Берегите мамку, ребята!..

-----------------------------

Летом, в 1948 году, до нашего хутора добрались цыгане. Этой многоголосой и шумной компании мама была не очень рада (без них забот хватало), но кое-чем поделилась – ведь с ними были и маленькие дети. Они очень долго приставали к ней:
-Давай погадаю, хозяйка, всю правду расскажу. Ой, вижу, большие неприятности ожидают тебя впереди!
- Чего хорошего бы сказала, а неприятностей у меня хватает и без твоих гаданий!- отмахивалась от неё мать.
- Не говори так, милая! Ты не можешь знать, что тебя ожидает, а я всю правду про тебя расскажу!..

Мама долго отказывалась, но, наконец, чтобы цыгане поскорее оставили её в покое, согласилась. Что ей нагадала цыганка – мы не знали, но после их отъезда мать вошла в дом очень огорченная и расстроенная. На наши расспросы она не отвечала, а молча собралась и пошла, запрягать нашу лошадь в двуколку.

Потом вернулась в дом и сказала, что она поедет на Мостки к бабушке. Желающих поехать вместе с ней, было очень много, но она сухо заявила, что возьмёт с собой только одного меня. Строго наказав старшей сестре Лиде, приглядеть за остальными ребятами (отца дома не было), мама посадила меня в двуколку, и мы тронулись в путь.

Дорогой она задумчиво подёргивала вожжи, понукая лошадку и, казалась мне очень печальной и озабоченной. На мои детские вопросы, о том, что же сказала ей одна из тех тёток – мать отмалчивалась, или просто раздраженно отмахивалась: «А ну их!» и, наконец, когда я достал её своим нытьём, раздраженно сказала: «Отстань, не лезь со своими вопросами!».

Между деревнями Титово и Зеленино лежало поле, засеянное горохом, который недавно скосили, но не убрали. Мама спрыгнула на землю, схватила охапку гороха со стручками, и кинула его мне в ноги. Я начал есть горох, но то, что у неё настроение оставалось озабоченным и унылым, после того общения с цыганами, не давало мне покоя:
-Мам, скажи, что тебе сказала тётя-цыганка!- продолжал канючить я.

Мама долго отмахивалась от меня, как от назойливой мухи и, наконец, устав от моих занудливых просьб, тихо, как бы выдавила из себя:
- Что, что, – сказала, что я скоро умру! – раздраженно, не оборачиваясь, сказала она.
- А ты ей не верь – она тебя обманула. Откуда она может знать, что с тобой может случиться - посоветовал я ей, не вполне соображая, что такое смерть, но, чувствуя, по её испортившемуся настроению, что речь идёт о чем-то очень страшном.
- Скажешь тоже – не верь! Они, Коля, иногда говорят правду, - задумчиво и многозначительно произнесла она, имея в виду то, что было известно в нашей таратайке только ей.

Знали, о её болезни еще врачи в городской больнице, где она частенько лежала на лечении в стационаре после войны. В тяжелые военные годы свои «болячки» мама тщательно скрывала, чтобы не расстраивать детей. Да и лечиться в то время было некогда - на первом плане были заботы о своей семье…

Дорога по Зеленино шла вдоль речки, а дома стояли чуть выше, и нависали над дорогой. Выбравшись на пригорок из деревни, и проехав небольшой овражек, мы расслышали отчаянные переборы гармошки и звонкие женские, а потом и мужские голоса, исполняющие задорные деревенские частушки.

Подъехав к дому бабушки, мама привязала лошадь к забору, бросила ей охапку сена и мы уже подходили к крыльцу, когда за нашей спиной прозвучал мужской голос:
- Здорово, сестрёнка! Давненько не появлялась в наших краях!
К нам подходили улыбающиеся Василий и Николай Медведевы, двоюродные мамины братья, которые жили недалеко от бабушки, в той же деревне.

- Привет, ребята,- ответила мать, - а что у вас здесь за праздник?
- А мы Сергея Замычкина, вашего соседа, в армию провожаем. Сейчас уже пора отправляться на сборный пункт…
- Ну, заходите, поговорим…
- Мы сначала его проводим, а потом вернёмся, примерно через часик…
- Ладно. Пойду с мамой пообщаюсь…
- Мам, а можно я с ними, посмотрю, как провожают в армию? – попросил я её.
- Сходи – только не потеряйся. Мы сюда приехала ненадолго…

Провожающая компания, с песнями и плясками, уже ушла вперед, и её нужно было догонять. Я пошёл с дядьками и вскоре оказался за деревней у памятника Советским воинам, который недавно поставили, на месте захоронения погибших солдат.

Я впервые видел памятники, поэтому спросил:
- Почему здесь дядю поставили? - спросил я.
- Здесь погибло много наших солдат, при освобождении деревни, вот и поставили памятник, - ответил дядя Вася.
- А что, немцы не погибли?
- Их тоже было много убито, пожалуй, намного больше чем наших. Только они закопаны отдельно, ближе к Заовражью,- сказал дядя Коля. - Им памятник не полагается – они фашисты, и пришли завоевывать нашу землю. Их закопали-то лишь из-за того, что весной вонять начнут, может и зараза какая появиться от трупов…

- А это они нашего Петеньку убили? - спросил я, имея в виду своего дядю, шестнадцатилетнего паренька, которого немцы застрелили на Мостках, в начале войны.
- Они, сволочи, они. Вот только эти или другие – не знаю. Но всё равно из той же фашистской стаи,- подвёл итог нашему разговору дядя Вася.

Провожали новобранцев всей деревней. В Заовражье, так же была провожающая компания – от них провожали двоих. Серёжа Замычкин был изрядно пьян, но это ни кого не смущало – ведь на подводе, в которой их повезут в Солнечногорск,- езды часа три - за это время парень протрезвеет. Многие женщины плакали – ведь так недавно кончилась война!

В СССР - на Украине, ещё оставались банды бандеровцев, а в Прибалтике прятались в лесах «лесные братья», - неизвестно куда попадут наши ребята, не исключено, что туда. Вот и делали, многоопытные женщины, редких из которых обошла стороной «похоронка», самые печальные предположения о дальнейшей судьбе новобранцев, и как бы, обильными слезами защищали их от наихудшей судьбы.

Две подводы были поданы и отъезжающие расселись по телегам. Возчики ударили вожжами по крупам коней: «Н-но, милая!». Кто-то из парней затянул прощальную песню:
«Последний нынешний денечек, гуляю с вами я друзья!». Ему вторили, вразнобой, нетрезвые голоса призывников, а также сопровождающих товарищей и близких людей, которые вызвались проводить их до города Солнечногорска…


Вернулись мы в деревню часа через два. Мать уже ждала нас около двуколки.
- Ну, что вы так долго? – пора уже ехать домой, а то придётся добираться затемно,- недовольно, с лёгким упреком в голосе заметила она, и продолжала: - Иди, сынок, поздоровайся с бабушкой, а заодно и попрощайся. Она соскучилась и спрашивала о тебе…

Я вошёл в дом. Бабушка Елена Филипповна, сидела у стола и, допивая чай, повернула голову с невидящими глазами, в мою сторону.
- Здравствуй, бабуля! – весело отрапортовал я. - Мы уже уезжаем!
- Здравствуй внучок, - тихо сказала бабушка.- Подойди ко мне, милый…

Бабушка плохо видела. Когда проводили электроэнергию и радиофицировали деревню, то накидали проволоки - где попало. Вот на одну из этих длинных, проволочных концов она и наступила. Второй конец этого стального провода угодил ей прямо в глаз. Один глаз вытек сразу, а второй, со временем, тоже стал видеть всё хуже и хуже и, к тому времени, когда мы с ней опять встретились – старушка плохо видела...

Она погладила мою лохматую головку, приложилась к ней губами и, слегка всхлипнула:
-Берегите мамку, ребята! Без неё будет очень плохо... Слушайтесь её, - загадочно проговорила она. Потом взяла со стола два яблоко, сунула их мне в руки и подтолкнула к выходу: - Иди, мамка давно говорила, что ехать надо, а ты где-то бегал. – Ступай, а то тебе попадёт!

Я вышел на улицу и подошёл к маме, которая разговаривала с другой моей бабушкой – бабой Катей. Екатерина Медведева доводилась мне прабабушкой и жила со своей снохой. Муж, бабы Кати, Филипп, с которым они воспитали дочь и сына, давно умер, и единственного сына уже не было в живых.

Дочь Елена вышла замуж за Григория Куклина, родила они двух дочерей – Анну, Александру, и одного сына - Петра. Четвертым ребенком в свою семью, они приняли беспризорного мальчика Сашу. В результате у них в семье оказалось два ребенка по имени Саша – мальчик и девочка, потому, что приемный мальчик ничего не помнил, кроме своего имени. С этим именем, но с новой фамилией он прижился у Куклиных.

Екатерина Медведева была доброй, сухонькой, старушкой, с приветливыми, ласковыми глазами, от которых, когда она улыбалась, разбегались в разные стороны морщинки–лучики, и вся она, как бы светилась, каким-то внутренним светом, при общении со мной.

Когда нам доводилось с ней встречаться, то у неё всегда находился для меня гостинец, и она доставала его из своих широченных юбок, где у нее имелись карманы. Вот и сейчас она ласково улыбнулась и достала из кармана просвиру, и со словами: «Съешь, Колюня, святой хлебец»,- сунула его мне в руку, и погладили лёгкой, старческой ручкой, по голове...

В церковь она ходила очень часто, лет её было около восьмидесяти, а сама церковь находилась километрах в пяти от Мостков, в селе Глухово. Это село принадлежало уже другому району.

В нашем районе, ближайшая церковь, в которой проводились службы – Никольская, в Солнечногорске. Но туда бабе Кате было очень трудно добираться. Расстояние до церкви (около 18-20 километров), дороги, как всегда в России, были скверные, и бабушкины годы, не позволяли ей часто посещать её…

Только в сумерках мы вернулись на хутор.
Потом, вспоминая эту поездку, я прихожу к выводу, что она была прощальной: мать прощалась с родными и близкими ей людьми, предвидя скорую свою кончину…

---------------------------------