В банде

(Глава из фантастического романа «Тайна горного озера»)

...Хорунжий Дауров выбрал отличную позицию для встречи своего неданего начальника с его вооруженной свитой и сокровищами.
Скалистый утес, заросший густым кустарником, надежно скрыл пулеметчиков от казаков отряда, попавших под кинжальный огонь «льюисов».
И все же люди, верные Оссеидовскому, после первых очередей с берега не струхнули - открыли ответную беспорядочную стрельбу.
Правда, стреляли наугад, не зная, где засели враги.
Поэтому, не опасаясь за свою жизнь, Дауров второй и третий раз успел сменить на своем пулемете толстый ребристый патронный диск.
Тогда как остальным только и пришлось, что выскочив из-за укрытия, стрельбой с колена добивать оставшихся в живых сплавщиков.
Но все вышло, однако, не так удачно, как хотелось бы нападавшим.
Два первых плота, усеянные трупами, речная стремнина закрутила в своих водоворотах и беспорядочно кружа, понесла вниз.
Причем случилось это сразу же, едва Дауров сшиб стоящих за гребнями рулевых. После чего бревенчатые сооружения Оссендовского остались совсем без управления, предоставленные воле стихии и случая.
Зато последний — самый ценный, видимо, плот все же прибило к берегу.
Уткнувшись в каменную косу, связанные между собой бревна перегородили течение, беззащитно подставив себя накатывающей волне.
 — Быстрее к плоту, а то и этот унесет, — отбросив в сторону, ненужный теперь, пулемет, Дауров впереди других побежал к реке.
Громко хлюпая сапогами по лужам отмели.
 — Смотри-ка, есть и живые, — удивился один из самых проворных казаков, все же сумевший опередить у плота своего предводителя.
 — Ну я их сейчас срежу, — вскинул он карабин.
 — Не жги зря патроны. Мертвяки все. Это их волной шевелит, — остановил его хорунжий. — Я стреляю без промаха.
Поняв, что стоящий в двух шагах плот никуда не денется, он, еще дрожащими от волнения руками, скрутил цигарку.
Закурил. Присев на корточки прямо на берегу.
 — Надо бы этих поскидать в воду. Кто пойдет? — опасливо, с чувством вины за содеянное, протянул кто-то из собравшихся вокруг казаков.
 — Не надо — вот-вот водой и так всех унесет. Тюки же к бревнам привязаны надежно, — добродушно пыхнул дымом хорунжий.
Хорошее настроение теперь так и переполняло Даурова. Особенно сейчас, когда он понял, что добился своего.
Только вначале, правда, расстроился, что упустил два плота.
Но несколько успокоился, увидев, что, несмотря на эти потери, с третьим плотом уж ему точно повезло:
— Вон на нем сам Оссендовский валяется.
И другие высказались по поводу этого плота:
— Выходит, это его посудину к нам прибило.
— А полячишко-то не дурак — что попало с собой брать не станет.
— Верно, здесь-то и упаковано самое важное из всего обоза.
И все же Дауров и его люди ошибались в самом главном:
— Поляк был еще жив.
Ледянные струи, затопившие, связанные между собой, бревна доставляли массу неудобств, лежащему наполовину в воде Фердинанду.
Однако, внимательно прислушиваясь к громкому, разговору, он не подавал признаков жизни, лихорадочно прикидывая возможный выход из смертельно опасной для него ситуации.
На счастье, удача даже теперь не оставила его.
Совершенно не пострадавший в перестрелке Фердинанд при первых же залпах с берега бросился плашмя на бревна, забился за тюки, тем и спасся от пальбы пулеметчиков.
И теперь сообразив, с кем имеет дело, не торопился воскрешать из мертвых перед изменниками.
Лишь когда волна навалила на него труп одного из погибших солдат охраны, он понял, что настал его час спасаться.
Осторожно запустив руку в карман френча, где сукно оттопыривала ручная граната, поляк нащупал рубчатую поверхность «лимонки».
Бесконечными казались ему минуты, пока вытаскивал из мокрой, набухшей одежды ребристый шар.
Но вот напрягся, вскочив на колени рванул чеку и бросил свое последнее оружие в гомонящюю толпу убийц.
 — Что это он? Разбегайтесь! — успел крикнуть Дауров, когда прямо в него полетела «лимонка».
Но было поздно — почти у самых ног вспучилось пламя, и густой веер осколков срезал всех пятерых.
Упавший на плот Оссендовский хоть и не видел результатов своих рук, но ему уже показалось дело сделанным.
Об этом говорили вопли раненых.
И все же взрывная волна, заодно мягко качнувшая прибитый к берегу, плот совершила и непредвиденное.
Ее толчка хватило еще и на то, чтобы помочь течению снять с отмели, неглубоко засевшие на щебнистом береговом краю, бревна.
Все быстрее и быстрее набирая скорость, плот заскользил по пенистой бурлящей быстрине.
Оторопь от неожиданного нападения, а потом и избавления от смерти, сковала нервы поляка.
Но и без этого, едва ли Оссендовский смог бы один управлять столь неповоротливым сооружением.
Плот, в свою очередь, с каждой секундой набирая скорость, устремился вниз по реке, следом за двумя другими сооружениями, уже исчезнувшими в стремнине полноводной, осенней Катуни.
Вскочив на ноги, Оссендовский успел вовремя разглядеть далеко впереди узкий створ, где скалы, сходясь между собой, превратили и без утого мощную реку в ревущего зверя.
Быстрина дыбила в бурунах и измочаленные стволы, вырванных ею с корнем, деревьев и ошкуренные бревна.
Среди которых, скорее всего, были и те — с унесенных плотов, которые связывали они в селе, готовясь к сплаву. Теперь же и они и сам драгоценный груз были отданны пучине по воле заговорщиков.
Всего мгновения оставались на принятие верного решения Оссендовскому. Но и их снова хватило ему на то, чтооы сделать единственно правильный выбор.
Выхватив из ножен, лежащего рядом, убитого казака саблю, он одним ударом рассек крепкие сыромятные ремни, прихватившие к остальным тюкам самый маленький.
Именно в него Оссендовский когда — то запаковал драгоценный узорный сосуд Чингисхана.
— Наполненный к тому же, — по приказу Унгерна. — Лучшими бриллиантами из сокровищницы Богдо-гэгэна..
Теперь поляк понимал:
 — Только это еще можно спасти в единоборстве со стихией.
Имелось и еще одно серьезное обстоятельство, указавшее именно на это решение:
 — Сравнительно легкий вьюк, плотно обернутый в кожу, мог сам сослужить поляку хорошую службу, оставаясь на плаву.
Крепко схватив его, «пловец по неволе» прыгнул со скользких бревен в ревущий поток.
После недолгой борьбы этот неожиданный поплавок, как и предполагалось, обещал вынести его из ледяных порогов на спасительный берег, пусть случиться это могло не сразу.
Последний же плот из тех, что вместили некогда на себя поклажу «золотого обоза» барона Унгерна, окончательно и бесповоротно исчез в клокочущей стремине речного порога, зажатого между скал.
Вниз по реке, когда сами перекаты остались далеко позади, поляка несло еще долго.
Во всяком случае, когда течение все же выбросило его на берег, Фердинанду едва хватило сил, чтобы вкарабкаться на скользкие камня и там упасть на теплую гальку.
Долго отдыхал, переводя дыхание.
Пальцы Фердинанда настолько свело ог холода судорогой, что, очнувшись, Оссендовский с удивлением заметил:
 — Даже в забытьи так и не выпустил из рук грубую веревку, обхватывавшую со всех сторон драгоценный и к тому же счастливый для него, тюк с золотым кувшином Чингисхана.
К тому моменту уже вечерело.
Солнце зашло за вершину хребта, вобрав в себя тени.
Сразу стало холодно.
До того хоть жаркие лучи создавали иллюзию тепла, а теперь, когда вокруг повисли, нанесенные ветром тучи, все переменилось.
Оссендовский почувствовал себя совсем скверно.
Нужно было думать:
 — Как избежать простуды?
И срочно принимать меры, чтобы не получить, смертельное в его положении, воспаление легких.
Сбросив с себя, промокшую до нитки, одежду, он тут же, сильно скрутив, выжал нательное белье, френч, бриджи.
И надел их хотя и влажными на посиневшее от озноба тело, зато способными согреть в холодных осенних сумерках.
Поляк не знал:
 — Как далеко занесла его река от места, где попав в засаду, перестала существовать экспедиция, посланная бароном Унгерном?
Поэтому следовало позаботиться о том, чтобы снова не попасть на мушку кому-иибудь из компании хорунжего Даурова.
Тогда как:
 — Уцелей кто из них после взрыва, — Оссендовский не сомневался в том. — Они бросились бы в погоню.
Тюк, хоть и не был очень велик, после долгого пребывания в воде все же весил достаточно много для, измученного борьбой с течением, человека.
Да у него и не было даже мысли уйти далеко с такой, к тому же неудобной для переноски, поклажей от возможной погони.
Хлюпая сапогами, пригибаясь от тяжести, Оссендовский с трудом добрался со своей ношей до, стоящей чуть в стороне от прибрежных зарослей, разлапистой ели.
Забрался под густую крону и там стал ждать появления преследователей.
Зорко следя:
 — Не появятся ли они на открытом теперь для него месте?
Пока же ничего не напоминало об опасности, он, крепко выжав еще и носовой платок, принялся протирать им, вынутый из раскисшей, как и все кожаное, кобуры револьвер.
Состоявшееся плаванье в реке все же было достаточно долгим. Но у него осталась надежда на то, что:
— Патроны в барабане офицерского — самовзводного «Смит-и-Вессона» не подмокли окончательно и оружие готово к бою.
Когда стемнело и чуть притупилось ощущение опасности, незадачливый сплавщик принялся готовиться к ночлегу.
Развязав узлы на веревке, он развернул осклизлый от, напитавшей его воды, тюк. И похвалил монголов за то, что все же действительно хорошей выделки была кожа, пошедшая на упаковку сокровищ:
— Эта, едва ли не целиком задубленная бычья шкура, теперь вполне заменила поляку еще и палатку.
Завернувшись в нее с головой и согреваясь от собственного дыхания, он вскоре крепко заснул, оставив на утро все заботы о том, как выбираться из той передряги, что уготована была ему судьбой.
Рассвет встретил его сыростью, пробравшей до костей, едва поляк выглянул наружу из своего убежища.
Вокруг стелился густой туман, и лишь близкий шорох камней, перекатываемых течением Катуни и плеск волн напоминали о близости этой, такой коварной и неукротимой реки.
В ожидании проведя и час, и другой, он успел обсохнуть под взошедшим, к тому времени, солнцем.
Не было и речи о том:
— Чтобы выбираться к людям — пешком по чащобе.
Подумал Оссендовский совершенно верно:
— Назад, вверх по реке идти тоже нельзя.
Там его видели вместе с большим белогвардейским отрядом.
И теперь что своим, что красным не объяснишь, что случилось с золотом барона.
 — К тому же и Унгерн теперь не простит за пропавшие бесследно сокровища!
Один выход оставался теперь у него сейчас, поздней осенью:
 — Успеть до снега выбраться из тайги где-нибудь подальше, и оттуда уже идти как придется.
Понимал твердо Фердинанд:
— С уцелевшими алмазами он не пропадет.
Оставалось только решить для себя:
— Как это сделать?
И опять ему пригодился опыт бывалого путешественника.
 — Остается одно средство — река! — подвел итоги размышлениям поляк.
Утолив голод редкими  плодами, найденными прямо здесь, шиповника и переспевшей жимолости, он прошел  вдоль берега, буквально устланного, за речным порогом, завалами из, обкатанных водой до белизны, бревен.
Видно еще весной — с болышим паводком нанесло их сюда на плесы, подсушило летними месяцами, а вскоре, когда вновь поднимется уровень реки, снова стронет вниз по течению.
 — Бревен здесь для плота хватит, как-нибудь изловчусь, — принялся за дело Оссендовский.
Той веревки, которой был щедро обмотан тюк, вполне хватило ему, чтобы связать между собой несколько лесин.
Длинная жердь вполне могла сойти за гребное весло.
Дело казалось нехитрым, но одному ему целый день понадобился на постройку даже столь примитивного плота.
Заночевал под той же кроной ели, чтобы потом, не теряя больше ни минуты времени, уже со следующим рассветом приступить к выполнению намеченного.
Так и вышло.
Переночевав, близкий друг несостоявшегося диктатора Хутухты, вновь доверился стихии, оттолкнув свой плот от берега.
Течение быстро подхватило утлое суденышко и понесло вниз.
 — Где, — как предполагал Фердинанд Оссендовский. — Ему еще удастся найти своих союзников по белому движению.
Еще по штабным картам Унгерна, пытавшегося хоть как-то придать организованный вид набегам многочисленных отрядов, поляк хорошо знал места действия на Алтае, сбившихся в стаи, беглых белогвардейцев, кулаков, местных баев.
Вселял веру и заранее припасенный документ — шелковый платок с отпечатанным штемпельной краской текстом — требованием Унгерна оказывать всяческое содействие его посланцу.
Сейчас, зашитый в двойное голенище сапога, он мог понадобиться и сослужить добрую службу.
 — Если, конечно, наши, а не красные встретят за ближайшим поворотом, — мрачно усмехнулся Оссендовский, ловко правя рыскающим по стремине течения плотом.
…Через несколько дней стремительного скольжения утлого плота по реке, когда лишь с наступлением темноты Оссендовский отваживался приставать к берегу на ночлег, он обратил внимание на появляющиеся все чаще приметы близкого людского жилья:
 — То тут, то там по берегу, несущей беглеца низ по течению Катуни встречались, еще не занятые охотниками зимовья и уже оставленные пчеловодами после сезона, гвоздями заколоченные, омшанники пасек.
Когда, после очередного поворота реки, открылся еще и заливной луг, ощетинившийся теперь островерхими стогами, заготовленного на зиму, сена поляк понял:
— Пора сходить на берег окончательно.
И тому были весьма веские причины:
 — Если здесь имеются запасы, рассчитанные на вывозку по снегу санным путем, то не так далеко и сама деревня откуда приезжали косари.
Пройдя по реке еще несколько верст, он пристал к пологому берегу.
После чего немало потрудился, срывая ногти на пальцах и не пожалел времени, чтобы распустить на бревнах плота, связывающие его, набухшие, веревочные узлы.
Хоть и была веревка еще нужна ему для. выполнения дальнешего замысла, больше опасался Феддинанд, что на брошенный плот внизу, в деревне, могут обратить внимание и начать поиск его владельца.
 — Так же кому нужны эти, плывущие по течению стволы? Какие сотнями прибивает к берегу после очередного дождевого подъема воды?
Оттолкнув ногой с косы в течение, не нужные теперь, да и изрядно набухшие за это время, бревна, бывший хранитель и растратчик диктаторской казны, пошел прочь от воды, погубившей его с Унгерном планы.
Сгибаясь под тяжестью ноши, он зашагал вглубь ущелья, открывшегося ему еще с плота.
Плоское, но повсеместно бугрящееся поросшими травой курганами, оно, как никакое другое, более всего подходило для осуществления задуманного.
Пройдя несколько курганов, у подножия очередного Оссендовский скинул на пожухлый травяной ковер свой скарб — обернутый в кожу тюк с остатками сокровищ диктатора Хутухты.
Сурочья нора послужила ли предлогом, или уж больно отчетливо выделялся этот холм от остальных, но именно здесь он решил прикопать на время свой груз.
Присев на колени, поляк не мешкая принялся за дело.
Где помогая себе крепкой палкой, где просто орудуя ладонями, он расширил нору, опустил туда вьюк, и быстро заровнял все землей, мелким щебнем и булыжниками песчаника.
Закончив задуманное, для надежности, чтобы степные звери не потревожили свежее захоронение, пахнущее кожей, Фердинанд не пожалел нескольких револьверных патронов.
Вынув свинцовые пули из позеленевших от влаги медных гильз, он посыпал между камнямй порохом, прекрасно зная, что запах селитры, хотя бы на первых порах, должен будет отпугнуть любое зверье.
 — Ну а там, Иезус Мария, сам вернусь за своим кладом.
Забросив подальше от себя гильзы и хорошенько запомнив приметное место, Оссендовский скорым шагом опытного путника зашагал вперед, ориентируясь на сходящиеся вдали горные хребты, запиравшие выход из долины.
Именно в том направлении, по его расчетам и должно было быть село, понял уставший путник:
— Но заночевать следовало гораздо ближе. Чтобы собраться с силами перед встречей с местными жителями!
Не пройдя и десятка верст, поляк наткнулся на утлое глинобитное строение.
— Судя по истоптанному загону, сооруженному рядом с ним из жердей, — понял, что это была кошара с летним стойбище для овец.
Здесь и решил остановиться на ночлег.
Тем более, что уже почти час моросил мелкий холодный дождь, набегавший зарядами с каждым порывом холодного ветра.
 — Пахнет снегом. Как бы ночью бурана не было, — обеспокоенно подумал путник.
И только тут за последние недели похвалил себя:
— Успел избавиться от груза до того, как ляжет снег, следы на котором выдали бы его с головой любому охотнику.
Предчувствие не обмануло его.
Утром, распахнув щелястую, плетеную из краснотала дверь, он даже зажмурился от того, что так яростно били в глаза солнечные лучи, отражаясь серебрянными переливами от девственно белых сугробов.
Наступила зима.
...Недавнее путешествие по реке заметно отразилось на, еще совсем недавно холеном облике, польского ясновельможного пана.
Худое лицо густо заросло рыжей щетиной. Изорванный офицерский френч едва скрывал изможденное, от постоянного недоедания, тело.
Правда, были и более-менее сносные дни, когда ему все-таки удавалось найти кое-что съестное в прибрежных зимовьях.
Ну а тут прямо осчастливило Оссендовского.
Под крышей выгородки, где обычно ночевали пастухи, оказалось несколько кусков сухого несоленого мяса, холщевой мешок с тронутыми, правда, плесенью, но все еще вполне съедобными сухарями.
Еще с вечера надергав из плетеных стен — палок краснотала, он разложил в очаге костровище.
На разжижку огня пожертвовал двумя последними патронами из барабана револьвера:
— Совсем так, как уже поступал в те часы, когда уставший организм яростно требовал тепла.
Вот и теперь разложил на сухой березовой коре мох, надерганный все так же из стен строения. Затем, поверх разжижки, высыпал порох из разряженной гильзы.
Когда основа будущего костра была готова, обложил все это щепками и после, уткнув туда ствол револьвера, нажал на курок “Смит-и-Вессона».
Сухо треснул выстрел, брызнуло из ствола пламя, тут же подхваченное сухими мхом и щепками.
После чего — сначало тонкой струйкой, но затем, разгораясь все сильнее, густо потянуло дымом костра.
Ужин, а наутро и завтрак из мяса, приготовленные на огне, да еще с кипятком, хоть и подогретом в малоаппетитном — ржавом, тут же найденном котелке, все же основательно добавили сил путнику.
Однако, прежде чем отправиться дальше, Оссендовский принял меры предосторожности, необходимые теперь ему при грядущем общении с местными жителями.
Снял с ремня, вместе с кабурой именной «Смит-и-Вессон» с пустым теперь уже барабаном. И заснул под стреху кошары.
При этом он верно рассудил:
— При встрече с людьми оружие, да теперь уже и бесполезное, сослужит только худую службу.
Так как ему самому теперь вроде бы бояться и нечего:
 — Просто идет по тайге дезертир, ищет, где бы пристать к теплому двору, уберечься от военного лихолетья.
По щиколотку ступая в снегу, ровно устелившему всю округу, Фердинанд Оссендовский уверенно зашагал по тропе, различаемой наметанным глазом по едва заметным приметам.
Вскоре показался вдали еще один чабанский кош.
И, как с тревогой отметил путник:
— Обжитой.
Понял это потому, что стелился над плоской крышей голубой дым растопленного очага.
— Эге, обойду-ка я его стороной, — сам себе сказал поляк, намереваясь свернуть с тропы в заросли.
Но тут же понял, что поздно спохватился.
От коша, выехав из-за угла строения, навстречу ему скакали двое верховых.
Поляк сделал самое разумноа, что позволяло ему его положение.
Отбросив в сторону, ненужную теперь палку-посох, он встал на открытом месте, высоко подняв руки - чтобы встречные не сомневались:
 — Нет у него худых намерений.
Привели его в старую грязную халупу, где половину помещения занимала печь с вмазанным в нее медным казаном.
Оттуда, как учуял оголодавший Оссендовский, тянуло сейчас каким-то запашистым мясным варевом.
Но как бы ни был голоден он после долгой дороги, забыл об аппетите, когда его встретили несколько пьяных расхристанных мужиков.
— Кто таков? — бросил вошедшему старший из них — верзила с лохматой кержацкой бородой.
— Скоро узнаем!
Подтолкнул пленника в спину стволом обреза конвоир:
 — Еще когда только этого типа обыскали, Кузьма умчал по его следу — глянуть, откуда идет.
— Тогда садись, да сказывай, кто и откуда, — заявил пленнику хозяин положения.— И не ври, все равно узнаем.
Оссендовский за словом в карман не полез:
 — Путник я, дезертир, вот в ближайшую деревню иду, — не спешил открываться он первым встречным. — Вторую неделю бреду не жрамши.
Верным тоном Оссендовский посчитал вести себя попроще, под крестьянина.
Собеседники, особенно тот, кто вел допрос, пока проявляли пьяное довольство разговором:
 — Это хорошо, что путник, - ответил самозванный дознаватель. — Не то мы таким скорый укорот находим.
Еще более подобрев лицом, бородач проявил долгожданное поляком хлебосольство:
 — Вот возьми ложку, похлебай с нами, — указал он Оссендовскому место рядом с казаном.
Тот не заставил себя долго ждать.
Охотно и даже с жадностью взялся за настоящую еду.
Довольный еще и тем, что при этом рот, занятый делом, можно было «держать на замке»:
— Отвечать на вопросы междометиями типа «Угу», «Да», «Нет».
Да еще, при возможности, пытаясь узнать как можно больше про самих обитателей коша:
— Кто их знает — то ли банда, то ли красные?
Тем более, что давно не бывал в этих местах и мог случайно совершить нелепую ошибку, грозящую необратимыми последствиями.
 — Сейчас разве поймешь, кто-есть-кто? — неторопливо хлебая варево и осторожно озираясь по сторонам подумал Фердинанд.
Лихорадочно гадая при этом:
 — Как спастись?
Не отказался он между тем и от предложенного стакана самогона. После которого сытость и тепло его сморили окончательно.
Очнулся уже в темноте, услышав за стеной топот лошадиных копыт. После чего, спустя не так уж много времени, всех недавних собутыльников разбудил грохот шагов и громовой голос вновь .вошедшего:
 — Есть кто живой? Почему не встречаете!
Он добился того, чего хотел. Над столом подкрутили керосиновую лампу, делая помещение более освещенным.
 — Ну что, Кузьма, вызнал? Бес тебя подери, — чертыхнувшись спросонья, подбросил полено в потухший было огонь старший.
 — А вот! — протянул тот что-то, тускло блескнувшее при неровном пылающем свете из топки печки.
Со своего дальнего угла, где его уложили на топчане, покрытом грязнейшим тюфяком, Оссендовский все же разглядел вещицу.
 — Все,! — похолодел он. — Нашел этот чертов Кузьма спрятанный в коше револьвер. Теперь не оправдаться.
 — Вот так дезертир! — хохотнул бородач, разглядывая, протянутый ему посыльным, офицерский «Смит-и-Вессон». — Гля, братцы, да тут что-то написано.
Повернув револьвер рукояткою ближе к свету, он громко по складам прочитал:
— «За личное мужество Фердинанду Оссендовскому от барона Унгерна».
После чего потерял всякое желание шутить:
— Эге, да это такая штучка, что глаз за ним да глаз, — присвистнул он, оценив по достоинству гравировку на серебрянной пластине.
Однако, думая, что пленник крепко спит, будить его не велел:
 — Пусть пока дрыхнет. Утром все как есть скажет. А пока, Кузьма, ты сам с морозу и спать не хочешь, поешь, да присмотри-ка за ним до свету.
Тот, переложив обрез из кармана сброшенного полушубка за ременную подпояску, подсел к казану, демонстративно собираясь у него, по меньшей мере, оставшуюся часть ночи провести не за-зря:
— И себя едой не обидеть, и чужака взгреть, как полагается, если возникнет подобная надобность.
Приготовления хорошо были видны и из полумрака жилища, где стоял топчан с пленником.
— От такого не убежишь, — обреченно вздохнул Оссендовскнй, покорно отворачиваясь к стене. — Ну да бог не выдаст, свинья не съест!
Продемонстрировав завидную силу воли и твердость характера, он вскоре действительно пал в объятиях Морфея.
Заснул так крепко, как мечтал об этом все предыдущее долгие дни, когда был вынужден испытывать походные трудности.
И проснулся Оссендовский так же внезапно, как до этого впал в дрему.
От окрика человека, принявшегося трести его за плечо:
— Кончай ночевать. Подъем!
И после того, как гость с трудом разлепил глаза, не без издевки заметил:
 — Ну что, Ваше  благородие, как спалось? Может, какаву подать в койку?
Громкий смех окончательно вынул Оссендовского из сонного небытия.
Первый за последние недели ночлег в тепле сослужил ему плохую службу.
Как оказалось, заснул он не просто крепко, а словно в омут с головой ушел. Потому и не слышал, как поднялись мужики, как топили печь, как собирались в дорогу.
Пришел в себя уже только теперь, когда, не особенно церемонясь, растолкал его старший этого таежного товарищества:
— Встал, господин хороший, вот и ладно. Сегодняшнее-то утро мудрее вчерашнего вечера с баснями, да враками.
Но, будто не слыша затаенных упреков в голосе хозяина, Оссендовсшй вольготно сел на топчане, сладко потянулся, стараясь за беззаботностью скрыть прежнее опасение:
— Что делать, если это красные?
—Твой револьвертик-то?
Бородач, беря в разговоре с места в карьер, с лязгом бросил оружие на дощатый стол у подслеповатого окна.
Где так не к месту, рядом с чашками и ложками был, порыжевший от долгого пребывания в сырости, его собственный офицерский самозарядный «Смнт-и-Вессон».
Глянув на него, испытуемый не признал свою вещь:
 — Откуда! — продолжал «валять Ваньку» поляк. — Отродясь такой штуки в руках не было. Чай, дорогая?
— Ты нам зенки не заливай, некому больше его за стреху в кошаре было заховать, —  встрял в мирное течение разговора ночной караульный Кузьма. — Говори, падла, все, как есть.
Он, перевел с пленного на бородача взгляд, опухших с ночного перепоя глаз:
— Если и утаит, что проку? Одна ему у нас дорога.
Кержак провел ребром ладони по заросшему кадыку.
Затем, словно потеряв интерес к допросу, поднялся и грубо бросил уже только одному Оссендовскому. Окончательно ставя точку на разонравившемся ему разговоре:
— Пей чай, да поехали.
Поляк не стал себя долго упрашивать.
Продолжая наслаждаться пиршеством плоти, начатым еще в ужин, он плотно позавтракал.
Затылком ловя на себе неодобрительные взгляды обитателей коша, выдул одну за другой, пару кружек смородиного чая, щедро сдобренного медом.
После чего встал из - за стола:
— Что же не поехать с хорошими людьми. Показывайте дорогу.
За порогом его подвели к низенькой, косматой лошадке. Явно не самой лучшей в хозяйстве, но вполне справной для верховой езды.
Показав отменное умение джигитовки, Фердинанд вскочил в седло и присоеденился к провожатым.
Хорошая торная дорога, на которую выехали после часа езды по кустарникам, указывала на близость настоящего оседлого жилья, а не только лесных схоронов, наподобие того, где ему довелось только что ночевать.
Но направились вовсе не по ней.
Снова углубились в чащу, все более запутывая рассуждения поляка:
— Если это красные, то чего им бояться?
И от этих мыслей он все более набирался хорошего расположения духа.
Все окончательно прояснилось, когда конники добрались до нового зимовья, превращенного из простой заимки буквально в самую настоящую казарму на немалый отряд вооруженных людей.
Десятки оседланных люшадей у коновязи, гогочущие толцы вооруженных людей в обширном дворе заимки навели поляка на мысль, что здесь-то и находится самый главный из новых знакомцев.
— Пошли за мной, — крикнул один из провожатых, когда приезжие, все до одного, спешились с коней.
— Сам Семенек до тебя интерес имеет. Ты понял — Семенек!
—Ну слава богу, к своим попал! — словно гора свалилась с плеч посланца диктатора Хутухты.
Про этого главаря банды здешних богатеев он был наслышан еще в унгеровском штабе, где за союзника принимали лесных разбойников, действовавших в районе Чемала.
Атаман, встретивший его в горнице, был именно таким, каким представлял его себе Оссендовский — коренастый алтаец в атласной косовородке, солидно, не без вычурности перетянутой кожанной офицерской портупеей.
Еще готовясь в дорогу, поляк старался кое-что узнать о приверженнцах барона в таежных сибирских краях.
Правда, не ведал, что доведется встретиться именно с этим — Семенеком.
Бывший когда - то простым охотником, батраком, потом и милиционером, теперь Семенек, уволенный оттуда за махинации, начал свой разбойный промысел.
Осебенно получивший подпитку со стороны сообщников из числа местных жителей, после того, как пошла продразверстка.
Он, в связи с ней, объявил самую настоящую войну своим недавним товарищам.
— Так вот ты какой, офицер приблудный, — колюче сверкая прищуринным хитрым взглядом, хозяин разлепил в улыбке тонкие губы на широком, словно вылепленном из сдобного теста, лице.
И будто не было больше прежнего увальня, выдававшего себя с вечера за неграмотного дезертира.
— Так точно — личный доверенный барона Унгерна, — щелкнул Оссендовский каблуками своих, когда-то нарядных, а теперь совсем разбитых о камни сплава, сапог.
Он уже понял, как нужно себя вести, чтобы добиться своего от этих олухов:
— Прикинуться щеголем, воякой, посланцем с особым поручением.
— Ну-ну, — исчез налет иронии в глазах у атамана.
Хмурясь все больше, Семенек выпалил:
— А к нам по какой надобности, если в подручных у барона обретаешься?
— Разговор сугубо конфиденциальный, — освоившись в новой роли, Фердинанд смело подошел к столу и протянул для рукопожатия ладонь, обмороженную и изрезанную в нелегком пути.
Семенек, на приветствие ответил, но доверяться не спешил.
— И все же, чем докажешь, что от барона, а не шпион большевистских чекистов?
Испытывающе насел главарь банды.
На что Оссендовский ответил не экспромтом, как было прежде, а хорошей, что называется, домашней заготовкой.
— Дайте нож! — потребовал он у подручных Семенека вполне уверенно.
И точно зная, что выполнят все требуемое, протянул руку.
В которую те, впрочем не очень - то поторопились вкладывать острый охотничий тесак.
Сделали это лишь после повелительного кивка головой атамана.
Получив то, что просил, поляк стянул с ноги сапог, надпорол острием охотничьего ножа  голенище.
После чего, из образовавшегося потайного кармана, извлек, загодя запрятанный туда,  шелковый лоскут с текстом письма и оттиском личной печати барона Унгерна.
— Вот мои полномочия! — протянул он находку требовательному собеседнику.
И замолчал, понимая, что оставалось только ждать ответной реакции.
Она последовала не сразу.
Но уже с первых минут чтения Семенеком тряпицы с буквами, стало понятно, что тот готов поверить и всему там написанному, и печати барона Унгерна.
 — Вот и пригодился документик-то, — в свою очередь подумал Оссендовский.
Пока атаман неспешно, шевеля при каждом слове губами, что называется «по складам» читал и перечитывал написанное.
Наконец, наступил момент, когда следовало дать оценку «сюрпризу из сапога».
— Это хорошо, что не с голыми руками пришел, — перевел взгляд с платка на поляка властный алтаец.— Но еще одна проверка не повредит.
Семенек громко свиснул, зазывая посыльного.
Когда тот стремглав появился, атаман велел вбежавшему подростку:
— Позови сотника Словарецкого.
Заставив при этом Оссендовского вспомнить человека из своего давнишнего окружения, носившего такую фамилию.
И не ошибся, к великой радости одного из присутствующих, тоже не потерявшего память в суматохе революционных событий.
— Фердинанд, неужто ты? Как оказался  в нашей дыре? — от самого порога, раскинув руки для объятий, забасил испитым голосом чернявый офицер.
Действительно оказавшийся знакомым Оссендовскому по одной из встреч в Урге.
— Да вот к вам с заданием, — после всех положенных по такому случаю слов приветствий объяснил свое появление поляк.
Не особо вдаваясь в подробности задуманного им дела, далее он объяснил главное:
 — Отправлен для связи со штабом подполья в Новониколаевске.
Посчитав ответ приятелю исчерпывающим, Фердинанд уже говорил в основном Семенеку:
— Ваша задача — помочь мне в пути.
Те насторожились. Ожидая неприемлемых требований. Однако сам же Оссендовский их и успокоил:
— Только и всего мне нужно — добыть надежные документы.
Атаман не возражал:
— Хорошо. Подумаем, как быть.
Ну а пока приказал истопить баньку дорогому гостю.
 — Небось, намаялись в дороге, — оттаял душой Семенек, переходя на уважительное обращение к посланцу Унгерна.
И не от того, что уже больно уважал само белое движение.
Просто самому ему было важно считать себя идейным бойцом — политиком, а не криминальным головорезом, как его представляли для окружающих местные власти. И демонстрация связи с зарубежными союзниками могла повысить не просто авторитет в банде, но и среди жителей округи.
Тем более, что суть просьбы виделась ему простой, зато результат, какого сразу и не придумаешь:
— Заручиться доверием самого Унгерна — генерала, диктатора Хутухты.
Далее все пошло так, как только мог мечтать человек, проваливший задание, но сумевший скрыть это от других.
Оссендовский с удовольствием окунулся в блага цивилизованной жизни, после своих многодневных блуканий вдоль осенней Катуни.
Да и что и говорить:
 — Банька на заимке Семенека была, как говорится, высший сорт: с березовыми и пихтовыми вениками, жбаном кваса.
В полном изнеможении выбрался оттуда поляк, щедро напаренный Словарецким.
Хоть и было свежо на улице, хрумкал под ногами, покрывшийся ледяным настом, снежок и тянуло с гор голючими порывами ветра, Оссендовский, идя из банного пекла, не торопился в избу.
Жадно вдыхал полной грудью, подставляя ветру разгоряченное лицо.
И уже совсем было собрался идти следом за сотником, обещавшим щедрый ужин, как привлекли злые гортанные крики со стороны амбарушки - небольшого, сооружения, рубленного из толстых лиственниц для сохранения от зверья припасов.
Не поленился пан Фердинанд утолить свое любопытство.
Переступая босыми ногами, протопал туда, где истекая кровью, корчился на земле избитый семенековцами до полусмерти парень в изорванном нательном, белье.
Его появление встретили уже без настороженности, успев прознать о том, что Семенек обрядил гостя всеми властными полномочиями представителя авторитетных союзников.
— Что, любуешься? Ладно мы его отделали! — задышал в затылок густым свежим перегаром подошедший сзади сотник Словарецкий.
Видно, уже успел приложиться к бутылке, сняв «пробу» с предстоящего ужина.
— Кто такой? — не утерпел поляк.
На что сотник рассказал с подробностями целую эпическую историю:
— Вчера захватили, когда под Эдиганом рззбили отряд красных из Чемала.
Как оказалось, остальных-то сразу порешили, а этого атаман велел на куски искрошить, коли всей правды не скажет, не ответит на вопросы:
— Куда ехали и зачем? — снова рыкнул сотник в лицо избитого пленника.
Для острастки еще и ударил его кованым сапогом. За сим, посчитав продолжение допроса малоперспективным занятием, поманил приятеля в избу.
Уже за ужином, жадно обгладывая жирные куски свежанины, Словарецкий сетовал Семенеку и Оссендовскому:
— Ничего пока особого не сказал, падла. Только и знаем, что зовут его будто-бы Андреем Каланаковым.
Тут поляк взял ход разговора в свои руки:
 — Откуда знаете, если сам ни в чем не признался?
 — Так документы-то у него при себе были, — ответил с гоготом Словарецкий. — И печать к ним отрядная.
Он отпил из стакана, смачно крякнул и оповестил о собственном мнении насчет пленного:
— Видно, на разведку направились, нас пощупать.
В сою очередь, заинтересовавшийся всерьез Оссендовский отставил в сторону свой недопитый стакан с самогоном:
— Документы, говоришь, с ним захватили?
Он привстал из - за стола:
— Ну-ка, покажи?
На что исполнявший в отряде Семенека роль контрразведчика, Словарецкий ответил исчерпывающе:
— Демонстрацией трофеев, захваченных у ревкомовцев.
Обшарпанная полевая сумка сама по себе любопытства не вызвала — обычная для офицера вещь.
— Не иначе как досталась красному в виде трофея?
Зато к ее содержимому Фердинанд проявил самый живой интерес.
Особенно же его привлекли бланки донесений, штабная круглая печать и даже, неотправленное письмо солдата к родичам в Бийск.
 — Что вам известно о красных в Чемале?— оторвавшись от бумаг спросил поляк у сотрапезников.
— Все! — пресыщенно икнув, громко расхохотался Семенек. — Что ни пожелай.
Видно было, что уж больно хотелось ему показать свое всевластие в здешних местах.
И ему, очень кстати, поддакнул подчиненный.
— У нас там свои люди. О каждом шаге чекистского начальства докладывают, — в ответ на удивление посланца Унгерна пояснил сотник Словарецний. — Но сегодня нам туда соваться ре резон. Уж больно, силу собрали — целый эскадрон 55 кавполка, не считая роты второго Алтайского конно-пехотного.
Он с сожалением добавил:
 — С наскоку, как говорится, не справиться.
На что последовала аргаментированная поправка:
— А если не с наскоку, а с военной хитростью? — воодушевился открывшимся возможностям для осуществления собственного плана Оссендовский.
— Ежели с хитростью, то пойдет! — согласились сотрапезники, перейдя далее на обсуждение более насущих вопросов, какие бывают в кругу выпивох со стажем - о войне, политике и бабах.
Однако в голове у Фердинанда уже роились беспокойные мысли. Обещавшие вернуть его в лоно культурного мира из этого таежного хаоса и неопределенности завтрашнего дня.
Когда вся компания после обильного  возлияния  вповалку разлеглась по лавкам,  поляк смахнул со стола объедки пищи, убрал стаканы с остальной опорожненной посудой, готовя себе рабочее место.
В довершении он подкрутил поярче фитиль керосиновой лампы под потолком и разложил перед собой бумаги Андрея Каланакова.
Подделать почерк полуграмотного парня оказалось для многоопытного Оссендовского делом, можно сказать, пустяковым.
В довершении к чему пришлепнутая на листок печать еще более добавила убедительности состряпанному донесению, звучавшему довольно заманчиво для врага:
 «В Эдигане банды нет, иду дальше».
Наутро в Чемал ускакал посыльный, якобы от Каланакова.
Тогда как Семенек с Оссендовским отправились выбирать удобное место для засады.
— Вот было бы хорошо, кабы они всем своим составом и нагрянули под наши пулеметы! — со злорадной усмешкой оглядел Семенек ровную заснеженную поляну, открывавшуюся с опушки ельника.
Действительно, уйти здесь от обстрела было некуда.
— Так сколько их там, в Чемале, красных? — вновь поинтересовался Оссендовский. При этом по-достоинству оценивая смекалку атамана и возможности его поселковой агентуры.
— Эскадрон кавалерии, да стрелковая же рота, — блеснул осведомленностью и земляк Семенека, присоеденившийся с утра к ним — бывший чемальский богатей Манеев.
 — Сейчас в моей усадьбе расположились, — негодовал он. — Пожгли бы их давно, да добро жалко.
— Здесь им всем  самый раз будет! — прекратил  беседу Семенек. — Пошли пока отседова. 
И верно, раньше завтрашнего дня ждать «дорогих гостей» было не резон.
— Только насторожим, если кто проезжий нас заметит.
Подложное письмо поляка сработало без сучка и задоринки.
Поверили искренне в Чемале сельсоветчики, что путь до Эдигана свободен и можно:
— Пошукать, чем там — в отдалении народ дышит.
Всю наличную кавалерию, да и больше полуроты бойцов на телегах отправили в тыл семенековский.
Только думали, что идут в тыл врагу, а вышло:
— На верную гибель.
И часа не шел бой.
Метко разили из своих укрытий таежники по беззащитным, в открытом поле, красноармейцам. Пленных не брали.
— Да и зачем они, — распорядился атаман. — Уже завтра все село у нас в руках будет. Ведь теперь его охранять некому.
Так и не стали даже зарывать убитых.
Лишь оружие собрали, да одежонку, какая получше. И той же дорогой, откуда пришел, погубленный ими, отряд красных , изрядно поспешая, люди Семенека двинулись к волостному центру.
...На место вышли к ночи.
Тускло мерцающие огни в домах селян, где припозднились с ужином, открылись бандитам сразу, едва отряд Семенека миновал кручу косогора.
Разведка, высланная вперед, без особых помех сняла дозоры беспечных ревкомовцев. Но врываться на сонные улицы Чемала, крайне осторожный во всем, Семенек не спешил:
— Сейчас позову кого надо для установления полной ясности, — объяснил он Оссендовскому свое промедление. — Тогда и начнем.
Действительно, вскоре, вооруженные кто чем, со стороны Чемала пришли несколько человек.
Шепотом поздоровавшись со знакомыми, Манеев подъехал обратно к атаману:
— Все наши в сборе, и почтарь Дудин, и сторож больничный Турданкин, и писарь волостной. Блинов.
На что предводитель наступавших требовательно заявил:
 — Почтаря давай! Ему больше доверяю.
Этому у Семенека были все основания:
— Как-никак корень у него жандармский, отец под Бийском в Шубенке приставом был, — сначала отдав приказ, а потом повернувшись к Оссендовскому пояснил Семенек.
И требуемый персонаж предстоящего сражения не замедлил явиться пред очами строгого заговорщика.
— Доброго здравия! — приподняв за козырек форменную фуражку, поприветствовал старого знакомого Семенека и представился Оссендовскому Дудин.
— И тебе того, — не желая тратить время на учтивый разговор буркнул Семенек. — Что в селе происходит? Где главного розыскать?
Осведомитель успокоил главаря:
— Все благопристойно.
Он ехидно осклабился, блеснув лунным отсветом на золотых зубах:
— Основные силы вчера ушли, ну а оставшиеся голодранцы спят как сурки.
И далее при свете луны было видно как довольная ухмылка растянула тонкие губы франтоватого начальника почты:
— Командует же ими уполномоченный Горно-Алтайского политбюро Сашка Цепочкин.
Дудин для убедительности показал рукой на одну из улиц:
— Тут на окраине остановился. В доме учительской вдовы.
Едва дослушав, обрадованный Семенек вскочил на коня.
— Мы к нему, а ты, — всадник указал своему заместителю по контрразведке Словарецкому на большую часть банды. — Скачи к дому Манеева. Пусть хозяин там вам разобъяснит, как краснопузых тепленькими прищучить.
Однако, как. нападавшие не таились, подбираясь к дому вдовы учителя,  выдала их стрельба из недалекого отсюда центра села, где поторопившемуся Словарецкому не удалось обтяпать дело втихую.
— Вот черт. Вспугнули, — выругался провожатый Дудин, когда в окнах второго этажа, рубленного в лапу, вдовьего дома вспыхнул свет.
На фоне окна замаячила фигура человека, спешным порядком собиравшегося после неожиданного пробуждения.
— На тебе, гад, — Семенек, не целясь, навскидку пальнул из маузера в освещенное окно.
Он не промахнулся.
Звякнуло разбитое стекло, а хозяин внезапно исчез из проема и более не подавал признаков жизни.
— Может,попал? — гоготнул Семенек.
Но тут же улыбка на его скуластом лице сменилась злобной гримасой, когда из разбитого окна потянуло дымом:
 — Бумаги, гад, жгет!
Атаман взмахнул маузером:
— Кончай его, братва!
Действительно, теперь уже и над печной трубой, четко выделявшейся на усыпанном звездами морозном небе, потянулась слабая струйки дыма.
Нападавшие с грохотом снесли с петель входные двери на первом этаже. Ворвались внутрь и грохоча сапогами, взбежали на верх по крутой деревянной, лестнице.
Но вынуждены были отступить. Когда навстречу им грохнули выстрелы. И через через дощатые створки межкомнатной двери засвистели пули.
Правда свинец впился в стену, не задев никого и только обдав бандитов брызнами сухой штукатурки.
К тому же и стрелял «вдовий» квартирант крайне не экономно.
После того, как отбил первый штурм, снова затих у своего костра из документов. Попутно, видимо, перезаряжая оружие.
Следовало поторопиться:
— Чтобы не спалил чекист все, что могло пригодиться Оссендовскому.
— Ломай и эту дверь, братва,— теперь уже смело ринулся вперед Семенек, — он от нас все равно не уйдет.
Крючок отскочил при первом же натиске таежников. Особенно злых на хозяина еще и от того, что не ожидали встретить столь отчаянное сопротивление.
Еще раз успел выстрелить Цепочкин, прежде чем у него выбили револьвер.
Оглушив чекиста, озверели семенековцы — начали топтать его ногами.
— Живым оставьте! — войдя последним на место перестрелки, громко крикнул бандитам Оссендовский.
Но было поздно — на полу лежало уже бездыханное тело растерзанного врага.
И все же очень хотелось поляку, чтобы и теперь Фортуна не отвернулась от его судьбы. И он сумел вымолить очередную поддержку у своего «Ангела — хранителя».
Даже, не смотря на гибель такого важного «языка», он получил еще один, крайне важный, шанс осуществить задуманное.
Как оказалось впоследствии, не все для Фердинанда было потеряно со смертью чекиста от рук налетчиков.
При обыске двух, ранее занимаемых тем комнат, нашли кожанку, в кармане которой лежал плотный, сложенный вчетверо, лист бумаги.
 — «Удостоверение уполномоченного Горно-Алтайского Политбюро», — довольный находкой прочитал про себя Оссендовский.
Тут же по — достоинству, с радостью от получения столь вожделенной бумаги, оценил он и подпись на ней, и фиолетовую печать внизу страницы, поверх подписи самого главного чекиста, заверившего таким образом полномочия предъявителя Мандата.
Одно не понравилось:
— Срок действия документа, истекал уже почти через месяц — первого декабря 1921 года.
— Надо спешить, — заключил поляк, чей замысел с этого момента начал успешно осуществляться.
Той же ночью, простившись со Словарецким и Семенеком, он, стараясь не попадаться на глаза местным жителям, тайно покинул село, направляясь в сторону близлежащей железнодорожной станции в Бийске.
Провожатых не взял:
— Да и не нужно было, чтобы кто-то видел бывшего белого офицера в одежде убитого чекиста.
Для всех на ближайший месяц Фердинанд Оссендовский превратился в Александра Цепочкина.
Мандат представителя ЧК, как и предполагалось, открыл ему все пути для бегства на Восток, к другому приятелю по «Монгольскому сафари» — атаману Семенову.
...На станции, под видом выполнения особо важного задания, мнимый Александр Цепочкин оформил все необходимые проездные документы.
В том числе - литерный билет до самого Хабаровска, являвшегося в ту пору столицей Дальневосточной республики.
Без особых проблем, под прикрытием чекистской «ксивы» добравшись туда, Оссендовский несколько дней скрывался. Пока город, в конце декабря того же 1921 года, не отбила у красных армия генерала Молчанова.
Лично ему, когда заявился во временный штаб, Оссендовский уже представился как посланец барона Унгерна.
Вновь, как и таежникам, предъявив то самое удостоверение от диктатора Хутухты, хитроумно изготовленное на шелковом платке.
Когда же фронт снова повернулся вспять, бывший казначей покойного наследника сокровищ Царя — царей Чингисхана, вместе с воинством Молчанова и его союзниками —  японцами ушел в Манчжурию.
Где у Фердинанда оставался еще один покровитель — белоказачий атаман, не обделивший старого друга помощью и заботой.