Вятка моего вчера 10

НАША ШКОЛА

Глава десятая

Идешь утром на занятия, а внизу, на лестнице, ведущей вверх, тебя встречают дежурные: если нет второй, сменной обуви, белого воротничка, манжет и прочих обязательных деталей школьной формы, а также дневника, шагай обратно домой, одевайся и собирайся по всем правилам.

Еженедельно по понедельникам - общешкольная линейка: в актовом зале все классы выстроены «в линейку», то есть параллельными шеренгами, один за другим. Директор Серафима Ивановна Лихачева каждому классу по очереди делает замечания и раздает похвалы. Если тебя назвали персонально - это либо праздник, либо слезы. Я стояла, слегка согнув колени, потому что с детства была дылдой и с грустью терпела прозвища «макарона», «каланча», и ужасно стеснялась высокого роста. Особенно много оказалось у нас почему-то шестых классов, наш, например, значился как «шестой-Е».

Наша математичка Галина Михайловна Александрова была известна своей строгостью на весь город. Едва она открывала дверь, все тут же прижимали уши, а бездари в математике вроде меня, начинали дрожать от страха.

- Ну-тес... - произносила Галина Михайловна, раскрывая классный журнал, - к доске пойдет... к доске пойдет, - и она держала паузу, как великая актриса, - к доске пойдет такой-то...

Едва ученик начинал мямлить очередной параграф, как Александрова с любопытством поворачивала голову и буквально впивалась взглядом в несчастного, произнося свое знаменитое «Мда-а". Это «мда» в зависимости от интонации могло означать «хорошо», «предположим», «да неужели?»
«полный бред», «ну, и идиот же ты, милый мой».

Галина Александровна могла легко поставить «кол» или «двойку» хоть первого сентября, хоть в первый день после каникул, хоть накануне Нового года - когда угодно.

Помню, 12 апреля 1961 года, в день полета Юрия Гагарина в космос, когда вся школа стояла на ушах, а репродукторы на площади орали так, что в классе ничего не было слышно, математичка невозмутимо вошла в класс, делая вид, что ничего особенного не произошло, что бы могло помешать уроку математики, и садистки заставила нас талдычить, что такое синус и косинус, будь они неладны.

- Полет в космос - не повод для того, чтобы отменять уроки, - процедила она сквозь зубы.   

Зато когда отмечалось столетие школы и мы с моей подружкой Ольгой Решетниковой залезли под стол в кабинете физики, чтобы немного погодя выйти и поглазеть на торжество, предназначенное лишь для педагогов, нам удалось лицезреть потрясающее зрелище: математичка проплыла к актовому залу в длинном дорогом платье с наброшенной на него чернобуркой и с красиво уложенной волной волос. Вот это да, ошалели мы, математичка-то наша, оказывается, вовсе и не солдафон, а женщина, и причем красивая - кто бы мог подумать?

Но вредничать и досаждать мы старались всем и даже самым строгим учителям, и однажды, чтобы сорвать контрольную по математике, часть чернильниц выбросили в окно, которое выходило на площадь,
а в другую часть подсыпали какой-то пакости, от которой чернила тянулись, как клей, а поэтому писать ими было невозможно.

Однако Галина Михайловна, влепив замечания чуть ли не в каждый дневник, и пообещав инициаторам скорую взбучку в присутствии и родителей, заявила:

- Так, дорогие мои, достаем карандаши и пишем контрольную карандашами! Дежурный - в учительскую за карандашами! Чтобы всем хватило! 

Этого мы не ожидали.

Другой выдающейся фигурой была химичка Гали Евгеньевна Брагина - наша классная
в 10-11 классах. Мы любили ее за то, что она никогда не читала нотаций, а постоянно острила и подшучивала над нами, стараясь называть вещи своими именами. Ко мне она была абсолютно равнодушна, поскольку в химии так же, как и в физике, я была нив зуб ногой.

Когда она уже вышла на пенсию и я изредка встречала ее на улице, неизменно идущую под ручку вместе со своим мужем, она все так же иронизировала, но ее ирония была горькой: "Как видишь, пока жива...".

Когда я узнала об ее смерти, бросила все дела и выбралась проводить ее в последний путь. Больше всего было жаль ее мужа, который с трудом спустился с четвертого этажа проститься с ней. Говорили, что он ослеп и последнее время, когда она лежала в больнице, был очень одинок...

… С особой любовью и с особой благодарностью я вспоминаю Маргариту Михайловну Стародубцеву – преподавателя, педагога, наставника, которая, кстати, осталась моим наставником и главным советчиком на всю жизнь. Дружбу с ней я пронесла через годы до ее последнего дня.

Если Галина Михайловна брала нас строгостью, а Гали Евгеньевна пленяла юмором, то Маргарита Михайловна многих из нас влюбила в себя необычностью подхода к преподаванию литературы, новизной тем, стремлением развить в нас самостоятельность и свободу мышления, любовь к творчеству, наконец, удивляла демократичностью отношений с учениками, что в то время еще не было принято.

Мы могли бы, например, оставшись после уроков обсудить план стенгазеты, сесть вместе с ней где-нибудь в свободном классе, и, болтая о том, о сем, пить чай и есть пирожки, за которыми слетал кто-то из мальчишек.

Да, что там говорить, работая над школьной литературной стенгазетой «Юные голоса», все мы настолько увлекались, что засиживались допоздна, и нам с Ольгой Решетниковой, живущим далеко от школы, разрешалось заночевать, причем не где-нибудь, а в кабинете директора на кожаном диване. Хотя, конечно, это был секрет от остальных ребят.

Свободные темы сочинений, которые нам давала Маргарита (так мы называли ее за глаза), я ждала с замиранием сердца, настолько они были интересны любому, любящему литературное творчество. «Лирики» торжествовали, «физики» просто-напросто отказывались от этих тем.

К примеру, тема «Цветы» - ну, что тут можно написать, а? Моя же фантазия тут же возбуждалась и я бежала домой, чтобы поскорей взять лист бумаги и начать писать то, что хочется, а не то, что неумолимо требуют официальные темы, вроде такой: «Коммунизм – это молодость мира и его возводить молодым». Кажется, за это сочинение Маргарита влепила мне «пару».

Маргарита первой дала почувствовать мне вкус творчества. А тот, кто уже хлебнул из этой чаши, никогда не сможет с ней расстаться. Я и позднее, когда работала в газетах и журналах, приносила ей то одно, то другое, но относилась к этому очень выборочно, так как знала: Маргарита будет судить строго, много строже, чем когда-то в школе. Когда вышла моя первая книжка журналистских мемуаров «Между строк» она констатировала: за оформление и язык – «пять», а за содержание – «четыре».

Многие ее ученики сохранили дружбу с ней на всю жизнь, помогали чем могли, когда она болела, и, конечно, пришли на ее похороны 2 мая 2010 года.

Поскольку я состояла в школьной редколлегии, то имела доступ в архивам. Иной раз, чтобы найти нужную фотографию, нам разрешалось порыться в большой папке, которая хранилась в шкафу у директора школы Галины Александровны Возженниковой.

Однажды, перебирая фото, я обнаружила свой снимок (когда-то кто-то снимал образцы школьных причесок). Снимок мне понравился, но мне его не отдали, а взять без спроса я не могла.

Лет через десять-пятнадцать, когда намечался очередной, кажется, 120-й юбилей школы, я участвовала в его подготовке и вспомнила про архив, который мог бы пригодиться для стенда выпускников.

- Что Вы, что Вы! Никаких архивов нет и в помине, - ответили мне. – Директор сменился, старые учителя ушли, на их место пришла новая команда. А новая метла, как Вам известно, по-новому метет. Нет, искать что-либо бесполезно…

Вот черт, подумала я, а мы-то, дуры, хранили все это, боясь стащить хотя бы один небольшой фотоснимок! Да что боялись, верили, что это свято и неприкосновенно, что все это войдет в историю школы, а, может, и в историю города, поскольку многие выпускники стали людьми известными.

Об учителях уж и не говорю: если не каждый, то все они – педагоги школы №22 поры 50-70-х годов прошлого века, заслуживают отдельно изданной книги. Тут должны быть и имена Агнессы Михайловны Любовиковой, Галины Павловны Кротких, Валентины Владимировны Поповой и других.