Тайна горы

     ...Еще с детства мне снится один и тот же сон: я стою у подножия огромной круто уходящей вверх горы, и размышляю, лезть мне на нее или нет. Гора высокая (вершину не видно), и едко-зеленая. Противный зеленый цвет.

     Гора резко поднимается вверх, я стою у ее подножия и пытаюсь прощупать смысл того, что мы с ней встретились. Я не могу понять, что исходит от Горы: вызов, спокойствие, перспектива? Пониимаю только, что это неспроста. Я ощущаю смутную тревогу от того, что не до конца понимаю, что мне надо делать - лезть на Гору, не будучи уверена, что достигну невидимой вершины? Обойти ее - но она слишком широка у основания. Уйти обратно я не могу - поскольку не знаю, откуда пришла (похоже, я просто появилась здесь, прямо у подножия), отступить некуда (за спиной огромное море), а куда пойти еще - не знаю, рядом есть другие горы, наверное, но мой путь перекрывает эта. Я стою прямо у ее подножия.

     Этот сон преследует меня уже много лет. Как навязчивый циклоп, он упрямо лезет в подсознание и прорывается в сон: большая Гора и маленькая я, не понимающая, что с ней делать. Мне всегда тревожно, когда думаю о своей Горе. На ней растут деревья - такие же насыщенно-зеленые, дорог не видно - только поросль кустарников и трав. Животных или людей не видно тоже, и поэтому я осознаю, что я здесь совершенно одна. Никого нет, и Гора зловеще молчит. "Что мне делать с тобой, Гора?" - но и этот мой возглас остается в тишине.
     Я и Гора. Гора и я. Повторяющийся сон тревожит меня.
    
     У моей мамы зеленые глаза.
     Первые размолвки с ней помню, когда мне было лет пять. Мы жили в центре России, я однажды надевала колготки, сидя на старой кровати, делала это сама, весьма неумело: сперва надела наизнанку, потом задом наперед. Мама сделала замечание; я обиделась, когда она повторила его с моей второй неудачной попытки. "Мамка!", сердито закричала я. "Мамка" вышла из комнаты (мы жили в общежитии) и хлопнула дверью. Я рыдала полчаса, думая - я правда поверила в это - что мама никогда не придет. Она вернулась, а страх остался.

     Затем я росла, мы жили уже в своей квартире. Мои конфликты в школе решались дома. Мама вечерами и ночами шила и вязала мне вещи, наседала с уроками, вследствие чего я приобрела невроз оценок - меня ругали даже за "четверки". Впервые получив в третьем классе "двойку" за почерк, я разразилась рыданиями. Не помню, что сказала мама.

     В подростковом возрасте мое "Я" сделало робкую попытку отделиться. Я общалась со сверстниками, однако мои друзья никогда не нравились маме. Она критиковала их самих, родителей детей, безжалостно разбирала их "по косточкам", вследствие чего я приобрела внутренний снобизм и уверенность, что они хуже меня; хотя в глубине души чувствовала, что это не так, и мне нужно общение. Друзья - скорее, редкие подруги - не приходили ко мне в гости, как и мне запрещалось "без толку" проводить время. Конечно, я много читала и играла - наедине с собой. Но мне так хотелось гулять во дворе, познавать подростковую жизнь в преддверии дальнейшего взросления. Пока что я уходила в мир фантазий.
     В двенадцать лет мне хотелось убежать из дома. Мама работала в педсистеме, пока папа был до вечера на предприятии. Я боялась оставаться дома вместе с мамой; она ругала меня за успеваемость в школе, за неубранную комнату и квартиру, за непослушное поведение. Она прорабатывала меня так, что я постоянно ревела, чувствуя постоянную боль и несправедливость жизни. Мне было так одиноко в своем несчастье. Лучшим воспитательным приемом было вывалить на пол все мое барахло - детские игрушки, домики, кукол, а также одежду, школьные принадлежности, чтобы я как Золушка прибрала это до вечера. Я с тоской смотрела за окно, где гуляли мои сверстники. К тому же, мама занималась рукоприкладством. Она бы и сейчас с сарказмом сказала бы, читая эти строки: "Конечно, забитый ребенок, как же!". Но я помню, как она хлестала меня тетрадями с ошибками по щекам, как таскала за волосы в припадках слепой ярости и злости, как швыряла в меня все, что было не на местах. Одно время на гвозде в дверном проеме моей комнаты висел ремень - в воспитательных целях. Мне было страшно на него смотреть, я ненавижу ремни и по сей день - даже в одежде.
     Еще меня прорабатывали. То есть при малейшем проступке мне кричали: "Подошла сюда!" как паршивой собаке, и я долго стояла перед ними, сидящими, на кухне и выслушивала, что я опять сделала не так, и должна была извиняться, и радовалась, когда экзекуция заканчивалась - после моих рыдания внешне и внутри. Больше внутри, так как тяжесть на душе оставалась. Уходя к себе в комнату я так часто признавалась, что ненавижу их...

     Обидно было, что чаще всего экзекуциям я подвергалась мамой в отсутствие отца. К его приходу опять выдвигалась версия, какая я плохая - и после я просила прощения у них обоих. Со временем я привыкла, что я плохая всегда. Я с тоской смотрела на другие семьи, где были счастливые дети. Я привыкла скрывать свои чувства.

     Я не хочу быть неблагодарной. Они много для меня делали - но часто не считаясь с моим мнением и потребностями. Это была иллюзия демократии. С папой всегда было как-то легче, он проще все воспринимал, однако всегда требовал, чтобы я извинилась перед мамой, даже если погорячились мы обе. Мама передо мной не извинилась никогда. В моем мозгу возникала спасительная иллюзия: наверное, я им неродная. Вот в чем дело? Неважно, что родинка на пузе бывает редко, меня наверное подменили в роддоме. И я мечтала, что вырасту и найду настоящих родителей, так мне было тяжко. В моих ушах звучали мамины: "В кого ты такая дубина выросла?", "Знай я, что такую дуру получу - я бы тебя не рожала" и прочие прелести.

     Потом как-то устаканилось, вернее, забылось. То ли мама стала опасаться меня бить, то ли ей полегчало по жизни, но я перешла в старшие классы, акцентировала внимание на учебе и переключилась психологически с проблем дома на перспективу оттуда удрать. Естественно, это переросло в гиперидею своей исключительности - наверное, как компенсация своих унижений в будущем: я мечтала стать популярной рок-звездой, ради этого я за год освоила английский и поступила в институт в Питере.

     Я попала в студенческий мир, окунулась в атмосферу молодежного жизненного течения и меня закрутило и понесло. Группу я так и не создала, зато открыла немало других увлекательных возможностей, но что-то временами мучило меня. Я боялась жизни.

     Нет-нет, это не просто знакомые каждому опасения, что его ждет или зачем все это. Я действительно довольно долго искала себя, запутавшись в мире взрослеющей молодежи и новых жизненных дорог. Сейчас понимаю, это были настоящие панические атаки - термин, который сейчас используют психологи для описания пограничных состояний психики, вызванных стрессом, травмирующими факторами и т.п. Я помню, как стояла у дороги почти в центре города и чувствовала, что сейчас упаду в обморок от страха. Физически ощущала, как липкий пот прошибал меня, когда на спор сама с собой обращалась к прохожим с обычными вопросами - "Который час?", "Как пройти в...", просто чтобы ощутить свое присутствие в жизни, что я есть.
     Странно, да?
     Тем не менее, я как-то выкарабкалась из того периода растерянности, мне помогло присутствие разных людей и наличие помогающих обстоятельств. Однако осталась боязнь, что САМА-то я не сумею карабкаться по жизни.
     И тогда я вспомнила о Горе.

     Знаете, она приснилась мне недавно снова. Когда в День Матери я поругалась с мамой. С утра я послала ей жизнерадостную смс-ку: "Мама, привет! С днем матери, желаю счастья. Ты лучшая мама на свете!". Потом к вечеру я почувствовала спад настроения, усталость и изнеренность. Что-то клокотало во мне в те дни, всю неделю я была под напряжением на учебе, в работе и личной жизни - и когда вечером позвонили родные, я еще не знала, что произойдет. Знало Провидение. Мама взяла трубку и начала расспрашивать меня о делах, планах на выходные. Я рассталась с парнем и расплакалась в трубку. Мама стала меня утешать и советовать что-то. Я, перебив ее, продолжала рассказывать, как мне плохо. Папа с сарказмом добавил, что мне всегда плохо. Мама внимательно слушала, я видела ее лицо по Скайпу. В какой-то момент меня понесло. Я вспомнила обиды детских лет и психологические травмы подростковья и вывалила их все. Повлияло и многолетнее отсутствие из дома. Мама еще слушала, пытаясь прервать меня. Я ревела и перечисляла свои ощущения и переживания того времени. Мамино лицо было искажено. Она слушала, потом резко встала, поджав губы и сказала:

     - Все, я больше не хочу слушать этот бред.

     И ушла. Потом папа добавил едких слов насчет моей несамостоятельности, что у меня все кругом всегда виноваты и мы попрощались.
     После этого мне впервые за долгий срок приснилась Гора.

     Теперь я знаю, что Гора - это мама. И все еще не могу понять - лезть мне в Гору или нет? Может быть, попытаться обойти ее?
     Я запрокидываю голову и кричу в высоту смешанных крон деревьев и спутанных облаков:

     - Ау-у-у! Гора!

     И жду ответа.