Странные сны

Иногда, когда закрываешь глаза, то видишь странный поток видений, ничем между собой не связанных: огромное поле в каком-то потерянном месте, стенания ветра в заснеженных горах, вой волка в осеннем лесу, чьи-то веселые и озорные зеленые глаза, опьяненные весной… Куча видений, и ничего, ничего общего, кроме одного – все, что я видела, связанно со мной.

Я иду по серой дороге, кругом только город: огромные ящики железобетона и стекла, визг шин, дребезжание машин, хриплые голоса людей, тусклые, ничем не примечательные фигуры прохожих… Это тот мир, что окружает меня. Кроме него ничего иного нет.
Или, это не так?

Стоит закрыть глаза и провалиться в сон, как уже забываешь об этой жизни. Существует лишь та жизнь, остающаяся за гранью сновидений.

Перед ней расстилается широкая поляна, похожая на море, вместо воды в нем несметное количество трав. Подует ветер – и пройдет по травяной глади рябь точь-в-точь как у моря. Поле широкое, огромное, казалось бы, что не объять его руками, не окинуть взглядом, что везде будет только эта равнина, зовущая всякого идущего кинуться в бег, дабы ощутить полностью всю ту свободу, что несет в себе природа. Но нет, вдали окаймляют поле горы, далекие, бледно-синие, с едва-едва побеленными вершинами; и оттого хочется сильнее бежать вперед, мчаться навстречу горам – бросить вызов судьбе.

Я никогда не была там, но чувствую в тех местах что-то нестерпимо родное и зовущее меня.
И я понимаю, что в этом поле есть я, не такая какой являюсь сейчас, но я есть, я там, среди качающихся трав, среди этого пьянящего чувства свободы. Я там.

И тут картина меняется. Исчезает поле, исчезает тот почти ощутимый привкус свободы похожий на горечь от полевых трав на языке.
 
Ты находишься где-то в вышине и смотришь на вершины скал, похожие на чьи-то черные, неровные, но все равно острые хищные зубы. В небе ревет снежный буран, здесь, в этом горном царстве он похож на дикого зверя, норовящего вцепиться своими клыками в плоть незадачливого путника. Снег застилает глаза, слепит, бьет по щекам. Холод пронизывает насквозь, словно хочет разъесть кости, превратить плоть и кровь в вечный лед. А рядом воет ветер, ревет, кричит, бушует, словно безумный, и хочется кричать вместе с ним, ибо именно в этом месте ощущаешь это желание, эту горечь, это стремление к свободе. Хочется окунуться в эту бушующую стихию с головой, рваться вперед, покорить это непоколебимое место, забраться туда, куда никто до этого не смог пройти, и закричать во весь голос. Да, просто закричать, просто кричать, ничего не пытаясь сказать, просто передать все те чувства в одном единственном крике, который соединиться с ветром.

И я там тоже не была, да и вообще не была в горах, особенно таких диких и необузданных, где никогда не ступала нога человека. Но я знала эти места так, словно была в них рождена. Я была этими скалами, этим снежным бураном, я была там.

А потом, словно рябь на поверхности озера, и нет уже скал, нет бушующего свободолюбивого ветра. Стеной стоит хвойный лес, вечно спокойный и таинственный. Земля только-только начала промерзать, а кругом уже стоит странная, непонятная людскому уму тишина и покой, и кажется, что уже ничто не сможет нарушить этого порядка. Но нет, откуда не возьмись вырвутся из чащи волки, пробегут под тихому лесу, тихо и неслышно, словно стражи, обходящие свою крепость дозором. И зацепится взгляд за этих созданий: красивых, благородных, пусть и опущенных в поверьях народа на самый низ; забыли люди о благородстве серых стражей, оставив в своих словах о них только жадность, ярость, злость, ненависть. Но, скажите, неужели вы правда думаете, что эти красивые создания, с красиво переливающейся шерстью, бегущие вперед, словно не знающие усталости, могут быть тем, кем их описывают? Восторг от их бега идет от самого сердца, и уже не можешь себе представить существо более прекрасное, чем это. Но ещё больше поражаешься, когда ненароком заглянешь кому-то из них в глаза: случайного свидетеля поразит та молчаливая суровая мудрость, воспитанная в этом благородном и красивом звере.

Я знаю это, пусть и не видела воочию ни одного из рода волчьего, но знаю, без всякого сомнения, что была среди этой стаи, и вместе с ними мчалась по осеннему лесу. Я просто это знаю.

А потом, к своему же удивлению, я узнаю в янтарных волчьих глазах блеск ехидных зеленых глаз, и потом понимаю, что передо мной стоит уже не волк, а маленький ребенок, смеющийся то ли по поводу, то ли без. Я не вижу его лица, только веселые глаза полные какого-то странного счастья, какое бывает только у маленьких детей: светлых и невинных.
 
Этот ребенок пытливо всматривается в мое лицо, словно пытается в нем разгадать какую-то загадку, а потом со смехом отбегает, словно уже все понял, и для него не тайна кто я и зачем пришла.

Пусть в этой жизни я не виделась с этим дитя, но я знаю, а может и помню, что когда-то была эта встреча: никем не предсказанная, никем невиданная и неслыханная, но неизмеримо важная, хотя бы для меня. Я в этом уверенна, как в незыблемости тех же скал или леса, пускай мне никто и не поверит.

А потом я снова открою глаза, и не увижу более никаких цветных красок: вокруг меня будет все тот же серый мир железобетона и стекла, какой и должен окружать меня всю мою жизнь. Зачем мне видеть лес своими глазами, если он есть во многих фотографиях, во всевозможных ракурсах и видах. Зачем мне забираться в горы, чтобы их увидеть? Есть куча картин. Зачем ехать и искать какое-то определенное поле, похожих и кругом будет хватать всем последующим за мной поколениям. Зачем?

Но стоит взглянуть в глаза какого-то ещё маленького ребенка, только вступившего в эту жизнь, полного тех смелых желаний и мечтаний, и я понимаю, что хочу точно так же как он, тот самый маленький ребенок, отринуть границы возможного, те границы, что нам описали наши предки. Хочется просто шагнуть вперед, окунуться в этом мир, чтобы понять, вот он, вот он этот мир, другой, совершенно непривычный нашему человеку. В нем он не имеет сил, в нем любой смертный всего лишь частичка чего-то неизмеримо большего.

И я это понимаю всякий раз, когда закрываю глаза и вижу сны, пронизанные этой странной, манящей силой.