Золушка или страсти молодого дарования

Какими неожиданными путями приходят к нам воспоминания  о давно забытых моментах жизни. Прочла у Калмыковой Татьяны Викторовны рассказ «Репка» и вспомнила, как перед окончанием  четвертого класса мы готовили спектакль «Золушка», чтобы торжественно отметить расставание с начальной школой и переход в среднее звено.
Всем девочкам хотелось играть Золушку и каждая, в глубине души, надеялась, что выбор падет на неё. Я была просто уверена, что роль моя. Но судьба, в образе учителя пения, распорядилась иначе.
Золушка должна была петь жалостливую песенку  и так, чтобы все поняли, что перед ними несчастная сиротка и, чтобы сердца зрителей зашлись от сострадания. Мы по очереди выходили к фортепиано и старались изо всех сил выдавить слезу у маэстро, но лучше всего получилось у Оли Кошелевой, он так и закричал:
- Кошелева! Да тебе бы на паперти цены не было!
Мы не знали что такое паперть, но Кошелевой позавидовали все. Марта Дмитриевна, наша учительница, сказала, что и косы у неё длиннее, чем у прочих претенденток и это был неоспоримый факт. Косы у Кошелевой черные, толстые, ниже пояса. Оля не верила счастью и только хлопала своими выпуклыми глазами.
Нет в мире справедливости! Разве Золушка брюнетка?!  Что в этой Ольге красивого кроме кос?! Приблизительно так рассуждали три непризнанные  красавицы  – я и мои подруги Ляля и Света.
Нам тоже дали роли. Я должна была играть мачеху, а Ляля и Света моих дочерей. Роли никому из нас не нравились, но принимать участие в спектакле очень хотелось, пришлось смириться.
Начались репетиции.  Очень старались и мы, и родители, озадаченные изготовлением костюмов. Золушку – Ольгу  придумали нарядить в синий халат, в таких обычно работали уборщицы. В  момент преображения, когда принц наденет туфельку, за прицепленную к халату проволочку  стягивалось ненавистное одеяние, а под ним -  бальный наряд. Олина мама пришила к юбке светлого платья розовый тюль и присобрала его, как шторы в доме офицеров, получилось красиво. На голову Золушке надели бижутерию в виде диадемы, к которой была прикреплена фата, развевающаяся за спиной.
Домой я пришла совершенно расстроенная, когда родители участливо поинтересовались, уж, не случилось ли чего, заревела громко и безутешно. Меня успокаивали, но все было бесполезно, я  ревела, пока не  выбилась из сил.
Когда все утихомирились, папа сказал, что не роль красит актера, а актер  делает роль незабываемой.  Есть роли маленькие, незначительные, но талантливый артист так играет, что главные герои не запоминаются, а запоминается, сыгранный мастером эпизод,  и рассказал про Фаину Раневскую и спектакль «Шторм».  Мне это ни о чем не говорило, но надежда появилась. А мама пообещала, что  оденет меня,  как настоящую актрису.
Утром я рассказала Ляльке и Светке о Раневской  и спектакле «Шторм».  Их вдохновило, что публика может ходить на спектакль не из-за главных героев, а чтобы посмотреть эпизод  и мы решили затмить Ольгу своими талантами.
На последней репетиции присутствовал ученик шестого класса Серёжа, сын Марты Дмитриевны. В Серёжу многие девочки были тайно влюблены и я тоже. После прогона он подошел к Оле, улыбнулся и сказал, что ему очень понравилось, как она пела. 
Сердце мое разбилось, жизнь можно было спасти только порцией эскимо. Верные подруги побежали и купили нам по брикету.
 Я ела эскимо, страдала от любви и ревности… Завтра решится, талантлива  я или нет!
Ольгин, как сейчас модно говорить, прикид видели все, потому что надо было четко отрепетировать вариант с проволкой, а наши наряды, по большому счету, никого не интересовали, и это было к лучшему.
Наступил момент истины!
 Меня нарядили в бархатную, слегка присборенную юбку в пол, в мамины черные перчатки длиной по локоть.  На плечи набросили горжетку из чернобурки, на уши  нацепили блестящие длинные клипсы,  волосы плойкой завили в локоны, на голове красовалась соседкина шляпка с вуалью, на руку повесили бабушкин ридикюль с застежкой шариками. Мама научила меня легким небрежным движением поднимать вуаль и красиво придерживать юбку при ходьбе.
Лялю и Свету приодели в юбки, шляпки и бижутерию их мам.  На Ляле было боа из перьев неизвестной птицы, немного полинявшее и облезшее, но в этом и заключался своеобразный    шарм мачехиной дочки.
Свете в шляпку  воткнули видавшее виды страусинное перо и дали в руки китайский веер.
Подглядывая за залом из-за импровизированных кулис, в первом ряду я увидела Серёжу с небольшим букетиком нарциссов, конечно, для Ольги, я от досады чуть не съела ридикюль.
Золушка допела свою песенку, мы трое решительно вышли на сцену.  Мои «дочери» начали жаловаться на Золушку притворными, обиженными голосами…   и тут я, возмущенная, с высокомерным  злорадством  начала гнобить бедную падчерицу,  гневно топала ногой,  распоряжалась, приказывала, отчитывала, ругала,  ехидно и злобно любила, как «родную» и сделала всё, чтобы она не поехала на бал…
После спектакля зал аплодировал, слышались крики: «Мачеха! Мачеха!», я выходила вперед и делала реверанс, Сережа преподнес мне нарциссы.
Папа с мамой были счастливы, обо мне, и говорить нечего.
Через несколько дней я сдавала книги в школьной библиотеке, вошел учитель пения и сказал:
- Поздравляю, поздравляю, потрясающая мачеха получилась,  прямо Сара Бернар!
- Сара Бернар? Она что учится в среднем звене? - наивно спросила я.
- Почему? – в один голос спросили библиотекарь и учитель.
- Потому что в нашей параллели я знаю всех девочек, Сары Бернар у нас нет!
Учитель пения и библиотекарь гомерически хохотали, укрывшись за стеллажами.