Уникум

 Советского военно-морского офицера, который ежедневно сталкивается с элементами хамства, дури, дикого пренебрежения со стороны командования, месяцами не вылезая из морей, трудно чем-либо удивить.  Однако и среди нас встречались люди, которые могли удивить и  удивляли ко всему привычных, просоленных ветрами и цинизмом защитников отечества. Вот об одном таком, не побоюсь этого слова, уникуме я хочу рассказать.

 Это было в самом начале восьмидесятых, когда империализм уже полностью «загнил», а социализм достиг «высшей точки расцвета». «Загнивающий» активно сопротивлялся, поэтому «расцветший» вынужден был  посылать военные корабли во все точки Мирового океана; называлось это у нас несением боевой службы. К боевой службе каждый корабль готовился очень тщательно – доукомплектовывался личным составом, материальной частью, загружался продовольствием, короче говоря, полностью «доводился до ума». Прибывали матросы и в мою боевую часть, как правило, это были прослужившие год или полтора грамотные, знающие ребята, у которых мне, молодому лейтенанту, в некоторых вопросах не грех было поучиться. Однажды я обратил внимание на резвящихся, как дети, двух, только что прибывших, моряков, они были явно в эйфории. Поинтересовавшись причиной столь легкомысленного поведения, услышал от них, что впервые за долгое время они чувствуют себя истинно свободными, так как ушли с корабля, где у них был такой дурак начальник, какого на всем свете не найдешь. С истинно корпоративным пылом я возразил, что среди начальников  дураков  нет, и в сердцах применил свою власть – направил на самые грязные работы.

 Командир моей боевой части (БЧ) внезапно перед выходом заболел, и до самого выхода я не знал, кто пойдет моим начальником на боевую службу. Но вот закончилась подготовка, флотские проверяющие доложили командующему флотом, что корабль к боевой  службе готов. Ранним майским утром прозвучала обычная вроде команда: «Корабль к бою и походу приготовить!» - но мы-то знали, что обратно вернемся не скоро, и я, грешный, уже думал, что пойду на боевую службу без командира боевой части, в принципе это была уже вторая моя боевая служба и справиться с поставленной задачей я как командир боевой части, наверное, смог бы. Корабль отдал швартовы, я руководил переводом   боевой части с берегового режима на походный, и в этот момент зазвонил звонок (в мой боевой пост двери всегда были закрыты). Я открыл  дверное  окошко и увидел незнакомого капитан-лейтенанта, который сообщил мне, что он откомандирован к нам  командиром БЧ. Проверив документы, я пропустил его в боевой пост и продолжал подавать команды по громкоговорящей связи, при этом присев на кресло.
Новоявленный командир тут же заревел, как раненный в гениталии бык: «Кто вам позволил, салага, садиться в присутствии начальника?!» – и тут же вырвал кресло из-под меня. Надо сказать, что в то время реакция у меня была отменной, и я не упал, но равновесие сохранил с трудом. «Что вы себе позволяете?» - с надрывом процедил я и тут же увидел, что мой начальник метит мне кулаком прямо в лицо. Увернувшись,  теперь уж я попытался достать его челюсть, но он меня опередил и заехал мне в ухо. В голове зазвенело, я понял, что пора включаться в фактическую драку, но в это время матросы повисли  у нас по рукам и ногам. Немного очухавшись, я задал вопрос: «Товарищ капитан-лейтенант, я не понял, за что вы попытались меня избить?».

 – Начальство, товарищ лейтенант, надо уважать! Это аксиома! - сказал, стряхивая с себя матросов, капитан-лейтенант.

 – Да я вообще-то уважаю, – несмело заявил я, – и способен воспринять другие методы воспитания.

 – Я не потерплю непочтительного к себе отношения! Вы не имели права сидеть в моем присутствии! Надеюсь, моё внушение вам пойдет на пользу, и вы запомните это! Ну ладно, теперь, когда мы познакомились, докладывайте обстановку.

 – Ничего я вам докладывать не буду, пока не извинитесь! Ни хрена себе, чуть не убил, а сейчас чего-то требует!

 – Вы обиделись? Ну и зря! – неожиданно заулыбался он. - Я ведь проверял вас на устойчивость, и вы мне понравились -  с панталыку вас не собьешь!

 – Постарайтесь в дальнейшем не практиковать такие методы, я драться умею, хоть и не люблю.

 – Ну ладно, не обижайтесь, давайте работать. Как идет перевод, от пирса мы отошли, что уже открыто?

 Немного ошалевший от знакомства, я понял,  что начальник таким образом извинился. Демонстративно зажимая звенящее ухо, я доложил обстановку. Надо отметить, что в обстановку он включился мгновенно, представился по громкоговорящей связи  личному составу, находящемуся на боевых постах, и работа закипела. Увидев двух матросов, о которых я упоминал выше (с удивлением я обнаружил, что у них в глазах стоят слезы), начальник с ухмылкой сказал: «Что, п…ки, думали избавились от меня. Х… вам!» - при этом он сунул одному матросу кукиш в нос, а второму поднес к физиономии кулак. Затем, обернувшись ко мне, изрек: «Матросов, товарищ лейтенант, сношайте, как врагов народа». Я понял, что у этого начальника не забалуешь, и приуныл. Однако, собравшись  с силами, изрек: «Товарищ капитан-лейтенант, с матросами я как-нибудь сам разберусь, но если вы  по отношению ко мне еще раз попробуете применить методы воспитания, подобные недавно произошедшему, я вас (тут я демонстративно зевнул)… зарежу!» Он  удивился: «Да ну! Считайте, что я испугался… Хватит вам ерунду пороть, подумаешь, начальник немного повоспитывал, вы же не барышня из Смольного… Ну ладно, даю слово, что буду относиться к вам, как вы того заслужите».

 Корабль вышел в море, перевод на походный режим прошел успешно, начальник изъявил желание пройти по боевым постам, и я повел его по кораблю.   В каждом из боевых постов он проводил воспитание, подобное ранее проведенному со мной с той лишь разницей, что мичманы и матросы сдачи ему дать не пытались. Удовлетворившись осмотром, новоявленный начальник пошел в каюту устраивать свой быт.

 И потекли суровые будни, надо сказать, что мой новый начальник знал и любил свою специальность, был упорен до упёртости  и никого не боялся. Любил до самозабвения социалистическую революцию и Советскую власть. Заставить его делать что-нибудь, что хоть чуть-чуть шло во вред революции, то есть его жизненным принципам, было невозможно. Я уверен, если бы ему поставили задачу продолбить насквозь его лысой башкой скалу толщиной в километр за сутки, не используя никаких подручных средств, и сказали, что это нужно для революции, задачу он бы выполнил с блеском. Причем он не чурался выпивок, с сослуживцами, не подчиненными ему, был остроумен и добр.   Правда, через несколько лет полностью бросил пить, прочитал полное собрание сочинений В.И.Ленина, увлекся йогой  и о времени, когда он был обычным человеком с некоторыми, правда, чудачествами, говорил «Я семь лет был долбо…м!», причем всегда говорил это с пафосным надрывом, подняв вверх правую руку с выставленным указательным пальцем. Но мы ушли немного вперед.

 Звали его Борис Петрович. Боевая служба протекала под его чутким руководством  без расслабухи – начальник был постоянно одержим идеей улучшения организации службы, и тогда весь личный состав резво выполнял его проекты, ибо промедление или хотя бы возможность осмыслить его приказания понимались им  как измена Родине, за что провинившийся убивался морально, а в некоторых случаях начальник не чурался рукоприкладства. Если он шел по коридору, и идущие ему навстречу матросы не сливались с переборкой, он их тут же туда вдавливал или вбивал, в зависимости от  занимаемого матросом пространства. «Я приучу нерадивых воинов отдавать воинскую честь», - говаривал он, проводя апперкоты и хуки.

 Я, как  его непосредственный подчиненный, поневоле был проводником воплощения его идей в жизнь, в связи с этим  мне доставалось больше всех, правда,  рукоприкладства по отношению ко мне  он никогда больше не допускал, называл меня только на «вы» и «товарищ лейтенант», и только через полгода, убедившись, что я не ломаюсь и не хнычу, стал именовать меня по имени и отчеству, но, по-прежнему, на «вы». Школа Бориса Петровича была суровой, но многому научила, прежде всего специальности и  отдаче делу, ибо себе он поблажек не давал, не говоря уже о нас, его подчиненных. Мичманы подразделения считали его дураком, занудой и хамом, я же, частично признавая вышеозначенные недостатки, относился к нему с уважением, ибо для него главным было  дело, и он достигал цели, не взирая на препятствия, короче говоря, пер, как танк. Всегда говорил то, что думал, независимо от того, кто перед ним стоял – матрос или адмирал. Зла не помнил и не таил обиды, был способен на признание своих ошибок, а это говорит о многом.

 Боевая служба закончилась, мы пришли домой, вскоре меня назначили на другой корабль, и я опять умотал в море на несколько месяцев, а Борис Петрович поехал в Питер на повышение квалификации, в просторечье именуемое «классами», и пути наши на несколько лет разошлись, но слава о нем шла по Руси великой. Дело в том, что Б.П. почему-то страстно ненавидел военно-морских офицеров, не служивших на флоте, но носивших  морские воинские звания, а подавляющее большинство преподавателей на классах были именно такими – с лейтенантов до капитанов первого или второго рангов эти ребята провели в стенах учебного заведения, видя море только на картинах или по телевизору.
 - Преподаватели, – с презрением говорил он мне, - способны только с указкой лазить по схемам, а кинь их сюда – моментально все завалят и наложат в штаны!
 – Ну не все такие, - осмеливался возражать я, - есть  и толковые мужики, способные справиться с поставленной задачей.
 – Нету, – отвечал он мне, – преподаватель – это стиль жизни, ибо теория, не подкрепленная практикой, есть хреновина. Надеюсь, вы не будете возражать против классиков марксизма - ленинизма?
Возражать против классиков я не осмелился, и наш спор затих, так и не начавшись. О нем я вспомнил, когда один мой товарищ, тоже хорошо знавший Б.П., принес мне газету питерского военно-морского органа печати, в котором упоминался мой бывший начальник как слушатель, постоянно хамивший преподавателям, причем то, что он говорил мне, выражая свое мнение по поводу преподавателей, повторял и в стенах альма-матер. Видимо, там его старались переубедить, но это было невозможно, и Б.П. стал твердым оппозиционером, причем, как сообщил мне с нотками злорадства мой товарищ, стоит вопрос об отчислении Б.П. с курсов повышения квалификации. Но курсы, как ни странно, Б.П. закончил и прибыл обратно на флот флагманским специалистом бригады, в которой служил и я – командиром боевой части одного из кораблей.

 Слухи о том, что Б.П. на «классах» свихнулся, т.е. начал читать Ленина и заниматься йогой, дошли и до меня. Я с волнением ждал встречи с ним, и она состоялась сразу же, как он приступил к исполнению обязанностей.

 Раз в год все корабли сдавали курсовую задачу, и это определяло нашу жизнь на три-четыре месяца, начиная с декабря. Принимали задачу, как правило, специалисты  бригады, в которую боевой единицей входил и мой корабль. Я сдавал ее не в первый раз и знал, что нужно представить огромное количество отработанных по курсовой задаче документов. В общем, бумажная стопка отработанных документов достигала двух с половиной метров в высоту. Я знал, что Б.П., будучи моим непосредственным начальником, бумагу не жаловал, но относился к ней, как к необходимому злу. «Место большинства руководящих документов - в гальюне, пусть их преподаватели любят».  - поучал он меня. Тем не менее на каждом боевом посту я выложил на самом видном месте аккуратные стопки документов. Как положено при сдаче задачи, я встретил его на своем главном боевом посту, подал команду «Смирно!» и доложил, что моя боевая часть к сдаче задачи готова. Пожав мне руку и не говоря ни слова, Борис Петрович разогнался и сбил ногой со стола все  документы курсовой задачи. «Вы что, забыли, – закричал он так, что некоторые матросы присели, – как я отношусь к бумаге, уберите немедленно ее туда, где ей самое место, а оно вам известно!» Я робко возразил: «Так ведь положено, Борис Петрович», специально назвав его не по званию. «Э-эх, плохо я вас учил, ну ладно, на первый раз прощаю, у меня новаторские требования, для меня бумага – это как красная тряпка для быка. Идите сюда!» - подозвал он двух попавшихся на глаза матросов. Тут же дав им задание установить связь  на аппаратуре поста, он засек время. Ребята имели большой опыт и с заданием справились даже с перекрытием нормативов, Борис Петрович тут же дал вводную по устранению неисправности, которую он внес, пока моряки устанавливали связь. И эта вводная была отработана тоже с высоким качеством. Раздав вводные по боевым постам, Борис Петрович пошел проверять их выполнение. Матросы меня не подвели. «Моя школа! – с удовлетворением констатировал начальник. – В общем, неплохо вы поработали, проверка закончена, ставлю подразделению «отлично». Я растерялся… Сдать задачу с первого раза на трояк считалось большой удачей, обычно проверка по задаче длилась несколько часов, а тут Б.П. уложился в сорок минут. «Действительно, что-то тут не то,  - подумал я, - наверное, он  опять выдумал какую-то теорию, посмотрим, что на разборе будет».

 На разборе все флагманские долго и тягуче рассказывали о состоянии внутреннего порядка, документов, внешнем виде матросов и ставили тройки с натягом, некоторые подразделения получили двойки, им дали десять суток на устранение замечаний… И тут дошла очередь до Бориса Петровича. Он доложил, что боевые нормативы выполнены с оценкой «отлично», подразделение способно воевать и поставил оценку «отлично». Командир бригады, принимавший доклад, удивленно спросил: «А документация, внешний вид личного состава, знание инструкций?» Борис Петрович сказал, что документацию он не смотрел, внешний вид личного состава его не интересовал, а инструкции матросы знают, т.к. уложились в требуемые нормативы. «Когда мы будем воевать, товарищ комбриг, враг нашу документацию смотреть не будет, внешний вид в бою роли не играет, а вот выполнить боевую задачу – значит победить врага! Как говорил товарищ Ленин: «Учиться военному делу настоящим образом!» - и он сообщил, в каком номере тома и наименовании статьи из полного собрания сочинений проходит эта цитата. Флагманские спецы зашептались, комбриг прищурился: «Ты на меня Владимиром Ильичом не дави, существует определенный порядок приема задачи согласно руководящим документам, или вас на «классах» по другому учили?»
 
 - На «классах», товарищ комбриг, преподаватели ни хрена не знают, они способны только указкой по схемам лазить, да писать никому не нужные диссертации, мешающие службе и выполнению боевой задачи!

 – Вон оно как, - протянул комбриг, - это ваше политическое кредо?
 –  Всегда! – восторженно ответил Борис Петрович, что доказывало знание и им, и комбригом ключевых цитат из «Двенадцати стульев».

 Как ни странно, но оценка «отлично» была утверждена, за что я на недолгое время получил кличку «отличник». На других кораблях Борис Петрович тоже не скупился и раздавал хорошие и отличные оценки, что комбрига выводило из себя. Надо сказать, что комбриг имел среди личного состава бригады кличку «Трус» за постоянную суетливость и боязнь принятия решений.  Выходит, скажем, корабль в море, командир запрашивает «добро» на выход, комбриг тянет до последнего, в конце концов дает «добро» оперативный дежурный бригады вроде бы с его молчаливого согласия. Много лет спустя мне рассказывал старый мичман о том, что он, мичман, был в непосредственном подчинении комбрига, когда тот был еще капитан-лейтенантом.

 – Прихожу, – рассказывал мичман, – к нему, говорю: «Товарищ капитан-лейтенант, прошу  «добро» на сход».

 – Не могу я тебя отпустить, – отвечает тот, – ты сейчас пойдешь домой, попадешь под машину, а мне отвечать? Иди к старпому, пусть он тебя отпустит, скажи, я не возражаю.
 Борис Петрович, безусловно, знал о слабостях комбрига и вовсю этим пользовался. Однажды комбриг проводил на нашем корабле политзанятия, присутствовали флагманские специалисты и офицеры корабля, в том числе и я. Комбриг нудно читал лекцию по бумажке, его никто не слушал, кроме, естественно, Бориса Петровича. Занятие подходило к концу, и комбриг спросил: «Вопросы есть, товарищи?» Борис Петрович поднял руку.

 – А вы оппортунист, товарищ комбриг, – заявил Б.П., –  вы извратили слова Владимира Ильича, ибо он так не говорил, а в статье (он назвал название статьи и номер тома полного собрания сочинений) он говорил противоположное, – и Борис Петрович тут же процитировал наизусть слова Ильича. – Это что же получается, товарищ комбриг, вы против самого Ленина?

 – Подожди, подожди, – залебезил комбриг, – ты, наверное, не так понял.
 –  Всё я понял и записал, теперь пойду к начпо, пусть он разъяснит мне, что вы имели в виду, извращая слова великого Ленина!
Последние слова Борис Петрович произнес с пафосом. Начпо – это был начальник политодела объединения, куда входила наша бригада, имевший кличку «Чебурашка» за огромные уши. Несмотря на добрую кличку, этого человека боялись очень многие, ибо он был типичным представителем славного клана политработников, не знал сострадания и старался как можно больше изломать человеческих судеб, а возможности у него для этого были. Даже сами политработники его боялись. Он всегда говорил очень тихим голосом, доброжелательно заглядывал в глаза, но все знали, если ты попадешь к нему в лапы за какой-либо проступок – пощады не жди. Почему-то  я всегда представлял образ Великого Инквизитора средневековья Томаса Торквемады именно в обличье «Чебурашки».
Кстати, расскажу об одном эпизоде, произошедшим при общении одного из моих друзей с «Чебурашкой».   Мой товарищ, молодой лейтенант, имел счастье через год после прибытия на корабль получить отдельную квартиру. Это не было из ряда вон выходящим явлением – в середине восьмидесятых квартиры в нашем гарнизоне давали практически всем женатым офицерам, не сразу, конечно, но через некоторое время. Разумеется, затягивать вопрос оформления квартиры было никак нельзя, и поэтому мой товарищ сразу же взялся за оформление документов. Акт жилищной комиссии о выделении квартиры необходимо было подписать у нескольких должностных лиц, одним из которых был начальник политотдела.
 – Прихожу, - рассказывает мой товарищ, – к нему в кабинет в 17.30., отпросился с корабля пораньше, говорю: «Разрешите, товарищ капитан первого ранга!», а он сидит за бумагами, поднял голову, посмотрел расстрельным взглядом и пролаял «Ждите!» Ну что делать, подождал я час, робко стучусь: «Разрешите?» Он помолчал минуту и прошипел: « Что вам непонятно? Вам сказано – ждите!» Просидел я там до половины первого ночи, этот гад даже по нужде за это время не выходил. Ты же знаешь, до поселка семь километров по тайге, а в обход все десять, в общем, сижу, прикидываю, что делать, но уйти не могу – завтра к шести утра надо быть на корабле, выходим в море, а семью не видел уже две недели. Наконец он выходит из кабинета: «Что у вас?» – я протягиваю акт. Он, не читая, прислонил его к переборке и расписался, потом пошел к машине. Ну я, думая, что он меня позовет, плетусь за ним, он уже открывает дверцу, садится. Я говорю: «Товарищ капитан первого ранга, разрешите с вами до поселка доехать?», а он посмотрел на меня, как на амёбу и говорит: «У вас что, ног нет?» - захлопнул дверь и уехал. Домой я пришел в половине третьего, а в шесть уже был на корабле, то есть час для семьи все-таки выкроил.

 То, что рассказал мне мой товарищ, в шок меня не повергло, т.к. многие офицеры знали и на своей шкуре опробовали отношение власть имущего политработника к себе – флотской рабочей скотине. Такого, что совершил в данном случае «инженер душ человеческих», не допускал ни один строевой начальник, во всяком случае, за долгие годы службы на флоте  я подобного не припомню. Однако вернемся к диалогу комбрига с Б.П.

 – Ну что я такого сказал, - заныл комбриг, – хватит тебе дурака валять!
 – А ведь испугались, товарищ комбриг, – заулыбался Б.П., – я пошутил.

 Комбриг,как мне показалось, облегченно вздохнул.
 
 Вообще он терпел Б.П. и старался с ним не конфликтовать, потому что понимал, что этого мужика можно убить, но переубедить невозможно. Задачи по связи кораблями выполнялись с более высоким качеством, чем при предыдущем флагманском, поэтому на конфликт комбриг не шел, хотя, конечно, мог бы.

 У нас часто, когда корабль стоял у пирса, проводились занятия по специальности – в этом была заслуга Бориса Петровича, т.к. он жестко следил за организацией и качеством проведения занятий с личным составом подчиненных ему по специальности кораблей. Занятия проводились в  учебном центре, который находился в метрах  двухстах от пирса, и мы часто ходили туда с Б.П., мирно беседуя о йоге и о революции. Однажды нам навстречу попался воин третьего года службы, так называемый «годок», который, к тому же был приближен к «телу» кого-то из начальников объединения и, скорее всего, был его водителем. Эти ребята вели себя независимо и нагло и хамили даже офицерам. Конечно, все зависело от самих офицеров, но многие предпочитали не связываться. Этот воин шел в расстегнутом бушлате, с папиросой во рту, к тому же держа руки в карманах. Оглядев нас, краснофлотец, не меняя ничего в своем внешнем облике, попытался проскочить мимо. Это задело даже меня, не говоря уже о Б.П. «Товарищ матрос!» – окликнул он разгильдяя.

 – Чего? -  лениво повернулся к нам тот.
 – Вы почему не отдаете честь? – кротко вопросил Борис Петрович.
 – Кому? – включил «дурака» разгильдяй.
 – Мне и товарищу старшему лейтенанту. – Б.П. был терпелив, как охотник, выследивший дичь и взявший ее на мушку.
 – Да пошел ты на…! – крикнул наглец и побежал.

 Видимо, этот воин не знал и не слышал о Б.П., что объяснялось небольшим сроком пребывания Бориса Петровича в должности. Реакция у флагманского была отменной, к тому же он был выносливее автомобиля. И даже если бы воин был на коне, я думаю, что конь в конце концов бы устал, и Б.П. все равно догнал бы нарушителя воинской дисциплины. Но этого не понадобилось, через тридцать метров задыхающийся матрос был настигнут ровно дышащим офицером.  Носок правой ноги Бориса Петровича со страшной силой вонзился между ягодиц защитника отечества. Все было по законам физики – краснофлотец пролетел метра три по воздуху и метра полтора проехал на руках и коленях по неровному асфальту, к тому же покрытому щебенкой. Схватив за воротник бушлата скулящее, с ободранными руками и коленями, существо, Борис Петрович, подтащив его к кромке воды, погрузил голову витязя в холодные воды Японского моря. «Засекайте время! – крикнул он мне,  – минут шесть человек может обходиться без воздуха!», чем вызвал конвульсии тела, пытающегося спастись от перехода в мир иной. Подержав мученика в воде секунд двадцать, показавшихся тому вечностью, Б.П. вынул голову страстотерпца из воды и стал с силой отряхивать ее о свое колено. «А всего-то, животное, – приговаривал он при этом, – тебе надо было привести форму одежды в порядок, как того требуют Уставы Вооруженных  Сил Советского Союза, прекратить курение на ходу, что тоже запрещено Уставами и отдать воинскую честь проходящим мимо начальникам». Закончив фразу, он опять проделал ту же процедуру с нарушителем Устава – заставил его вновь изучать  в толще воды  подводный мир. Проведя эту воспитательную меру трижды, Борис Петрович извлек из воды находящееся в коме тело и бросил его на прибрежную гальку. «Жив ли он?» – с тревогой спросил я. «Думаю, да, – хладнокровно ответил Б.П., – такие мерзавцы в воде не тонут, пойдемте на занятия». Отойдя метров на двадцать, я оглянулся, воин шевелился.  «Да бросьте вы переживать, ничего с ним не будет, это ему на пользу, в следующий раз подумает, прежде чем хамить!» –  Б.П. был само спокойствие. «А если пожалуется?» – выдвинул я версию. «Найду и уничтожу».  – улыбнулся Борис Петрович. Я понял, что так и будет.

 Тем не менее Б.П. схлопотал выговор по партийной линии за свои методы воспитания нерадивых воинов, но это нисколько не повлияло на его принципы, он по-прежнему считал, что физическое воспитание несравнимо превосходит воспитание моральное и разубедить его в этом было невозможно. «Истинно говорю вам: куда матроса ни целуй, у него везде ж…, – рассказывал он мне, - и поэтому они все воспринимают через неё, следовательно боязнь физического воздействия превосходит моральные угрызения совести, к тому же для них совесть – понятие весьма абстрактное. Есть, конечно, нормальные ребята, но их, к сожалению, мало, и таких я вижу сразу». Моё же мнение было прямо противоположным, об этом я неоднократно говорил Б.П., за что, бывало, и получал скучнейшие нотации с цитированием классиков марксизма-ленинизма, но своего мнения я и по сей день не изменил.
Во времена нашей совместной службы на корабле Б.П. с начальниками вел себя независимо, но в пределах этики отношений подчиненного с начальником. Став флагманским, он, как мне казалось, перешел эту грань.
Однажды мы вышли в море на какие-то учения, с нами был командир объединения, мужик в принципе неплохой, интеллигентный и сдержанный. Но любой начальник по выходе в море прежде всего требовал, чтобы связь с берегом была бесперебойной и качественной, поэтому мы, связисты, были в постоянном напряжении, и не было нам покоя ни в светлый день, ни  в темную ночь. Надо также заметить, что связь зависит и от действий береговых подразделений, а на этом выходе берег валял дурака, т.к. учения проводились в масштабе объединения и были флоту не интересны.

 Сперва командир эскадры (комэск) вел себя сдержанно, но к исходу второго часа каждые пять-десять минут  с главного командного пункта (ГКП) вызывал наш пост и задавал один вопрос: «Где связь?». Б.П. отвечал стереотипно: «Товарищ адмирал, усиленно занимаемся установлением связи». К сожалению, наши попытки расшевелить берег не приводили ни к каким результатам, связь то появлялась, то исчезала, что, естественно, никого из начальников не устраивало. Нервничали все, Борис Петрович матерился, мы предпринимали все возможные попытки, но берег продолжал валять дурака. Наконец терпение комэска лопнуло, и на очередной доклад Б.П. он взорвался: «Что вы там лапшу мне на уши вешаете! – загремел он по громкоговорящей связи. – Не способны справиться с поставленной задачей, х..нёй занимаетесь!» Б.П. отреагировал мгновенно: «Нет, это вы х…нёй занимаетесь!». Наступила пауза, длившаяся секунд двадцать, затем по громкоговорящей связи вахтенный офицер дал команду: «Флагманскому связисту и командиру БЧ – 4 прибыть на ГКП».

 – Я ему все выскажу! – наклонившись и выставив вперед  левое плечо, сказал Б.П., выходя из поста.
– Борис Петрович, ради Бога, успокойтесь! – попытался я остановить его. – Ведь комэск все-таки, к тому же все нервничают…
– Ну и что! Он что, первый день на флоте служит, не знает наших проблем, что ли? Обложил х…ми ни за что!
 Я понял, что Б.П. закусил удила, и теперь его ничто не остановит. Шел я за ним метрах в трех и очень хотел, подобно князю Гвидону, превратиться в муху, таракана или комара, чтобы меня не было видно.

 – Где связь? – процедил комэск.
 – Х… вам, а не связь! – завопил Борис Петрович, выставив кукиш в сторону адмирала. -  Я что, антенной должен размахивать, чтобы вам ее сделать?! Берег не хочет работать, а вы нас х…ми обкладываете!

 – Комбриг! – тут же повернулся к непосредственному начальнику Б.П. адмирал. - Немедленно подготовить документы и снять этого хама с должности!
 – Есть, товарищ адмирал! – бодрым голосом отозвался комбриг.
 – Да снимайте, где вы еще такого дурака найдете! – Борис Петрович направился к выходу. – Привыкли, что все перед вами хвостами машут, от меня не дождетесь! – и вышел.
 На меня никто не обратил внимания. Стараясь не дышать и неслышно ступая, я испарился с ГКП. Связь вскоре была установлена, задача успешно выполнена, мы вернулись в базу. Выходка, как ни странно, сошла Борису Петровичу с рук.
В штабе флота также знали о характере Бориса Петровича, и, видимо, некоторых из тамошних клерков он сумел запугать. Когда он появлялся в управлении связи флота, некоторые начальники отделов запирали дверь на ключ, стараясь с ним не встречаться. Однажды я пришел в управление связи, чтобы сделать заявку на ремонт неисправной аппаратуры, которую мы не могли отремонтировать своими силами. Задачу я мог выполнить и без этого, но, посоветовавшись с Б.П., решил все-таки обратиться за помощью в управление связи – нам предстоял очень ответственный выход в море. Девушки из отдела ремонта сказали, что сейчас очень напряженная обстановка с ремонтом, а мне нужно открывать срочный заказ, поэтому  данный вопрос может решить только заместитель начальника связи флота по технической части (зампотех). Я направился к нему. Офицер только что получил очередное воинское звание и, видимо, настолько поднялся в собственных глазах, что меня, старшего лейтенанта, принял за назойливое насекомое.

 – Здравия желаю, товарищ капитан первого ранга! Разрешите обратиться! – бодро отчеканил я.
 – Ну давай, - глядя в зеркало, нехотя протянул тот.
 – Через неделю у нас серьезный выход, с главкомом на борту, у меня две единицы  техники не исправны, прошу вашего разрешения на открытие срочного заказа.
 – Когда у вас эта техника вышла из строя? – с ненавистью прошипел начальник.
 – Две недели назад, мы были в море…
 – Да вас судить надо! – завизжал благодетель. – Две недели неисправна матчасть, а он пришел к доброму дяденьке, который все ему сделает!
 – За что судить? – недоуменно произнес я. – Мы ведь в море были …
 – Судить и вас, и ваших начальников за неприятие мер!
 – Да подождите!
 – Срочный заказ ему подавай! Наглый старший лейтенант, у вас там на бригаде все такие? Не будет тебе никакого заказа, сам ремонтируй!
 Пожав плечами, я вышел из кабинета, даже не спросив разрешения. Незаслуженная обида задела сильно.  Я направился к выходу. И тут увидел Б.П.
 –  Борис Петрович, - обратился я к нему, -  пойду сухари сушить, я преступник.
 –  Это почему?  А-а, понял, опять этот дятел выкаблучивается! Пошли! – не терпящим возражений тоном распорядился Б.П. Наклонившись и выставив вперед  левое плечо, он, не постучавшись, распахнул дверь кабинета зампотеха.
 – Вы почему не открываете заказ старшему лейтенанту? – Борис Петрович вплотную подошел к старшему по званию. Я подумал, что сейчас зампотех будет бит, может быть, даже ногами.
 – Да он преступник!!! – завизжал испугавшийся капитан 1 ранга.
 – Нет, это вы преступник! Вы здесь штаны протираете, а он Родину защищает! – рыкнул Б.П., схватив двумя руками за плечи и встряхивая ошалевшего зампотеха. – Немедленно открывайте заказ или пошли к начальнику связи!
 Я положил на стол документы, Борис Петрович ослабил хватку, зампотех написал фразу на открытие срочного заказа и размашисто расписался.
 – Давно бы так!- улыбнулся Б.П.
 – Товарищ капитан 3 ранга, вы за это ответите, -  прохрипел зампотех.
 – Это вас судить надо за волокиту и комчванство, - заметил Б.П., – пойдемте, товарищ старший лейтенант.
 Аппаратура была своевременно отремонтирована, выход в море прошел успешно, задачу мы выполнили.
 На кораблях бригады при Б.П. повысилось качество выполняемых задач, но не это было главным определяющим моментом при его направлении в академию – комбриг устал от непредсказуемости флагманского специалиста, к тому же Борис Петрович продолжал терроризировать окружающих цитатами из классиков марксизма-ленинизма, а это, я думаю,  надоест даже правоверному коммунисту, каковыми являлись в ту пору лица начальствующего состава. В общем, командование направило Б.П. в академию, и пути наши разошлись.
 Получив академическое образование, Б.П. вернулся  обратно, но я уже служил в другом месте, хотя до меня доходили слухи о его конфликтах с преподавателями академии. Однажды ко мне зашел мой однокашник, тоже некогда служивший с Б.П. «Ты знаешь, - сказал он мне, - а ведь Бориса Петровича уволили из Вооруженных Сил буквально через месяц после его вступления в должность.  Нахамил кому-то из начальников,  его и выперли без пенсии».
 – Да, сколько веревочке ни виться… - сказал я, –  он еще долго держался, подробностей не знаешь?
 – Да особо нет, слышал, что оттаскал он кого-то из эскадренных начальников на… сам знаешь, на чём, тот терпеть не стал, запустил машину, и дядя Боря оказался за бортом.
 Через несколько месяцев я встретился с одним из однокашников Б.П., он мне рассказал, что все происходило приблизительно так, как в случае с комэском, только на месте комэска был уже совсем другой человек… Больше я никогда не видел Бориса Петровича. Говорят, что он пытался во время перестройки организовать какую-то партию по борьбе с номенклатурой, кто-то видел его на улицах нашего городка-гарнизона одиноко стоящим с плакатом, призывающим бороться за права человека, но правда это или нет, я не знаю. Жаль, что этот, без сомнения, незаурядный человек в расцвете сил был выброшен с флота, но я понимаю и начальника, приложившего к этому делу руку.  Не думаю, что Борису Петровичу удалось изменить свой характер, и пережил ли он страшные девяностые годы, я не знаю. На моем жизненном пути встречалось много незаурядных людей, но об этом человеке я вспоминаю с искренним и глубоким уважением.