15

-15-

Вернувшись домой, первым делом иду проверить, как там папа и Лиза, и нахожу их в гостиной. Оба посапывают перед телевизором под очередную серию Паровозика Тома – один громче, другая потише. Фрэнк разводит в камине огонь, а я на кухне ставлю чайник. На улице опять льёт. Что может быть приятнее, чем тихий вечер дома, у камина, с чашкой крепкого чая, в то время как за окном хлещет холодный дождь?
Я возвращаюсь в гостиную с двумя кружками сладкого чая – бергамотовый для меня и обычный с лимоном для Фрэнка, – и тут нашу домашнюю идиллию разрушает скрежет ключа. Никак, Руперт – я отдал ему запасной ключ.
– Чёрт! – недовольно ворчит Фрэнк. – Кого принесла нелёгкая в такое время? Уже час ночи.
– Это мы, – чмокает Руперт из прихожей. – Мы с Крессидой решили пропустить по стаканчику перед сном.
– А, – вздыхаю я. – Замечательно.
Я уже настроился на тихий, интимный вечер вдвоём. Думал, посмотрим “Крестного отца”, Фрэнк побольше расскажет мне о похотливых самках и ещё посмешит меня своим северным деревенским акцентом. И главное, даст мне пару полезных советов касательно секса. Или даже покажет. А что? Я ему нравлюсь. Я сексуально неудовлетворён. И я достаточно пьян, чтобы наделать глупостей. И Фрэнк тоже пьян. Хотя Руперту эти советы пригодились бы больше, ибо он совершенный профан в постели. Может, нам устроить семейный просветительский семинар? Только без Крессиды, бедняжка этого не переживёт.
– Добрый вечер. – Щеки Крессиды сейчас ещё розовее, чем в начале вечера. – Ах, мы так славно провели время.
– Да, – киваю я, – это хороший ресторан. Там очень романтичная атмосфера – все эти зеркала.
– И отличный выбор вин. – Руперт нагло обращается к Фрэнку, который поднимает на него колючий взгляд.
– Я не слишком хорошо разбираюсь в винах, предпочитаю пиво или что покрепче, – отзывается тот.
– Слушай, перестань строить из себя неотёсанного болвана, – говорю я Фрэнку, когда он со злостью тычет кочергой в поленья. – Руперт тоже ничего не смыслит в винах. Он так сказал, только чтобы произвести впечатление на Крессиду.
– На Кресс. – Самому Руперту и его кресс-салатовой подружке это кажется необыкновенно смешным, и они начинают ржать, как пара лошадей. Встали, значит, посередине комнаты, строят друг другу глазки и никуда не собираются уходить.
– Что будете пить? – спрашиваю я, безуспешно пытаясь скрыть раздражение. – Кипяток в чайнике, а на холодильнике стоит бутылка кальвадоса.
– Я бы не отказался от “ун петит Кальва”. – Руперт уверен, что это он по-французски сказал. – А ты, Кресс?
– Ой, я и не думала, что ты знаешь французский, – расплывается в улыбке Крессида.
– У него масса скрытых талантов, – ворчу я, надеясь, что либо удастся напоить их здесь и отправить, наконец, в комнату Руперта, либо они заберут с собой бутылку и напьются уже в его комнате.
– А я бы не отказалась от ещё одного бокала белого вина. – Крессида глядит на меня с некоторой досадой.
– Руперт, кухня вон там, – намекаю я. Он стоит, потирая руки, и пялится на точёные лодыжки Крессиды. – Я тебе не официант.
– Спокойно, спокойно, – бормочет Руперт и неверной походкой направляется на кухню. – Уже иду. А кростини не осталось?
– А вы тоже хорошо провели время? – спрашивает вежливая Крессида.
– Отлично, – говорит Фрэнк, присаживаясь на подлокотник кресла, в котором сижу я. Он рассеянно наклоняется и мимолетом втягивает запах моих волос, как будто это не я сижу, а Лиза, к которой он всё время тайком принюхивается. Я это давно заметил, но разве его можно винить за эту слабость – она и в самом деле восхитительно пахнет.
– А что вы делали?
– Сходили выпить в бар, оттуда пошли на скучную вечеринку, встретили там Доминика, моего бывшего, – я замечаю, как Крессида на секунду сморщилась, но продолжаю рассказывать. – А потом славно поболтали за ужином. Про секс.
– Ты просто помешан на сексе, – встревает Руперт, возвращаясь с двумя бокалами. – И всегда был таким.
– Правда? – спрашивает Фрэнк с неподдельным удивлением. – Невероятно.
– Правда? – вторит ему Крессида. – А откуда, – улыбается она, играя ямками на пухленьких влюблённых щёчках, – это известно вам?
– Оттуда, где он с ним этим занимался, – Ну и хам же этот Фрэнк. Немного такта ему бы не помешало.
– Славно сказано, – говорю я ему со вздохом.. – Просто отлично, Фрэнк.
– Простите? – Крессида недоуменно смотрит на нас.
– Я сказал, – невозмутимо отвечает Фрэнк, – что Руперт знает об этом, потому что он его трахал. Он. Его.
– Не называй меня “его”, – возмущаюсь я. – Фрэнк, имей хоть каплю приличия.
– Он трахал Даниэля, – невозмутимо поправляется Фрэнк. Крессида в затруднении, вид у неё не слишком радостный. Кажется, она слишком много выпила, поэтому так медленно реагирует.
– Это было давно, – утешаю я, – один или два раза.
– Ну, по-моему, больше, чем два, – со смешком вставляет Руперт. – Ой. – К нему вдруг вернулась память. – Ой, да. Ой, черт! Проклятье! Чёрт побери. Э-эм, Кресс?
– Да, – отзывается она ледяным тоном.
– Кресс, видишь ли... Дорогая, понимаешь... Дело в том...
– Дело в том, что мы были любовниками, – перебиваю я его лепет. Иногда эта английская тряпка выводит меня из себя. – Это было сто или двести лет назад. После Кембриджа.
– А ты об этом не знала? – спрашивает Фрэнк.
– Нет, – тихо отвечает Крессида.
– Вот чёрт. Прости, дорогуша, – извиняется Фрэнк. Надо было предупредить его, чтобы держал язык за зубами. Я чувствую себя немного виноватым.
– Мы были очень молоды, и это было ошибкой, – убеждаю я её. – Катастрофой. И длилось всего тридцать секунд.
Фрэнк смеётся, но тут же изображает раскаяние.
– Я имел в виду наши отношения, - недовольно зыркаю на него я.
– А теперь вы просто... друзья? - гундосит Крессида.
– Да, – отвечаем мы с Рупертом хором.
– И ты забыл упомянуть об этом, когда рассказывал мне о себе за ужином? – вопрошает Крессида, пристально глядя на Руперта.
– Похоже, так. – Руперт заливается румянцем.
Бедняжка Руперт. Ему ничего не остаётся, как изображать приступ временной амнезии.
– И ты спишь в его доме.
– Дорогая, я живу в США. Где мне ещё спать?
– В гостинице, – твёрдо говорит Крессида.
– Но у меня две свободные комнаты, – встреваю я. – В этом огромном доме полно места. К чему лишние траты. И потом, он приезжает сюда не чаще чем раз в год.
Фрэнк опять коротко гогочет. По-моему, он не самого лучшего мнения о Руперте. Когда мы с ним познакомились в Париже, Фрэнк сказал, что все представители среднего класса – членоголовые.
– Правда? – спрашивает Крессида. Мы её явно не убедили.
– Правда, – уверяю я. – Честное слово. И если тебя это интересует, официально заявляю, что мы с Рупертом не трахаемся.
– Нет, – в её голосе снова звучат холодные нотки, – не интересует.
– Значит, – весело продолжаю я, тактично умолчав, что на самом деле её это очень даже интересует, и нечего врать, – никаких проблем нет, так?
– Конечно, нет, – подытоживает Руперт, обняв Крессиду за плечи и целуя в щёку.
– Просто это как-то, хм, ненормально. Разве нет? – спрашивает Крессида, не реагируя на поцелуй. – Но думаю, вы считаете это просто современным отношением к жизни.
– По-моему, это вполне нормально. Неужели лучше, когда двое людей, которые раньше питали взаимные чувства и даже жили вместе, теперь не хотят иметь ничего общего и шарахаются друг от друга как психи?
Как это меня бесит! Так по-английски, так по-ханжески. Нет, в самом деле. Вот Руперт. Он был когда-то важной частью моей жизни. И я по сей день очень нежно к нему отношусь, в некотором смысле. И что мне теперь делать? Перестать с ним общаться только потому, что раньше мы спали в одной постели, а теперь нет? Он меня не бил, не изменял, не оскорблял и вообще был очень милым. Мы просто сошлись не совсем обдуманно, зато вполне обдуманно разошлись. И вот теперь какая-то Крессида, да и не только она, позволяет себе смотреть на меня свысока только лишь из-за того, что мы с Рупертом друзья, и он иногда останавливается в моём доме на ночь. Почему? Почему это считается странным, если это самые что ни на есть нормальные отношения? Мой дядя Анри так любил свою бывшую жену, что пару раз в год спал с ней по старой памяти, и что? Кого это вообще касается, какое этим лицемерным, ничтожным ханжам дело? Впрочем, не думаю, что сейчас подходящее время, чтобы приводить в пример дядюшку Анри.
– Нет, – медленно говорит Крессида, – наверное, это не лучше.
– Ну, тогда, ради всего святого, ведите себя как взрослая женщина! – говорю я, слегка переборщив в интонациях и вызвав тихое “полегче” со стороны Руперта.
– А вас не волнует судьба вашей дочери? – робко спрашивает Крессида.
Я не говорю ей, что Лиза мне не дочь. Если она не может принять мою дружбу с Рупертом, сомневаюсь, что она поймёт, как взрослая женщина (Хани) могла доверить своего ребёнка голубому другу (мне), с которым её не связывает ничего, кроме дружеских отношений. Впрочем, я знаю, к чему она клонит. Сто раз это слышал.
– Элизабет? А что с ней? – Ещё немного, и я окончательно выйду из себя.
– При моей работе...
– Крессида работает гувернанткой, – поясняет Руперт. – Но она делает карьеру. То есть она работает только в очень богатых семьях.
– Просто я часто вижу, как это сказывается на маленьких человечках. Я имею в виду, когда у них два папы или две мамы. – Немного растерянно продолжает она, переводя взгляд с меня на Руперта.
– Случается, – соглашаюсь я. – Что ж, к счастью, у нас с Рупертом не было маленьких человечков. (Честное слово, до сих пор я был свято уверен, что “маленькие человечки” – это эвфемизм для “карликов”.)
– Но с вашим бывшим мужем...
Крессида вздыхает:
– Ну, с вашим партнером. В социальном и личностном плане, – цитирует она, как отличница-зубрилка, – ребёнок развивается наилучшим образом в условиях полной семьи с двумя родителями. Разного пола. То есть имеют перед собой ролевые модели и мужчины, и женщины.
– Да что вы говорите, – вежливо удивляюсь я. – Замечательно.
– А ваша дочка, – продолжает Крессида, – растёт без матери, понимаете?
– Зато с отцом, который помешан на сексе, – с улыбкой добавляет Фрэнк.
Его попытка свести все к шутке не удалась. Фрэнк – просто уникум. Даже бровью не повёл, ни тени смущения на лице.
– Многие дети вообще растут с одним родителем, – говорю я многозначительно, в упор глядя на Фрэнка. – Ничего с этим не поделаешь, Крессида. Вряд ли матери-одиночки стали таковыми оттого, что однажды утром им пришла в голову гениальная мысль забеременеть и потом разойтись с мужем. По-моему, никто не желает своему ребенку расти безотцовщиной. Кроме того, у Элизабет есть мать – моя подруга Хани. И я не отец девочки, я её крёстный. И я сижу с ребёнком, потому что мне это в радость. И ребёнку хватает внимания.
Крессида трогает меня за руку:
– Я не это имела в виду.
Я перебиваю её резко:
– Ну, так что же вы тогда имели в виду? Будьте любезны объяснить вкратце, потому что уже поздно и очень хочется спать.
– Да ничего особенного, я так просто...
– Спасибо, что поделились с нами своими соображениями. Кстати, хочу вам всем заметить, что, по моему убеждению, если родители живут раздельно, это вовсе не значит, что их ребенок непременно страдает энурезом и психическими отклонениями. Об Элизабет есть кому заботится.
– Простите, если я некорректно выразилась, – бормочет Крессида. – Но я действительно считаю, что семья имеет большое значение...
– Мы все считаем, что семья имеет большое значение, – резко обрываю я. – Только у одних из нас близких родственников оказывается больше, чем у других. Вот и вся разница.
– М-м, – мямлит Крессида, которая явно не изменила своего мнения, но в отличие от меня готова к примирению.
– А что касается секса, то, откровенно говоря, я не понимаю, почему, родив ребенка, Хани должна была превратиться во фригидную монашку. Я не понимаю, почему я должен забыть о сексе, если фактически взял на себя всю заботу о ребёнке. Не просветите меня в этом отношении? Видите ли, я не занимаюсь сексом на глазах Лизы. Я не прихожу к ней в комнату со словами: “Эй, детка, гляди, какого мужика я себе урвал. Хочешь посмотреть, милая?”
– Хм, вы правы.
– Рад, что мы это выяснили. Я иду спать.
К своему ужасу, понимаю, что я на взводе и от переизбытка эмоций готов расплакаться.
– Нет, – говорит Фрэнк, кладя руки мне на шею и массируя плечи. – Останься.
– Пожалуйста, не уходи, – просит Руперт. – Выпей чего-нибудь. Вот, возьми мой бокал, – и протягивает мне бокал с кальвадосом.
– Пожалуйста, – вторит ему Крессида.
– Хорошо. – Я поворачиваюсь к Крессиде: – И прошу прощения. Я слишком бурно реагирую на подобные разговоры.
– Все нормально. С моей стороны было неосмотрительно поднимать эту тему. Я слишком много выпила.
– Нет. Просто не люблю, когда люди начинают лезть в мою жизнь и воспитывать меня, говорить, будто у меня странный подход к воспитанию ребёнка.
Фрэнк суёт мне мятый носовой платок, и я сморкаюсь.
– У Элизабет в жизни есть мужчина! У неё их много, – объявляю я, указывая на Фрэнка. – Так что ей не грозит вырасти лесбиянкой, до смерти боящейся мужчин. И у неё есть крестный отец – я. И у неё есть мать, которая любит её больше всех на свете. У неё прекрасная няня. Друзья. А теперь давайте сменим тему.
Некоторое время мы сидим в тишине.
– Как насчёт фильма? – шепчет Фрэнк.
– А который час?
– Почти два.
– Давай посмотрим в другой раз. Я бы хотел завтра поспать подольше, но Хани собиралась приехать рано. А завтра выходной.
– Ладно, ты, наверное, прав.
– Я иду наверх принимать ванну, – говорю я и встаю. На ногах я держусь не слишком уверенно – не надо было залпом пить бренди Руперта.
– А я иду спать, – сообщает Фрэнк.
– А ты как? – спрашиваю я Руперта. – Не устал? Уже два часа ночи.
– Да нет, не очень, – отвечает Руперт, косясь на Крессиду, которая изучает пол.
– Крессида, ты тоже можешь остаться, – улыбаюсь я ей, направляясь к двери. – Спокойной ночи.
Пусть сами разбираются. Хотя она не похожа на девушку, которая даст на первом же свидании. Да что там, я же ничего в этом не понимаю, – может, она очень даже похотливая самка.
Быстренько принимаю ванну и забираюсь в постель. Сворачиваюсь клубочком, но как только моя голова касается подушки, я понимаю, что перенервничал и не могу сейчас уснуть.
Я встаю, одеваюсь и быстро выхожу из дома. За углом есть бар, который работает до самого утра. Мне не очень нравится это заведение, но сейчас абсолютно всё равно – лишь бы не быть одному.