Зинаида Райх. Ну и дела же...

Убийство дамы с камелиями
Дмитрий Волчек

Дмитрий Волчек: В издательстве ''Искусство-XXI век'' вышла книга ''Зинаида Райх. Рок''. Это первая биография знаменитой актрисы, жены Сергея Есенина и Всеволода Мейерхольда. Гость  радиожурнала ''Поверх барьеров'' – автор этой книги Ольга Кучкина. История Зинаиды Райх – сложная и страшная. Я до сих пор помню первую в СССР статью  – кажется, в ''Огоньке'' перестроечном – с подробностями ее убийства. Вот тогда я узнал эту историю и уже потом прочитал много воспоминаний о Мейерхольде, а к 70-летию со дня смерти Райх два года назад мы делали передачу о ней. Как вы пришли к этой теме, почему заинтересовались жизнью Зинаиды Райх? Вы упоминаете в своей книге о совпадениях в жизни вашей семьи и семьи Мейерхольда – ваш отец жил рядом, дачи были неподалеку. Это сыграло роль?

Ольга Кучкина: Роль, как всегда, сыграл случай. Я живу на свете по принципу случая, веря, что случай  есть  выражение необходимости. Моя приятельница,  генеральный директор издательства ''Искусство XXI век'' Татьяна Боднарук, сказала мне, что затеяла серию романов-биографий, и спросила, не  хочу ли я принять участие в этой работе. Почти мгновенно я сказала, что хочу. И  хочу написать о Зинаиде Райх. Выскочило из подсознания? Вернувшись домой, стала смотреть по  интернету, есть ли книжки о ней, выяснилось, что отдельных книг нет, есть что-то на полях биографий Мейерхольда и Есенина.  Я писала этот роман год, занятие поглотило меня с головой, надо было все узнать и все понять, я выковыривала, как изюм из  булки, какие-то мелкие  штрихи, мелкие события, детали,  чтобы войти в материал, чтобы уяснить себе, как приступить, на чем построить книгу. Самое трудное было найти интонацию. И когда я ее нашла, как мне показалось, книга начала  писаться практически сама, хотя и шла очень трудно. Там повествование нелинейное, много сбоев во времени, в сюжете, но так это писалось от начала к концу – вот как она напечатана, так и писалась.


Дмитрий Волчек: А почему именно Райх?

Ольга Кучкина: Эта загадочная и заманчивая фигура с трагической   судьбой, великая жена двух великих мужей – чистый роман. И биографию можно было строить именно как роман, настолько все исполнено противоречий, контрапунктов, драм, любовных, житейских, социальных, политических. То есть сам материал обещал быть очень выигрышным.

Дмитрий Волчек:  Вы относитесь к Райх чрезвычайно  доброжелательно, но не скрываете, что многие ее знакомые отзывались о ней пренебрежительно, с ненавистью даже. Понятно, это можно списать на ревность, скажем,   Мариенгофа и Шершеневича, которые хотели, чтобы Есенин принадлежал только  им,   имажинистам,  как бы соперничали  с Райх в борьбе  за Есенина. Но, может быть,  в том, что писали  недоброжелатели Райх, в  их  злых словах есть доля истины?

Ольга Кучкина: Очень трудно писать какую-то вещь, не любя своего героя. И  я любила  их всех — и  ее, и Есенина, и Мейерхольда, хотя все трое – в каком-то смысле чудовища. Они были  все не очень психически здоровы. Есенин к концу жизни был очень болен, лежал в психушках, и врачи говорили, не впрямую,  хотя кое-кто и впрямую,  что у него  синдром самоубийцы, и кончится все это очень плохо. Мейерхольд – великий художник, великий обманщик, великий ревнивец,  все это  делало жизнь с ним необычайно тяжелой. Сама Зинаида Райх заразилась  брюшным тифом от своего маленького сына, и проявления этой болезни оказались совершенно катастрофическими, потому что помимо того,  что  она умирала от самого  брюшного тифа, появились психические осложнения, и она тоже лежала в психиатрической лечебнице, и всю жизнь страдала нервными припадками. Ее финал,  когда к ней пришли убийцы и кололи ее ножами, усугублялся тем, что она кричала, а соседи –  это было лето и не факт, что кто-то был в доме, но они просто могли не обратить на ее крики внимания, потому что с ней часто бывали подобного рода припадки. Представьте себе, каково  жить людям такого плана друг с другом! То есть моя любовь к ним троим ничего не заслоняла. Я должна была их понять, а понимание не оставляет вас равнодушным, но и приукрашивать их не входило в мой замысел. Я  изложила всего лишь  свою версию этой жизни, этих жизней, как я их вижу. Права ли я? Действительно ли, к примеру,  у нее были кривые ноги и тяжелый  таз, как говорил Мариенгоф? Но другие люди говорят о том, что, когда она шла из своей квартиры на улице Горького к себе в театр,  мужчины на противоположной стороне улицы все как один  поворачивали  головы, так она была хороша, так  привлекательна, так, как бы мы сейчас сказали, сексапильна. Она была   женой  великого поэта, потом –  великого режиссера, стала актрисой, хотя не собиралась становиться ею, она поступила к Мейерхольду учиться на режиссера, она  хотела быть режиссером, а он  разглядел в ней актрису, - могла ли такая женщина избежать зависти? Когда  театр попал за границу с гастрольными  спектаклями,   западная критика писала, что это новая  Элеонора Дузе, это воплощение Сары Бернар, то есть давала самые высокие оценки ее жизни на сцене. И когда мы сравниваем  эти оценки с отечественными того времени, невольно закрадывается мысль о зависти, о ревности, о злобе, которыми всегда театральный мир переполнен.


Дмитрий Волчек:  Мы не можем сейчас судить о масштабе ее таланта,  потому что нет  кинозаписей. Но недоброжелатели говорили, что не будь Мейерхольда,  она бы  не была актрисой. Он  не просто открыл  в ней талант,  но и давал самые выигрышные роли, хотел, чтобы она Гамлета  играла, к ужасу труппы. Как вы  пишете, театр Мейерхольда называли ''театром одной актрисы'',  но мы можем представить  себе этот сюжет, как молодая жена манипулирует  пожилым режиссером – вот недавно  в одном из наших известных театров произошла подобная история.

Ольга Кучкина:  Это происходило не  раз в  наших театрах, и не только сегодня, и не только позавчера, а всегда. Но я вам приведу такой  факт. Мария Осиповна Кнебель, замечательный  режиссер- педагог, вырастившая всех наших великих режиссеров, начиная  с самого великого и любимого  мною  режиссера Анатолия Васильевича Эфроса, - когда ее спрашивали, какое самое сильное театральное впечатление она вынесла  за свою долгую и прекрасную  творческую  жизнь,  говорила: ''Дама с камелиями'' Мейерхольда с Зинаидой Райх в роли Маргерит Готье. Это о чем-то говорит,  правда?

Дмитрий Волчек: Ольга, вот вы говорили о ее психической  болезни, о том, что диагноз  непонятен. Дочь  Зинаиды Райх считала, что это истерия, но сейчас такой диагноз уже не принято ставить, он считается устаревшим.  Как вы думаете, что это было?

Ольга Кучкина:  Я  совершила такое маленькое литературное или медицинское открытие, к сожалению, когда книга была уже  в типографии, и это осталось за пределами книги. Я занималась совершенно другой  работой, мне нужно было кое-что узнать, и я полезла в медицинские источники посмотреть,  что такое ''бешенство матки''. И тут все совпало. Я узнала, что это простонародный диагноз, то есть так говорят в народе. На самом деле матка по-древнегречески hysteria, а болезнь проявляется в виде истерических припадков, криков, слез, смеха, паралитических проявлений, судорог, глухоты, слепоты, помрачения сознания и так далее. Повышенная сексуальность – всего лишь один из признаков заболевания. Но ведь это перечисление целиком повторяет то, чем страдала Райх в результате осложнений после тифа.

Дмитрий Волчек: Это не нимфомания?

Ольга Кучкина: Нет,  именно не нимфомания. На меня это произвело ошеломляющее впечатление, потому что, повторяю,  все эти страдания – те же, что у Райх.

Дмитрий Волчек:  Райх была жертвой режима, безусловно, жертвой Сталина,  но это  –  с одной стороны. А  с другой,  она  работала у Цюрупы, у Крупской, Есенина в Кремль водила. Это  были еще нищие времена, романтические, она была на относительно мелких должностях. Но потом, выйдя за Мейерхольда,  она стала такой буржуазной советской  дамой с мехами, с бриллиантами, с загранпоездками и, в общем, никаких  оснований  думать, что ее возмущало то, что в стране происходит, нет. И когда подумаешь о том, как жил этот привилегированный московский класс – с кухарками и с   горничными, в  то время как шла коллективизация и миллионы  людей   умирали с голоду – не очень симпатичная картина получается.

Ольга Кучкина:  Это потрясающе интересная тема.  Она тем  более злободневна и остра, потому что, начав  заниматься той эпохой  и вдумываясь в те реалии, о которых вы упомянули, я поняла, как похожи  эпохи – сегодняшняя  и тогдашняя. То есть  один в один накладывается ситуация Райх-Есенина-Мейерхольда на то, как  ведет себя наша художественная элита, как она взаимодействует с властью и как власть взаимодействует с ней.

Дмитрий Волчек:  Я тоже об этом думал, когда читал вашу книгу.


Ольга Кучкина:  Я не хотела писать этого впрямую, но какой-то тенью это проходит в романе.  Вообразите: вот революция, которую приняли все трое. Мейерхольд, тот просто был радикальным большевиком, и в жизни, и в искусстве. Он  радикализировал театральное искусство, он сказал новое слово, которого в театре до него не говорилось,  он был  настоящий революционер. Райх – советская дама. Есенин — поэт, признанный советской властью. Агранов   – чекист, который был  вхож в дом Лили Брик, дружил с Маяковским,  или Маяковский  дружил с ним, он же дружил с Есениным, и Есенин дружил с ним. Давайте оглянемся на сегодняшний день, на станем никого называть, но разве это  не напоминает близкие и  уважительные отношения сегодняшних шоу-людей с властными чиновными авторитетами, не говоря уже об авторитетах криминальных? Очень напоминает. Но что дальше происходило с нашими героями и что  происходило со страной? Есенин, уже   разведенный с Райх и женившийся на Айседоре Дункан,  уехал в Европу и потом в Америку. И из Америки  он пишет другу письмо, где в тоске описывает свое настроение, как ему не хочется возвращаться домой, а дальше – просто матом о тех чиновниках, что полагают себя выше всех и даже стула поэту не предложат. Революция начиналась как освобождение, как шанс на новую, свободную,  прекрасную жизнь. И все скатилось к тому же бюрократу,  который  встал во главе. Эта овладевшая Есениным тоска,  потому что рушился мир, в который они поверили, есть настоящая причина его погибели. Подобное случилось со всеми тремя. Мейерхольд молчал до самого последнего мгновения. Когда в доме говорили о политике,  а  там говорили о политике, потому что Райх была когда-то членом эсеровской партии,  ее отец был  членом РСДРП,  у них были какие-то политические споры, но в них никогда  не принимал участие Мейерхольд. Осторожничал ли  он,  не хотел ли   ссор на этой почве? То, что внутри в них свершалось, их прозрение составляло колоссальную часть их  драмы.  Они ведь были  знакомы и дружили и с Бухариным, и с Троцким, и с Каменевым, и с людьми типа Агранова, и, разумеется, они были привилегированной кастой, и эта каста, даже такая, или, в первую очередь, такая, потерпела полное поражение. Им казалось, что беда обойдет их стороной, что железная пята вождя, которая истоптала почти все, не коснется их. Не  обошла. Истоптала. И  они пишут письма Сталину. Мейерхольд — из застенков Лубянки,  где он сначала признавался, что английский шпион, а потом описывал, как его, старика, были, выбивая ложные признания. Райх пишет Сталину сумасшедшее  письмо, интонация его, с одной стороны, простецкая, панибратская, с другой, льстивая. Она ведь говорила: если Сталин ничего не понимает в искусстве,  пусть спросит у Мейерхольда, Мейерхольд понимает. И  в то же время она пишет ему:  помогите мне найти роль, я хочу отдаваться искусству, и мне нужна новая  работа, вы можете помочь, помогите.  Сплошное безумие! Как это все напоминает то, что случилось с нами 20 лет назад, и куда повернула страна 20 лет спустя. Элита, пошедшая под нож, – настоящая трагедия. И не обличения заслуживают те, кто пал жертвами режима, а одного только глубокого сострадания.

Дмитрий Волчек:   Июль  39 года,   убийство Зинаиды Райх в квартире с опечатанными комнатами, ее муж уже арестован. Нет сомнений, что убили  ее по приказу Сталина. Но  почему был избран такой способ, почему не арест?

Ольга Кучкина:   Я не думаю,  что по приказу Сталина ее убили. Я думаю, на   более низком уровне распоряжения отдавались. Я  не уверена  даже, что лично Берия отдавал эти распоряжения, хотя известно, что в этой  квартире мгновенно поселился шофер Берии  и женщина из секретариата Берии. Когда я была в этой квартире и стояла на том месте, где  ее убивали...  Она была очень сильной физически женщиной, она кричала и сопротивлялась, и два здоровых мужика должны были нанести ей, по   одним  сведениям,  9 ножевых ранений, по другим  — 17, чтобы она умерла, а она все не умирала,  сражаясь за свою жизнь…  Страшно там стоять было, и страшно себе все  это представлять. Так вот, музейные люди в этом музее-квартире не хотят  даже называть их фамилии,  так они ненавидят этого шофера и эту секретаршу. Но это точно были люди из  департамента Берии. Я  вообще думаю, что во многих случаях на квартиру, на жену или на чью-то работу  просто клали  глаз низкие люди, это вполне вписывалось во  вторую жизнь, в  тайную жизнь, которой жил Советский Союз. То есть во внешнюю жизнь влюблялись Герберт Уэллс, Фейхтвангер,  влюблялись в Сталина, говорили, что это совершенно потрясающая фигура,  и страну он выстраивает потрясающую, и наши соотечественники, в частности, мои родители плакали, когда Сталин умер, и это было искренне. Но существовало две жизни, одна как бы даже счастливая, а вторая —  та, что происходила в тени этого счастья. И люди делились на искренне верящих в революцию, в очистительный смысл ее, как  мои герои, и на тех, кто использовал все ради своих низменных интересов и низменных  инстинктов, что, может быть, страшнее всего прочего.

Дмитрий Волчек:  Есть версия   о том, что она написала второе письмо Сталину после ареста Мейерхольда, письмо очень   жесткое, которое Сталина взбесило. И  тогда он и отдал приказ   ее  уничтожить.  Письмо это не найдено, но слухи о нем ходили. Вы проверяли  эту версию?

Ольга Кучкина: Никаких доказательств существования этого письма я не нашла. Несмотря на  то, что это роман-биография, я только в двух-трех  местах позволила себе пофантазировать на какие-то темы, причем честно объявила, что это варианты, которые могли бы быть.  Могла вот так первая встреча Райх и Есенина происходить, а могла — вот  так. Во всем остальном я поставила себе целью придерживаться точных фактов. Конечно,  и они могли быть субъективны, потому что  субъективны люди, излагающие факты, но я считаю, что  из двух источников,  по крайней мере, надо  черпать информацию. Если это говорил один человек, это было еще недостоверно для меня. Получалось, что я проводила и научную работу, и работу романиста. Нет, это письмо мне не попалось.

Дмитрий Волчек: Как сложилась судьба детей Зинаиды Райх, ее детей от Есенина Татьяны  и  Константина?

Ольга Кучкина:   Таня была очень талантливым человеком. Она жила в Узбекистане, в Ташкенте. О  ее таланте  говорят небрежно написанные,  абсолютно личные письма Константину Рудницкому, известному  театральному деятелю, который занимался Райх, очень интересовался ее судьбой и был одним из первых,  кто подверг сомнению установившееся представление о Райх как о средней актрисе. Таня, благодарная за это, писала ему много писем и открывала все, что могла открыть — и детские впечатления, и взрослые, и быт, и  театральные ощущения. Эти письма  — кладезь. И по тому, как они написаны — очень просто и в то же время бесконечно информативно,  с глубоким погружением в ситуацию,  в характеры, - видно, какой она одаренный человек. Что касается Кости…  Когда попала  к Арбузову, в Студию молодых драматургов, меня поразило, что он   дружит с Костей Есениным.  Мне  казалось это таким  далеким прошлым, я думала, уже никого не осталось в живых, а Костя Есенин был живой, и они дружили на почве страстной любви к футболу, Арбузов  ходил на все футбольные матчи,  и Костя ходил, они перезванивались и шли вместе, и потом перезванивались и обсуждали все эти голы. Таким образом я узнала о его существовании. Они, и сестра, и брат, не унаследовали в полной мере  талантов  своих родителей,  но, по-моему, были замечательные люди.
________________________________________
Радио Свобода © 2011 RFE/RL, Inc. | Все права защищены.