19. Дуэль

                Двум Иринам: Рувинской и Бабич

Совсем не помню, в каком  предвоенном году, но  что зимой было – это  точно. Иначе откуда бы  взялась  в моём кармане  рукавичкa?

Мы с родителями и  моей старшей сестрой Марленкой пришли в гости к тёте Рае – жене папиного родного старшего брата Лёвы Рахлина, который сидел. В другой части своих записок я уже рассказал о том, как его дочь Стелла (она лишь на годик старше меня) сообщила мне об этом его занятии («Он вовсе не пограничник, он… сидит»), а я, будучи ещё лишь детсадовцем, задал ей, школьнице, довольно нелепый вопрос: «Сидит? На чём сидит?» Но здесь это не важно, а важно то, что у Стеллы  во время этого нашего визита находился также  её двоюродный брат Алик Рутштейн – долговязый, рыжий и флегматичный мальчик – годом, кажется, старше Стелы и, стало быть, двумя годочками старше меня.

А поскольку Вам, Ирина Рувинская, я обязан тем, что описываю этот не придуманный мною, но случившийся в моей жизни эпизод, то упомяну, что мама этого Алика побывала к тому времени замужем за его папой – Лёвой Рутштейном. И она же, в девичестве Таня Шехтер,  была родной сестрой  Веры Шехтер, вышедшей замуж за  Бориса Карловича Бабича – замечательного врача-ортопеда. У Веры и Бориса родилась дочь Ирина – Ваша  тёзка и хорошая знакомая, известная журналистка  Ирина Бабич.

Из этого рассказа не так уж легко уловить, но Вы, я уверен, поняли: мы с Ириной Бабич связаны – если  не родством, так свойств’ом. И довольно-таки близким. Конечно, мы – «не муж с женой и не брат с сестрой». Но наша с Марленой двоюродная сестра Стелла приходится двоюродной же сестрой двоюродному же брату Ирины Бабич!

Однако были и ещё обстоятельства, сблизившие наши семьи: испытав потрясения 1936 – 1937 года, мои с Марленой родители были вынуждены сдать в поднаём одну из трёх комнат нашей изолированной квартиры. И сёстры Шехтер поселили там свою пожилую маму, Розалию Мироновну – родную бабушку Иры Бабич. Ира бабушку очень любила и чуть ли не каждую неделю приходила к ней ночевать.  Из соседней комнаты мы хорошо слышали её бодрый, жизнерадостный, всегда ликующий голос. Его интонации (мне кажется, с тех пор не очень изменившиеся) хорошо известны вот уже двадцать лет слушателям радиостанции РЭКА – израильского радио на русском языке: «Ах, бабушка! (звучал восклицательный знак в конце чуть ли не каждого слова её реплик)  как я рада! Что, наконец, лягу! На твою! Высокую! Постель!»

Маму и папу Иры я часто видел, но мало с ними общался. А вот её тётю Таню помню гораздо лучше. Она была известным в Харькове врачом и в конце войны, когда наши семьи вернулись из эвакуации, возглавляла одну очень важную клинику. Нашего с Марленой отца мы привезли   тяжко больным и положили в  урологическую клинику, так как у него была опухоль мочевого пузыря. И вот пришла его проведать Татьяна Эммануиловна Шехтер – отец в шутку ещё до войны называл себя её поклонником, (впрочем, в шутке могла таиться и доля правды: это была милая, привлекательная женщина). Она с порога палаты возмущённо воскликнула: «Что за поклонник без мочевого пузыря?!» - и этим так насмешила больного, что у него колики начались…

А вот сынок её был (или казался мне&) совершенно другим: как я уже сказал, флегматичным, неулыбчивым, скучноватым… в тот день он чем-то меня задел или обидел, так что я искал, с кем поделиться, - и наткнулся на родную сестру, увлечённую какой-то книгой. Стал ей жаловаться, а она и говорит мне:
 
– Ну, вызови его на дуэль!

Ответ поставил меня в тупик: «А как это?»

– Ты  должен бросить ему перчатку, – сказала Марленка. И добавила:  – Так    поступали во времена Пушкина. Или напиши ему письмо. «Короткий вызов, иль картель»…
Писать «картель» мне показалось хлопотно, да я и писать-то ещё не умел и потому решил ограничиться перчаткой. Достав из кармана своего пальтишка  байковую, с одним большим пальчиком, варежку, я вошёл в комнату и на глазах всей честной  компании братьев и сестёр метнул эту варежку в Алика. Варежка упала на пол. Алик  поднял её двумя пальцами и молча вышел в коридор. Я поплёлся за ним. Он шёл не оборачиваясь, а я  поспешал за противником, не предвидя его намерений и, по всей правде, совершенно не представляя, что же это такое – дуэль  Мой обидчик вошёл по длинному коридору коммуналки в общую кухню – и я за ним. Он подошёл к помойному ведру, приподнял крышку, молча опустил  в ведро мою варежку – и отправился обратно. Так завершился один из самых романтических эпизодов моего детства.

*
После войны я своего противника по той дуэли часто встречал в городе, мы здоровались, но не общались. Семья Бабич из Харькова уехала вскоре после конца войны,  у нас оставалась, правда, большая групповая фотография литературной студии при харьковском отделении Союза советских писателей, где, среди прочих, были и Марлена, и Ира. Потом я стал встречать очерки Ирины Бабич в «Известиях». Об Алике мне иногда рассказывала Стелла – наша «общая» с ним кузина. В 70-е, кажется, годы  стало известно, что он с женой уехал в Америку.
Где-то в 80-е годы состоялась свадьба сына Стеллы.  Большинство гостей уже во всю пировало за столами, когда в помещение кафе или столовой, где проходило торжество, вошёл… Алик Рутштейн! 

Лишь через несколько минут я осознал, что это не он, а его родной единокровный брат по отцу. Но какое сходство! Правда, мне бросилась в глаза разница в темпераменте. Младший Рутштейн (кажется, Витя?) схватил на руки щупленькую тётю Раю (Стеллину маму) и принялся носиться с нею по всему залу…  Такой противник (окажись он на месте своего родного брата) вряд ли спокойно выбросил бы брошенную ему варежку на помойку. Нет, уж он бы не преминул выйти к барьеру и – как знать? – очень может быть, что застрелил бы меня наповал!

Так что мне с единственной в жизни дуэлью очень повезло!