Он расставался со мною 24

                24

     Королевство заиграло новыми красками.
     Теперь Прага мне напоминает расписную шкатулочку, где собраны самые красивые камешки, а Вена резной комод, где хранится императорское наследие. Занимательно вернуться из имперской библиотеки (ныне государственной), где можно читать рукопись шестнадцатого века под присмотром служителя в специально отведенной комнате любому, и полюбоваться на Гавелак.*

     Алле вдруг дызнуло в голову, что раз Никольская депортирована на родину, то Серебряного можно из очереди на аудиенцию подвинуть, по крайней мере, выбросить из шестерки. Интересно, она сама метила на его место, или уступала место Светке? Воспользовались, как всегда, случаем. Ира, продавец Серебряного, и Алла поссорились из-за места прямо в справе. **
     Ира назвала Аллу «сумасшедшей», а Алла открыла хайло (я ведь уже однажды описывала, как это происходит), и затрубила:
     - А вы, посраные украинки, понаехали тут со своих хуторов, весь бизнес нам своими принтами уничтожили!!!
     А у нас на Гавелаке все продавцы украинки. Не украинки, так болгары. Только в художественной, так сказать, среде попадаются русские, армяне, белорусы, татары и даже один еврей. Но мы-то с вами космополиты, нас-то национальный вопрос не интересует, вот мы с Маришкой и хохотали, как безумные, пока Алла пересказывала нам всю историю на бордюрчике. Маришка вообще недавно из Вены вернулась, и, в отличие от меня, не с пустыми руками – бутылочкой австрийского ликера «Моцарт»:
     - Вот с множественным числом ты погорячилась, - сказала я сквозь слезы, - Украинки-то тебе зададут перцу!
     И мы пошли распивать ликер на свободную возле меня улочку. То есть Маришка, Юрка, Серебряный, Виталик и я, только было, поднесли рюмки к губам «За Моцарта!», как влетела Алла с воплями:
     - Я попрошу Вас, Александр, больше к моему станку не приближаться на семь метров!
     - А я попрошу Вас, Алла, больше не устраивать истерик в справе, и более того, не оскорблять мою Ирину, и весь украинский народ в целом.
      - Она назвала меня сумасшедшей!
- Вы назвали весь народ посраным!
- Я не имела в виду весь народ.
- Но народ возмущен, - сказал Серебряный веско, и мы опять покатились с хохоту.
- Значит, все вокруг сумасшедшие, а вы одни нормальные!!! – завопила Алла.
- Мы одни посраные украинки, - сказал Саша.

   Тут уже смеялся весь дворец. Даже украинки.

 - Не лезь ни в какие разборки, - внушал мне Али вечером, когда мы в «Азилуме»*** поедали дымящиеся копченые свиные ребрышки, любимое лакомство последних дней, когда вдруг стало так холодно и так голодно, «плюсом двести корон, пане справце, плюсом триста», «радуйтесь что не минусом, пол-Гавелака уже уходит в минус», - украинки девки крученные, они сами за себя постоят, а Алла сделает еще какую-нибудь глупость, вот увидишь.

     И был прав.
     Алла подначила Овика, Овик на следующее же утро пошел собирать народ для составления петиции пану Соукупу, в которой бы все выражали свое желание убрать Серебряного с Гавелака, как художника, незаконно занимающего свое место.

     - Ты знаешь, дело принимает серьезный оборот, - сказала мне Светка, возвращаясь с похода, - Документ собирается подписывать даже Значок. И многие чехи.
     - Что мне Значок, - сказала я, - и где ты видишь чехов?
     - Ты будешь подписывать письмо?
     - Нет, конечно. Ко мне даже никто не подходил с таким предложением.
     - А ко мне подходил. И к Маришке подходил. Маришка сказала, что по бумагам у Серебряного все чисто. Никольская поменяла живностенский**** лист на сэ-рэ-очку, *****и сделала Серебряного совладельцем фирмы.
     - Ну, и что тебе не ясно?
     - У него фирма с 2010 года, как он может стоять в очереди раньше меня?
     - Его фирма является приемницей Никольской, которая стояла, и всегда будет стоять в очереди раньше тебя. И меня даже.
     - Никольская взяла станек на свое имя в 1998 году, а я стою на Гавелаке с 1996 года!
     - Никольский, приемницей которого являлась в свою очередь Никольская, стоял на Гавелаке с 1993 года.

     И дался им этот 1993 год!
     В 1993 году я покидала Прагу по депортации на три года, я бросала всех на свете художников, в том числе и Никольского. Им всем пришлось придти из «Рапида»***(Выставочный Зал Чешской республики) на Гавелак.

     - Не вмешивайся, - говорил  мне Али, - скажи только свое последнее слово, когда спросят.

     А сам не отрывал от меня своих горящих глаз.
     А когда нависал надо мной, опрокинутой ночью, я закрывала глаза. Можно только слушать музыку и отбивать такт.