Туман

Новогодняя ночь… Если верить примете, то как ее проведешь, так и весь год маяться будешь. 22-10, 31 декабря 1970 года, в зале пассажиров порта Гопри. Маленький причерноморский городок в дельте Днепра, совсем недалеко от впадения этой великой реки в Черное море, по-своему уютный, но летом, - а зимой сущая дыра.

Последний теплоход причалил к стенке, а отходить не торопится. Туман. В этих широтах в эту пору явление регулярное. Пассажиры в зале нервничают. Никому не хочется провести новогоднюю ночь "на водах". А команде не хочется из-за плохой видимости столкнуться с другим судном и пустить корабль на дно. В динамиках повторяется неутешительная фраза про то, что посадка откладывается. Слава богу, что не отменяется.

За окнами дождь, Туда никому не хочется, да у многих и негде переночевать, а перспектива пережидать непогодь в порту энтузиазма не вызывает. Тусклый свет навевает тоску, усыпляет и завораживает какой-то поистине гоголевской чертовщиной, так свойственной украинским ночам перед Рождеством. Только где Диканька, а где Гопри… Между ними целая климатическая зона. Разные они, хотя неким еле уловимым духовным очарованием безусловно родные. Люди начинают дремать, тишину тревожит только бархатный шелест прибоя.

И вдруг приглашение на посадку. Все загалдели, повскакивали, задвигалось все: и люди, и их тени на стенах, и сонный дотоле воздух. Захлопали двери, и вот все уже у трапа. Теплоход слегка вальяжно покачивается, отчего трап пританцовывает как слегка подвыпивший матрос, успевший на родное судно в аккурат на отплытие.

Туман не был так уж безнадежно густ, угадывались почти все детали шпангоута, надстроек верхней палубы и даже иллюминаторы палубы нижней, обещавшей уютный буфет. Они горели веселым светом, из-за тумана казавшимся каким-то неземным, таинственным и загадочным.

Посадку провели быстро, минут за десять, пассажиров на последний рейс было не так много, большинство не откладывало на такой поздний час и ушли предыдущим рейсом. Команда размещала всех на местах нижней палубы, на верхнюю выходить запретили: туман есть туман, и выпасть за борт ничего не стоит.

И вот отчалили, лебедки вытянули толстые тяжелые концы, тяжело задышали машины, рванули с места винты, выбросив буруны за кормой, и причальная стенка стала уплывать, пока не пропала в молочной белизне тумана. Качка была умеренная, накануне прошел шторм, а вот сейчас туман, окруживший корабль как сонное царство, гарантировал железно, что шторма уж точно не будет до самого Херсона.

Пассажиры уже начали успокаиваться, как это всегда происходит с людьми, когда они, наконец, попадают на борт корабля или самолета и дальнейшее, они уверены, их уже не касается, капитан доставит куда надо. И невдомек им, что именно сейчас только и начинается самое главное и самое опасное, непредсказуемое. До того их оберегали от этого, задерживая рейс, а теперь их жизни в руках Его величества Случая.

Им не видно, как вдруг начал резко густеть туман, за иллюминаторами оставалась белая пустота, но эта пустота была коварна. Видимость пропала до нуля, взвыли сирены, команда забегала. И только пассажиры не догадывались ни о чем. В салоне горел мягкий теплый свет, палуба плавно уходила из-под ног и вновь возвращалась. Было уютно и тепло.

А капитан в это время ругал себя последними словами, что решился отплыть. Теперь и назад не вернуться, и вперед нельзя. Даже застопорить машины нельзя, снесет и выбросит на берег. Остается или бросить якорь и переждать, или идти по приборам самым малым, непрерывно сигналя сиренами и вслушиваясь: не дай бог, встретится такой же баламут. Это ведь только кажется, что обшивка теплохода такая толстая и крепкая, а если двое «поцелуются», костей не соберешь.

Машины сбавили обороты, и теперь уже и до пассажиров дошло, что дело пахнет керосином. Наверху продолжался вой, вибрации палубы затихли, и осталось только уповать на удачу. Каждый по-своему вдруг стал одиноким. Вот старушка в углу постоянно крестилась, представительный мужчина в шевиотовом пальто сидел, вперив стеклянный взгляд в одному ему видимую перспективу, а молодая парочка, до того неумолкно щебетавшая, сидела прижавшись друг к другу, будто прощаясь.

А корабль куда-то шел, и все молились в душе, чтобы хотя бы капитан знал куда. Раза два послышались чужие сирены, но ничего, благополучно разошлись, и снова тянулась жуткая неопределенность. Мягко урчали машины, медленно качались тени, за стеклами иллюминаторов неподвижно стояло матовое стекло.

Тишину в салоне нарушил мужчина лет сорока с маленьким портфелем: «А как он в порт-то войдет? Ведь ни зги. Хорошо в открытом просторе, а там-то десятки на рейде!». Никто не ответил, и даже не пошевелился. Только минут через десять студент, сидевший напротив, ответил: «Там якорь бросит, переждем до утра, лишь бы до бухты дойти, хоть до какой».

Все в душе своей уже давно простились с мыслью, что всё окончится благополучно как обычно, и мечтали хоть о какой, но суше, когда вдруг неожиданно сначала умолкли надсадно вывшие сирены наверху, а потом по борту судна ударило что-то мягкое и массивное, отчего всех в салоне мотнуло на эту сторону. «Столкнулись-таки, мать ее!», проговорил, еле шевеля побелевшими губами, шевиотовый.

«Граждане пассажиры! Херсон, прошу на трап», раздалось в динамике. И сразу всё вокруг преобразилось, снова приобрело краски! Люди стали пожимать друг другу руки и говорить всякие хорошие глупости. И все дружно повалили на выход.

А на мостике стоял капитан, и каждый, проходя мимо, махал ему руками, а он невозмутимо смотрел на них, и лишь изредка подносил руку к козырьку фуражки.

Город сиял расплывающимися в тумане новогодними огнями, гирляндами наряженных сосен, и, как ни в чем ни бывало, по широченному проспекту Ушакова ходили троллейбусы.
С Новым Годом, знакомые и незнакомые братья и сестры! Вы, наверное, нас уже и не ждали, а мы вот вернулись…

Валентин Спицин.