковый ты человек» и так мне стало от этого легко на душе. Он тут же объявил праздник и стал искать ножик «свой», что бы барана на шашлык, но мы все его отговорили – было темно на улице. В тот вечер я, как не удавшийся борец с пьянством, из-за всех своих переживаний, позволил больше своей малой нормы. Помню, мы долго сидели с Петровичем обнявшись, по своему обычаю запевали единственную строчку «жди меня моя Маруся …» из песни и каждый раз, после этого он тыкал меня не сильно в бок своим кулачищем, говорил своё «бестолковый ты человек» и это было для моего слуха бальзамом.
Утром он инструктировал жену, что и как нужно рассказать в магазине, что бы побольше получилось юмора, глаза жены светились от смеха. После её ухода, он спустил с цепи Найду, пояснив что теперь меня никто не достанет: ни те, ни эти, ни наши. Только брат его пришёл к нам через огород, погладил Найду и мы вошли в дом и поскольку радость продолжалась и у Петровича начался отпуск, сели к столу, ну и конечно, налили по рюмке. Вот так я незадачливо спасал земляков от пьянства. Вскоре во дворе раздался страшный лай Найды, крик, хлопок калитки, подойдя к окну, мы через тюлевую занавеску видели, как по улице шёл Оська, прижимая рукой порванные на заднице штаны. Он, видимо, с утра остаточно слегка пьяный, быстро протрезвел после деловых контактов с Найдой, а в трезвом состоянии он был, в общем тихим и скромным по натуре и не старался искать общения, поэтому уходил восвояси.
С тех пор, бывая в гостях у друга, я заметил, при встрече земляки улыбаются мне с каждым разом приветливей, видимо всё плохое, случившееся от этого розыгрыша, забывается, сглаживается не забываемым, весёлым и смешным и даже Оська не вспоминает свои порванные штаны и уже не требует компенсации в виде известной натуры. Вот такая история случилась у меня с пришельцами связанная, – закончил свой рассказ Силич.
Я уже с того места рассказа Силича, когда он сказал, что успел мельком взглянуть в сторону камеры, кое в чём догадывался, терпеливо дожидался и только он перестал говорить, сразу же, пожалуй единственный раз опередив вездесущего Виктора, задал вопрос
–Силич, ты был в шапке в лисьей, в большой такой?
–Собачья та шапка, Миша, на барахолке купил, а на лисью похожа, точно, многие так и считали. Ты смотрел эту передачу?
Я ответил, что смотрел, но не сначала и передача называлась вроде «Юмор из жизни» или что-то в этом духе.
–Да вроде так. Её года через два показывали, после этих событий. Видимо вернули кассету телевизионщикам и потом она попала как-то на передачу. Там и не показывали толком ничего, в основном Оська со своим рассказом первоначально и после его слов «вот он Егор», мельком меня показали и то пол лица не видно, а с начала ведущий рассказал всю историю словами. Меня со старой работы только один мужик и узнал, но я открестился от всего. Передача днём шла, мы со второй смены работали и он посмотрел её. Я тоже её видел. В деревне все знают про эту передачу, там достаточно одному человеку посмотреть, всё ясно про что, вот он Оська, вот ворота Петровича. Даже гордятся, что деревню показали немного, все говорят, что это мы с Петровичем нашу деревню в телевизор двинули. Теперь у них этот день – неофициально днём деревни считается и они всегда его крепко отмечают. Вот вам и результат моей борьбы с пьянством,– Силич сокрушённо вздохнул.
Виктор, сидевший молча, вдруг, с озарённым догадкой лицом, встрепенулся, поднял руку и махал ей, как будто прося свою память, подать ему что-то и получив выпалил.
–Артист Кузнецов её вел, там ещё сказали, что в течение суток в деревне было выпито больше, чем за две недели. Она, не долго эта передача выходила, потом её не стало. Я тоже её смотрел, только не сначала, самый конец захватил, шапку видел, а всей сути не успел услышать.
Силич опять вздохнул и сказал.
–Попортила мне жизнь та передача, долго я тревожился, что узнает меня кто-то, молил Бога, чтобы не повторяли её больше. Надо же, уже успокоился, а вы, оказывается, вот тоже меня видели. Не догадывались что ли раньше?
Мы наперебой с Виктором рассказали о нашем давнем разговоре, ещё при первом моём появлении на хуторе, что мы оба считали, будто видели его или он напоминает нам кого-то и что не могли в самом начале его рассказа догадаться, потому что не знали полной сути той передачи и все трое удивлялись такому стечению обстоятельств. Вскоре мы пошли на долгожданный перекур и там продолжали своё обсуждение уже вдвоём. Когда мы возвратились, Виктор с бесоватой искоркой в глазах сказал.
–Да, Силич, рисковал ты здорово в тот раз.
Силич в удивлении сдвинул брови и немного склонил голову на бок, раздумывая над его словами и Виктор тут же, с ещё большей бесоватостью, пояснил.
–Могли в попытке государственного переворота обвинить. Ты ведь хотел в одной отдельно взятой деревне ввести сухой закон. А у нас, по истории страны, после введения сухого закона – происходит смена государственного строя. Два раза вводили, два раза строй менялся в 17 году и в 91!?
Посмеявшись над его шуткой, с долей правды и обсудив её, мы пришли к выводу, что народ если перестаёт пить, начинает думать и что-то править, хорошо бы им в это время умно правили, а то первое, что делают новые правители, это отменяют сухой закон и ввергают народ в ещё большее пьянство и сделали предположение, о возможной преднамеренной тактике, которая всегда используется, как шаблон при смене строя.
–Витя, а ты что нам тоже учредил сухой закон на хуторе?– озорно спросил Силич.
–Конечно нет. Зачем нам смена власти на хуторе. Мы сейчас за эту власть и выпьем!– и он, громко объявив продукт, наполнил рюмки. Силич перебил его тост и предложил выпить за то, что бы весь народ пил так, как мы на хуторе, что бы не было переворотов, а строй чтобы совершенствовался, если он нормальный строй, а не пыль в глаза народа. После того как все закусили, Виктор опять обратился к Силичу.
–Да, Силич, смотри, как тебя жизнь с пришельцами пересекала.
–Думал я уже над этим. Тут, в лесу, о чём только не передумаешь. Может они обиделись, я и их ведь предметом розыгрыша сделал тогда и в отместку решили тоже пошутить – разыграли меня.
Мы с Виктором по привычке, согласно одновременно возникшему недоумению, уставились друг на друга. Силич не развил свою мысль больше, чем сказал и мы так и остались со своим недоумением и непонятностью по поводу второй его эпопеи с пришельцами, но памятуя прежнюю договорённость, не стали докучать ему вопросами.
Вскоре Силич засобирался на улицу и по его сборам, мы знавшие все и вся, поняли, что он пошёл надолго по известным, как он говорит, делам. Мы сидели какое-то время вдвоём и разговаривали, потом пошли покурить и встретились в сенях с ним.
–О, вовремя вы на перекур,– и он открыл дверь на улицу, вид белого снега, отражающего мощный свет, ударил по глазам. Выйдя из сеней, мы увидели на стожке, который мы называли стог-удобрение, стоявшем ниже и в отдалении, источник света. Мощная лампа разбрасывала свой «гранёный» свет, который ярко освещая всю округу хутора и упираясь лучами в окружающий лес, высвечивал зелёный цвет елей и сосен из под лежащего на их ветвях снега.
–Да, Силич, серьёзный свет у твоей лампы, как космический корабль прилетел, хорошо что не стал нас разыгрывать – мы бы, наверное, поверили, собирался ведь по другим делам,– сказал Виктор, давая мне прикурить…
(7)*