Бич

    Выпив пол стакана водки не закусывая, разбросав ругань по углам магазина, я вышла на улицу. Как мне плохо сейчас! Меня унизили, бросили как потрёпанную старую куклу, дав бутылку, чтобы утешилась и забыла.
    Я вытянула из сердца песню и протяжно запела. Идя, спотыкалась о свои же ноги. Вечер, дразня, показал мне красный язык, и солнце задыхаясь в облаках, поползло за горизонт, размахивая красной тряпкой. С дороги я сошла на тропу, у которой цвела полынь. Я остановилась, глядя на неё. Жизнь моя горькая, такая же как полынь, некому меня выслушать, понять, утешить.
    Дойдя до дома, я постояла чуть и, надышавшись сгущающейся тьмой, вошла в дом. На кровати сидел сын, засунув грязные пальцы в рот. Дочь стояла у стола и смотрела на меня с нескрываемым отвращением.
     Рукой я нащупала карман, ища там недопитую бутылку, но её там не было, видно я где-то её потеряла. Меня захлестнула злость на судьбу, на дочь, что вечно мне мешала, появившись на свет, устроить свою личную жизнь.
     Взгляд мой споткнулся о бич, что висел у вешалки, которым я стегала лошадей. Да нет, лошадей я жалела, а так, щёлкала небо, разрывая его синюшную кожу. Я схватила дочь за руку так, что она упала на пол. Первые удары бича легли на худую спину. Во мне вспыхнула ярость. Я била и била, пока не услышала, наконец, слова прощения. Силы покинули меня.
     Я отбросила бич и, глядя на спину ребёнка, которая была вся в кровоподтёках, то же заплакала. Всё проходит, всё заживает, и ссадины заживут. Тоска заполнила мою душу, огромной волной обдав меня с головы до пят. Я обняла дрожащую плачущую фигурку. Испуганные глаза сына смотрели на меня тихо и молчаливо.
     Темнота, запрыгнув в дом, скользила по рукам, плечам, навалилась на скудную старую мебель. Плакала на небе луна и ничего мне не сулила. Я гладила по голове дочь, зная, что она меня уже простила. Конечно же простила. Мне стало легче. Я, вздохнув, подняла бич, погладив его гладкую как у змеи, кожу, повесила на своё место, и он обрёл покой, и покой обрела душа.