Калмыцкий чай

     С лёгким щелчком зелёная флешка отделилась от системника, словно маленький шаттл. Внутри вместо отважных астронавтов были скучные таблицы, составленные по итогам обхода очередной многоэтажки. Знаю, кое-кто посмеивается надо мной. Им кажется, что в сорок уже несолидно звонить в чужие двери, всякий раз предлагая комплекс услуг нашей кабельной сети. Но сиднем сидеть в офисе и поминутно смотреть, долго ли ещё до перерыва, по-моему, куда смешнее!    
     Я давно заметил негромкое шуршание... Так выражают неудовольствие газета или фольга от шоколадки, потревоженные сквозняком. Старался не обращать внимания, полагая, что странный звук раздаётся из системного блока. Выключив компьютер, не торопился вставать. Думал о том, что знакомое потрескивание остывающего монитора – по-своему тоже вздох облегчения… Прежний шорох, теперь ничем не заглушаемый, вынудил меня отодвинуть стул и опуститься на колени. В детстве боялся мышей. Этот, казалось, навсегда забытый страх смутил и придал решимости! Я увидел огромного чёрного жука... Попроси он о защите, не задумываясь отломил бы от столовой ложки часть, которая служит посредником между тарелкой и ртом, - она преобразилась бы в отличные латы для жесткокрылого! Выходит, жук попал в квартиру и всё время, пока я работал за компьютером, бродил под столом. Говорят, боковые и задняя стенки системника излучают нечто вредное. Я даже посочувствовал жуку. Он напомнил мне одинокого смотрителя заброшенной АЭС. Взял клочок бумаги с какими-то  каракулями и подцепил  пришельца. Пойти в санузел и утопить его? Недавно я прочитал роман Мураками. Это и спасло моего гостя. Жуткие  жаббервоги, живущие в подземных коммуникациях, пьющие сточную воду и питающиеся отбросами, не выходили у меня из головы. Вдобавок выяснилось, что эти существа – переосмысление милейшего Чебурашки… Обидно. Поэтому выдворил жука на балкон. Наверняка он одобрил такое решение!
     Без десяти десять я натянул любимые голубые джинсы и майку с логотипом нашей компании: пора ехать в спальный район. Думаю, когда окажусь там, люди уже будут бодрствовать, опровергая термин «спальный». По выходным моя работа превращается в сизифов труд. Кто-то на море или на даче, кто-то спасается от июльского зноя под сенью парков… Убедившись, что оставшихся со вчерашнего дня бланков договора и рекламных листовок вполне хватит, я застегнул портфель и покинул квартиру. Воспоминание о жуке вызвало улыбку - иногда насекомым доверяешь больше, чем людям...
     Но вместо того чтобы плестись на ближайшую остановку, я преспокойно зашагал по направлению к следующей и через несколько минут оказался на тихой улочке, идущей вдоль уютного, как ухоженный балкончик, сквера. Узкую полоску земли, отделявшую меня от дороги, обрамляли кусты роз. Пространство под ними усеивали белые, жёлтые и малиновые лепестки. Сколько здесь простыней и покрывал для Дюймовочки! Впрочем, не помню, лепестки каких цветов она предпочитала.
     Когда я  подходил  к перекрёстку, рядом с которым и находится остановка, раздался первый раскат грома. В портфель можно не заглядывать: предпочитаю пережидать дождь где придётся, нежели таскать с собою зонтик. Крупные капли врезались в густую листву над моей головой. Некоторые долетали и до лица, касаясь разгорячённой кожи, будто чьи-то прохладные пальцы. Дождь усиливался. Капли, уже не казавшиеся крупными,  десятками пробивались сквозь кроны деревьев. На днях я хотел написать о них стихотворение. По сути, дождинки живут только между небом и землёй. Стоит им достигнуть твёрдой поверхности, как они превращаются просто в воду. Неплохая мысль, но чего-то не хватило, чтобы выразить её в стихотворных строчках. С давних пор моя голова стала кладбищем идей, но я ещё верю, что когда-нибудь они восстанут из мёртвых.
     Я пересёк проезжую часть перпендикулярной улицы и побежал к «Театральному», показавшемуся справа. Маленький островок, около которого притормаживают троллейбусы и автобусы, остался сиротливо ждать меня. Не заглядывал сюда  много лет. Не потому, что  жадный или не люблю полакомиться вне дома. Просто не с кем. Люди, открывавшие кафе, не ломали голову над названием и породнили его с театром, расположенным напротив. Посетителей не было. Официантка, облачённая в фирменную футболку кофейного цвета и ниспадавший с колен фартук того же оттенка, сидела за одним из столиков и читала какую-то толстую книгу. Меня заинтересовало всё: и надпись «Сейчас подойду!» на футболке, словно девушка немая, и фартук, больше похожий на юбку, и книга в её руках. Она встала, забросив чтение, и направилась ко мне с меню. На бледном лице появилась тень заученной улыбки, наверное, это означало «Здравствуйте!». Может, она и вправду немая? Я тепло улыбнулся в ответ и едва удержался от шутовского предложения посодействовать в подключении кабельного телевидения.   
    Бегло просматривал незнакомые наименования чая и кофе, приготовленных по различным рецептам. Неожиданно взгляд остановился на словосочетании  «Калмыцкий чай». Его частенько пила моя бабушка, у которой, как у Христа за пазухой, я прожил все студенческие годы. На мгновение забыл об официантке, ожидающей заказ, и попытался извлечь из глубин памяти рецепт… отломленный от брикета кусочек, состоящий из зеленого и черного чая, степных трав,  опустить в кипящую воду, влить туда же молоко. Добавить по вкусу соли. Сняв питьё с огня, положить в него кусочек сливочного масла… Раз за разом я не принимал бабулиного приглашения, предпочитая кофе, правда, этот напиток она тоже любила и не настаивала.
     Недолго поколебавшись, опять выбрал кофе. «Сейчас подойду» кивнула и ушла, а я остался наедине с  грустью по ушедшему времени. Иногда мне кажется, что прошлое никуда не исчезает. Оно записано на  особые плёнки. Можно восстановить каждый кадр, каждую интонацию. Архив находится внутри нас.
     Прихлёбывая горячий терпкий напиток, слегка нелепый в жару, я думал о бабушке. Её не стало много лет назад. Не хочу говорить двадцать или тридцать - просто много. Часы безостановочно отсчитывают время, не обращая внимания на людей. Пока я жив, количество лет, разделяющих нас, будет расти. После смерти бабушки дед женился во второй, а потом и в третий раз. Я не мог приходить  в дом, где поочередно хозяйничали чужие. Он автоматически тоже стал чужим. У меня даже нет фотографий, на которых всё по-старому, и мы всегда рядом. Дед не отдал их... Кофе переселялся из чашки в мой желудок. Одновременно приходило решение отложить на пару часов работу и съездить туда. Я не собирался узнавать, жив ли дед, хотел просто пройти по знакомой улице, мимо бабушкиного дома.
     Выйдя из кафе, я повторно бросил извиняющийся взгляд на остановку и снова перешёл через дорогу. Дождь уже прекратился. По водостокам звенели безобидные струйки. Образ первых капель, гибнущих при столкновении с землёй, больше не возникал в моем воображении. Вместо этого я подумал о каплях последних. Освещённые солнцем,   они отражают свет, и на небе появляется радуга. Выходит, у дождинок тоже разнятся судьбы.
     Когда прибыл троллейбус, идущий по нужному маршруту, меня чуть не остановило то обстоятельство, что его бока пестрели рекламой конкурирующей компании. Пассажиров, как и следовало ожидать, было немного. Моё любимое место на задней площадке у окна вообще пустовало. Предстоял путь из десятка промежутков от остановки до остановки. Машинально я наблюдал за всем, что проплывало мимо по обеим сторонам улицы. Может, это и есть кинохроника жизни? Молодые женщины катили коляски или вели за руку своих отпрысков. Растрёпанные парочки, как видно, возвращались домой после бессонной ночи. Пенсионеры несли что-то в тощих пластиковых пакетах - я даже чувствовал запахи горячего хлеба и свежей газеты. По своим делам пробегали бездомные собаки.  Постепенно троллейбус углубился в районы, где я бываю редко, где вообще, не бываю. Город похож на живой организм, в нём постоянно происходит своеобразное деление клеток: строятся дома, засаживаются аллеи. Отмирание же всего старого мало кого заботит...
    Я оживился, когда нас обогнал мотоциклист с пассажиркой за спиной. Оба не потрудились надеть шлемы - её длинными волосами играли встречные потоки воздуха. Всегда очень переживаю, слыша рёв разгоняющегося байка. Не могу сказать, что волнуюсь о человеке, управляющим им, скорее, представляю себя в бурном потоке машин на юркой и беззащитной «Honda» или «Yamaha». Через мгновение их как не бывало. А я припомнил мультфильм, который смотрел вместе с дочкой... Тогда, в начале девяностых, по ТВ показывали различные программы для желающих изучить иностранные языки. После англо-русской болтовни ведущих и начинался специально не продублированный мультик. Два персонажа,  не помню, люди или зверушки, садились на мотоцикл и срывались с места. Набрав скорость, они поднимались в воздух под романтичную песню.   
     Наконец я увидел знакомую до боли остановку, на которой не выходил много лет. Всё вокруг было по-другому. Но моим глазам предстала картинка из прошлого, и сердце, часто упоминаемое в стихах ради красного словца, действительно сжалось, а потом заныло. Отсюда каких-нибудь пять минут ходьбы до бабушкиного дома. Я спустился в подземный переход. Интересно, посещала ли хоть одну из девчонок, торгующих здесь журналами и дисками, безумная мысль, что многотонные конструкции у них над головой могут рухнуть с парой случайных машин в придачу? У меня такие возникали раньше, а теперь показалось, что перекрытия легли тяжким грузом на мои плечи. Я благополучно выбрался наружу и пошёл вниз по улице, не ощутив прежней лёгкости. Мелодичный женский голос с неестественными «ж» и «ш» рассказывал о товарах, представленных в ЦУМе краевого пошиба. Сбежав по широкой лестнице, я оказался у старинного особняка, где, кажется, располагалась поликлиника. Фасад явно «помолодел» - домам тоже делают пластические операции. Следом потянулся музей. К своему стыду, я ни разу в нём не бывал, хотя проходил мимо ежедневно. Львиные морды над входом угрожающе, а может, и обиженно, оскалились мне вслед. Я опустил голову и проговаривал  слова, которые сказал бы бабушке…
     И вдруг глаза, да, сперва именно глаза, увидели обычный металлический забор. До сознания ещё не доходило, что ворот, скамейки, знакомой двери больше нет. По-моему, существует заболевание, когда картинка, воспринимаемая зрением, не достигает мозга, будто посреди линии случился обрыв. Что-то подобное происходило со мной. За забором ничего не было, ни одного этажа строящегося здания. Сколько я ни оглядывался, никакого паспорта объекта... Огороженный пустырь… Архив, закрытый для живых… Дом, которого нет…
     Я стоял потерянный. Один внутренний голос нашёптывал: «Хорошо, что здесь ничего нет. Дом без бабушки не имеет права на существование. Тебе самому от этого легче». Другой возражал: «С этим местом у тебя связано много тёплых воспоминаний. Память – большая часть человеческого «я», вот родная некогда улица и привела тебя в прошлое, скрытое от чужих глаз». Мне оставалось решить, какие мысли сделать официальной версией, а какие посчитать сомнительным суждением. Спросить бы у кого, давно ли снесли наш дворик. Старая липа снова цвела, акация смотрела на гостя глазком покинутого рассохшегося скворечника. Деревья молчали. Они помнили бабушку, они знали, в отличие от меня, куда всё подевалось, и молчание скорее выражало сочувствие, чем осуждение. Под шелковицей, которую в наших краях никто так не называет, ходили голуби и клевали чёрные кляксы ягод. Но птицы не знают языка людей, а люди не понимают их воркования. Я кивнул на прощание тутовнику, будто изгнанному с одной из многолюдных улиц, и вдруг осознал, что сам давно стал таким же изгоем.