Любовь к искусству

 

                Дмитрий Санин

                ЛЮБОВЬ К ИСКУССТВУ


  К музыке я был неравнодушен с раннего детства. Когда мне было года четыре, мама повела меня в сад к дедушке Абраму. Потом я узнал, что это его фамилия, Абрамов. Сад был огромным. С его середины не видно было ни стен, ни заборов. Казалось, что это лес.

  Меня поразило необыкновенное количество яблок, слив, душистых груш. Дедушка водил меня по саду и угощал вкусными фруктами. Он не говорил со мной, зато всё время напевал полюбившуюся мне с тех пор "Степь, да степь кругом..." Тогда я в первый раз услышал эту песню, но, очарованный ею, не мог понять, как в той степи "замерзал ямщик", если рядом с ним был товарищ, который мог ему помочь.

  Потом я много раз слышал эту песню по радио и привык, что ямщик всегда "замерзал".

  Но только в 1946-м году я услышал, как в своём сольном концерте Н.К.Печковский, со свойственным ему трагизом, спел:"умирал ямщик". Всё стало ясно. Конечно, ямщик не замерзал, а умирал.

  Ещё не учась в школе, я часто бегал мимо дома, из окна которого был слышен голос, певший:"Вдоль по Питерской". Говорили, что это поёт Шаляпин.
- Над Доном есть большой кирпичный дом, вот там и живёт Шаляпин, - сказал мне один знакомый мальчик.  Но оказалось, что там живёт скрипач Шевляков, а вовсе не Шаляпин. Это меня разочаровало. К тому же, его называли "бас", а я сам слышал, что Шаляпин часто поёт тонким, бабьим голосом. Да и фамилия его казалась непонятной. Вот если бы он был Шляпин, тогда - другое дело.

  А ещё кто-то из старших ребят мне рассказал о знаменитом басе данковского дьякона РУбина. У него, мол, голос намного сильнее, чем у Шаляпина: от его баса свечки тухли, а однажды даже стекло в окне церкви лопнуло. К сожалению, мне не посчастливилось услышать Рубина, но люди, понимающие толк в пении, в один голос заявляли, что лучше баса, чем Рубин, нет, да и не может быть.

  Лет через 50 я услышал о Рубине в Тамбове, это был рассказ его внучки, Шуры Островской. Она приезжала в гости к двоюродной сестре, Зое Муковниной(обе они родились в Данкове). Шура гордилась своим знаменитым дедушкой Рубиным.

  Но ещё раньше, в Данкове, я знал Римму Михееву. Та тоже была внучкой Рубина. Когда, впоследствии, я рассказал Шуре и Римме друг о друге, то убедился, что они незнакомы. И чего только не бывает на этом свете!

  Мама любила певиц М.Максакову и О.В.Ковалёву. Русланову и Хор Пятницкого - выключала. Укладывая меня спать, она часто напевала:

- Горит в избе лучинушка,
  Горит в избе, сосновая,
  Сидит-прядёт хозяюшка...

     Эта песня навевала на меня тоску. А иногда она пела страшную песню:

- Злой чечен ползёт на берег,
  Точит свой кинжал.

    Я от страха с головой укрывался одеялом и быстро засыпал, чтобы злой чеченец не успел до меня доползти. На всю жизнь мне запомнилась её песня:

- Вечер был, сверкали звёзды,
  На дворе мороз трещал.
  Шёл по улице малютка,
  Посинел и весь дрожал.

- Боже! - говорит малютка, -
  Как озяб я, есть хочу!
  Кто ж согреет и накормит
  Меня, бедну сироту?

  Шла старушка той сторонкой,
  Услыхала сироту.
  Приютила и согрела,
  И поесть дала ему.

  Уложила спать в постельку.
- Как тепло! - промолвил он.
  Закрыл глазки, улыбнулся
  И уснул спокойным сном.
 
  Лёжа в тёплой постели, я очень жалел бедного малютку и любил добрую старушку, которая его приютила.

  Очень красивый разговорный и певческий голос был у моей старшей сестры, нашей ЗинУшки, как ласково называла её мама. У Зины часто менялось настроение и, соответственно, песни. В каком-то восторженном состоянии она пела:

- Солнышко всходит, роща вдали зеленеет,
  Ветерочек нежный травку ласкает любовно...

  А как-то, в начале 30-х, сырой холодной осенью, когда по оконному стеклу, как слёзы, сбегали капли дождя, она вдруг запела:

- Будет тусклым осеннее утро,
  Будет дождик весь день моросить,
  Ты услышишь протяжное пенье -
  То меня понесут хоронить.

  В № 16 журнала "Роман-газета" за 1970-й год в романе Аркадия Васильева "В час дня, Ваше превосходительство..." я прочёл, что это была любимая песня генерала А.А.Власова. А его соратник, генерал Г.Н.Жиленков, в шутку называл её гимном РОА.

  Мой брат Иван, в детстве переболевший менингитом, любил песни весёлые. Музыкальный слух у него был идеальным, а тексты запоминались хуже. Однажды он сказал:

- У нас все - артисты: Нинка поёт, Митька поёт и рассказывает, а я пою, рассказываю, да ещё и пляшу.

  Он любил петь: "Полюбил всей душой я девицу". Эту песню,"Любовь разбойника", я слышал в исполнении Н.К. Печковского, который во фразе: "...что красавица мне не верна..." на слове "красавица" брал такую гневно-звенящую ноту, что по спине слушателей пробегала дрожь.

  Старший брат Сергей много лет играл на басе в городском духовом оркестре, на губной гармошке, умел бить "степ" и показывать фокусы. Константин, погибший в начале войны, пел в компании "Тучи над городом встали" и др. популярные песни. Но самой певучей у нас была Нина. Цыганские романсы в её исполнении пользовались невероятным успехом у данковских зрителей. Ей кричали: "Ура!", "бис!". Талант ей был дан Богом.

  Однажды в раннем детстве Нина  со своей подругой Лёлей Ряховской гуляла на опушке Вислого леса. С ними были я и брат Лёли - Васёк, мой лучший друг. Нам с ним тогда было года по четыре.(А когда нам стукнуло по 6, мы собирались бежать в Африку. Если бы не холодный ветер, сорвавший с Васька фуражку и унесший её в Вязовню, мы бы с ним стали вождями диких африканских племён, может даже людоедов.)

  Нине и Лёле было уже лет по девять. Они рвали цветы, свивали венки и пели:

- Всё васильки-васильки,
  Много мелькает их в поле.
  Помню, у самой реки
  Мы собирали для Лёли...

  Вслушавшись, я подумал: "Васильки - это Вася, собирают их для Лёли. А Нина, а я - пустое место?..

  Как-то летом мы с братом Павлом пришли на кладбище, на могилу папы. Там мы уселись на холодном, упавшем, памятнике купца Мерцалова. Прямо перед нами стояла церковка с красивыми окнами, окружённая цветущими кустами белых роз и жасмина.
- А ты знаешь эту песню,- спросил Павел и потихоньку пропел:

- Там вдали, при долине
  Громко пел соловей,
  А я, мальчик на чужбине,
  Позабыт от людей...

  На словах: "На могилку ко мне уж никто не придёт,
              Только ранней весною соловей пропоёт, -
у меня защекотало в носу, и я чуть не заплакал.

  Когда мы возвращались домой и проходили мимо дома двоюродных Саниных, меня остановили Надя и Валя. Они были чуть старше меня. С таинственным видом Надя прошептала мне прямо в ухо:
- Ты знаешь, что Евгень Онегин и ПикОвая дама женились?
- Как это? - не понял  я.
- Да он ещё не соображает, ведь он маленький, - сказала Валя.
  Я обиделся и побежал догонять Павла.

  В первом классе наша учительница Анна Васильевна Фаддеева(она хорошо играла на пианино) уговорила меня запевать "Журавушку", а весь класс подхватывал припев:
- Жура, жура, журавель,
  Журавушка молодой.
  Меня стали дразнить "журавушкой", я злился и был рад, когда песенку:            
 
-"Пошла Маша в лес гулять,
  Чтоб цветочков там нарвать.
  Тихо всё в лесу молчит,
  Лишь кукушечка кричит."- запевала девочка, а я вместе со всеми пел только припев:

- Тихо всё в лесу молчит,
  Лишь кукушечка кричит...

  В начале 1937 года, когда я был уже в пятом классе, к столетию со дня смерти А.С. Пушкина  мне велели играть роль Старика в спектакле "Сказка о рыбаке и рыбке". Его ставила сестра Анны Васильевны. Мне было очень неприятно надевать лысый парик, чужие усы и бороду. На меня натянули ужасные домотканные портки, латанную рубаху-косоворотку в горошек, стоптанные лапти с онучами и подпоясали простой верёвкой. Я очень завидовал боярам и дворянам, одетым в великолепные, сверкающие золотом парчёвые одежды, сшитые из реквизированных поповских риз.

  На первом спектакле моя "старуха", Таня Ячикова, так вошла в образ, что плюнула мне прямо в глаз. Я обиделся, убежал со сцены, и меня с трудом уговорили продолжать играть бедного Старика.

  Спектакль прошёл с большим успехом. Все, почему-то, хвалили меня. Я этого не ожидал. Наверно, моему успеху помогли переживания брата Ивана, который всё время повторял:
- Митька, не подкачай!

  До войны в Данкове было много хороших драматических артистов. Среди них выделялись трагик Казаков, Петров, Игнатов, Дерибизов. Был очень хороший духовой оркестр. В нём играл мой старший брат Сергей. А года за два до войны я стал бить в нём на большом барабане.

  В первые дни войны мы провожали на фронт своих земляков, играли бравые марши, пока поезд с ними не уходил за поворот. Потом играли в госпиталях для раненых. Постепенно почти все музыканты и сами ушли на фронт, и наш оркестр прекратил своё существование.

  В Данкове был хороший хор, которым руководил бывший церковный регент Белкин, затем А.Жучков. До сих пор помню замечательных  певцов: Баловнева, братьев Макаровых. Хорошо исполнял неаполитанские песни и сам Анатолий Жучков. Завораживала своим пением Валя Дуракова-Еремеева. Особенно проникновенно она пела :"Не брани меня, родная". Но мою сестру Нину зрители любили больше всех.

  Замечательный баритон был у Николая Фёдоровича Кузовкина. Он часто пел с духовым оркестром, без микрофона. Иногда его мужественный голос перекрывал "форте" медных труб. Он так здорово пел "Когда я на почте служил ямщиком", что лучшего исполнителя этой вещи я не слышал многие годы.

  Я тоже пел в хоре. Стоял рядом с Лёлькой Лебедевым. Он был постарше меня и преподавал мне первые вокальные приёмы. Так, на низких нотах, он требовал, чтобы я прижимал подбородок к грудной клетке, а если я забывал, он бесцеремонно хватал меня за нижнюю челюсть и прижимал её к моей груди.

  Конечно, он проделывал это только на репетициях. Лёлька(Алексей) на ходу мог переделать слова любой песни. Вместо:
- Встань, казачка молодая, у плетня..., он пел:
- Встань, казачка молодая, на плетень,
  Покажи свою лохматую ...нь.

  Похабные слова звучали у него складно, мы хохотали до упаду.

  После войны он закончил консерваторию и долго играл в оркестре Большого театра. Был профессором Московской консерватории, первым в мире открыл класс тубы.

  В 1960-м году в антракте оперы "Риголетто" мы встретились с ним в Большом театре, поговорили о том, о сём, вспомнили о днях минувших. А в следующий раз я увидел в Данкове уже его памятник на кладбище, рядом с могилой его отца.

  В начале сороковых, в Рязанском военном училище я был ротным запевалой. Всех ротных запевал водили в театр им. С.Есенина на усиление мужской группы хора при подготовке концерта ко Дню Красной Армии.

  В зиму с 1945-го на 1946-й год ИСКУССТВО спасло меня в суровом северном лагере от верной голодной смерти. С тех пор я считаю ИСКУССТВО святым и с болью переживаю, когда его оскверняют всякие пошлые, наглые крикуны и хрипуны, готовые проглотить микрофон.

  Жаль, что теперь мы очень редко имеем возможность наслаждаться настоящим, облагораживающим человека ИСКУССТВОМ. А это не только плохо, но и СТРАШНО!