Волки

Юдина Т.К.
                Волки
Село Большая Коноваловка располагалось в пойме местной речушки.  С одной стороны его окружала тайга, а с другой пестрели лоскутьями бывшие деревенские поля. Когда-то на них собирали неплохой урожай гречи, но потом колхоз развалился, их разделили на наделы и сдавали частникам в аренду. Те упорно выращивали картошку; урожаи были великолепные, и село зарабатывало себе на жизнь совсем не крестьянским трудом.
  Само село славилось охотниками и рыбаками. Здесь не встречалось ни одной избы, где бы на стене не висело старое, видевшее виды ружьишко, а в сенях не были припрятаны бредни и сети. Удочкой развлекались только городские, высиживая часами на берегу речушки, а местные уходили вверх по течению и возвращались часа через два с неплохим уловом.
Молодежь из села уезжала. Фильмов  больше не привозили, и старенький покосившийся клуб давно стоял заколоченным. Дел особых не было, только на краю села, ближе к лесу,  одиноко дымил деревообрабатывающий заводик, который приносил неплохой доход и был практически единственным местом работы. Мужики утром, лихо заломив на одно ухо шапки,  вяло тянулись в сторону заводика, готовясь отработать  положенное время, а в выходные, закинув ружьишко за спину, гуськом шли в тайгу. Тайга кормила местных, делилась с ними своими запасами и щедро сыпала в их ладони  урожай грибов и ягод. Зверья было достаточно. Городские особо не баловались охотой в здешних местах, так что деревенским  хватало всего. Щедрость природы никак не вознаграждалась, особой благодарности она не видела и привыкла делиться, не требуя ничего взамен.
Степан Рыбак любил свое село и уезжать отсюда не собирался. Он работал на местном деревообрабатывающем заводе, слыл хорошим мастером и не боялся перемен. Около года назад Степан женился. Девушка была из соседней деревни, работящая, не сварливая, в меру молчаливая, нравилась хозяйственностью и вполне устраивала Степана. Удивляла его в жене несвойственная жителям этих мест любовь к природе и чувство благодарности к ней.
Рядом с домом Степана бежал небольшой ручеек, звеня и смеясь во весь голос на перекатах. Степан с удивлением смотрел как Люба, его молодая жена, по утрам непременно здоровалась с ним, а если брала из ручья воду, то благодарила. Степан посмеивался в усы, считая все это пустопорожней глупостью и блажью молодой женщины.
Впрочем, в этой размеренной жизни его устраивало почти все. Почти все, не считая одного неприятного для села события. Где-то в таежной глуши, на границе со степными участками, поселилась стая волков, которая приносила немалый вред крестьянскому хозяйству не только Степана, но и всем, живущим в Большой Коноваловке.
Волков не раз пытались выследить, делали на них облаву, но стая всегда уходила, оставляя за собой кровавый след из убитых и растерзанных их острыми зубами деревенских овец. Степан часто, отправляясь за зверем в тайгу, видел на полянах  свежий след лапы волка с двумя вынесенными вперед пальцами, но самого зверя не встречал. Позже он стал понимать, что ведет стаю умный и опытный вожак, знающий повадки людей и ловко обходящий встречи с ними. Как заправский охотник Степан понимал, что стоит ему убить главаря, как стая уйдет отсюда, но встретиться с ним пока не приходилось, и он в надежде на это, никогда не ходил в тайгу без заряженного карабина, подарка родителей.
Люба,  провожая мужа на охоту, крестила его несколько раз, пока он не скрывался из вида, и не желала ему встречи ни с волками, ни с какими другими зверями. Жалость в ней всегда брала верх, и то, что Степан убивал, пугало ее. Она просила для него прощения, стоя у иконки, но разговоров на эту тему не заводила, стараясь лишний раз не обидеть мужа.
-Степушка, ты надолго? – в очередной раз спрашивала она, собирающегося в тайгу Степана. Он отвечал неохотно, как всегда снисходительно посматривая на жену.
-Собери чего-нибудь, пойду на целый день, проголодаюсь.
Она поспешно складывала нехитрые припасы в рюкзачок и припадала к его груди.
- Ты последнее время все чаще стал уходить в тайгу. Что тебя дома не держит? Вон, забор покосился, пора бы и поправить, а не таежничать, - осторожно начинала Люба, зная, однако, что его не остановить ни ее словами, ни вздохами. Даже если бы она вдруг решила расплакаться, то и тогда Степан, степенно отодвинув ее, ушел бы в сторону леса, где, как ей казалось, он проживал большую часть жизни.
Степану нравилась забота жены, но он думал, что глупой женщине не понять силу и притягательность охоты, когда он, выслеживая зверя, мог часами бродить по тайге, которую знал, как свой дом. Тайга кормила его и всех живущих рядом. Осенью она особенно много преподносила щедрых даров. Мужики помоложе и покрепче шишковали, ведрами носили кедровый орех и неплохо на этом зарабатывали. Грибов здесь тоже хватало, ягоды было в изобилии. Природа - матушка сполна отдавала свои богатства. Люди привыкли брать, и пользовались ее благами, часто не испытывая чувство благодарности. Им казалось, что кладовые ее безмерны,  брать оттуда можно сколько душе угодно, и норовили как можно больше заработать на ее припасах, забывая, что помимо них ими еще пользуются и жители самой тайги. Зверье для них тоже было источником щедрой добычи; зверя били из-за хорошего меха, из-за запасов мяса на зиму и просто так, ради азарта. Может быть поэтому появление волков в их округе и было принято с ненавистью, потому что те, не нарушая общего течения жизни, смело грабили людей, как бы воздавая им должное за их поведение в тайге и отношение к природе.
Степан слыл одним из лучших промысловиков, поэтому он и решил  организовать облаву на волков, о чем уже не раз говорил односельчанам. Они соглашались, особенно рьяно выступали пострадавшие, потерявшие по их вине скотину, и ждали первого снега, когда можно будет легко найти волка по следу, обложить его и уничтожить.
2
Серый, огромный волк,  жил со своей стаей на границе между лесостепью и тайгой. Он давно водил ее, умело уходил от охотников, и  строго следил за порядком. Рядом с ним постоянно находилась его подруга, Хромоножка. Свое имя она получила давно, когда еще в детстве, убегая от разъяренных собак, напоролась на сук и поранила ногу. С тех пор она прихрамывала, но это не мешало ей в охоте. Бегала она неплохо, держалась всегда рядом с Серым, заботливо оберегающим ее от всех невзгод. Вместе со всеми Хромоножка преодолевала десятки километров и не уступала остальным в преследовании жертвы и добывании пропитания.
Среди собратьев стаи Серый был самым старшим и опытным хищником. Его крупная лобастая голова, острая морда, и страшные зубы, которыми он с легкостью разрывал  добычу, говорили о его силе. И хотя он был серо-бурого цвета, но в стае, может быть уже из-за солидного возраста, отличался более светлым окрасом и выделялся этим среди других волков. Каждый вечер, он задирал морду кверху, и протяжный вой, исходящий откуда-то изнутри и клокочущий в горле зверя, разрывал тишину вечера. Через некоторое время к его песне присоединялись остальные сородичи, подхватывали ее, и она неслась ввысь, объединяя их в одно целое. Потом они, постепенно замолкая, начинали понимать и гордиться своей принадлежностью к такой сильной и дружной семье. Иногда с другого конца леса  до них доносилось пение обосновавшейся там стаи, и они понимали, что одиночество им не грозит, обменивались понятными только им сигналами и напоминали воем друг другу о границах своей территории, на которую не собирались  пускать чужаков.
Разногласий из-за добычи в семье не было. Серый следил за тем, чтобы ее хватало всем, особенно заботился о молодняке, которому непременно надо было выжить в этом суровом мире. Лучшие куски он всегда приносил Хромоножке, но та, стыдливо отворачивая от него морду, ждала, когда он насытится,  и только потом с жадностью принималась за еду.
Приближались морозы. Хвойный лес никогда не сбрасывал своей одежды на зиму, но кусты редели, и волкам приходилось глубже уходить в тайгу, чтобы спрятаться от промышляющих зверем охотников. Пищи становилось все меньше, и они часто, когда голод особенно донимал их, объединившись, приходили в деревню,  не брезгуя даже мелкой птицей.
Чтобы не привлечь к себе внимания охотников, волки разбойничали далеко от своих жилищ, запутывая этим следы и скрывая место жительства. Серый умел выбирать такие лежки, что охотники никак не могли точно определить место их нахождения, а если чувствовал приближение людей, то уводил стаю  умело и осторожно,  искусно запутывал следы, и поэтому редкий промысловик мог похвастаться встречей с ним.
Хромоножка в порыве нежности иногда подходила к нему и осторожно прикасалась лапой, как бы заставляя обратить на себя внимание. Он тоже трогал свою волчицу, поднимая по очереди передние лапы, и нежно ласкал ее, пряча когти. Тогда Хромоножка поводила головой из стороны в сторону, ласково лизала его израненную в боях морду, и он, довольный, снисходительно поглядывал на молодняк, как бы обучая его правилам поведения с любимой. Вдвоем они были уже почти пять лет, за это время успели произвести в свет не одно потомство, и Хромоножка никогда не жалела, что соединила свою судьбу с Серым. Он трепетно и нежно любил ее, прощал все шалости и глупости и никогда из его пасти в ее адрес не слышалось ни глухого рычания, ни озлобленного ворчания. С ним она была спокойна за свою жизнь и за жизнь своего потомства.
Так они и жили - с одной стороны таежной делянки Степан Рыбак, с другой – Серый. Жили, еще не зная, что жизнь преподнесет им не одну встречу, не одно разочарование, что боль станет для них общей, и что им будет, что делить в этом мире.
3
Люба до боли в глазах всматривалась в темноту. Степана не было уже более шести часов, и она, приготовив ужин, скучала одна в тишине огромного дома. Сюда Люба перебралась сразу после замужества. Сама она была из соседнего села, где жила мать Степана, не старая еще женщина. Именно она  сосватала сыну жену, одновременно подбирая для себя невестку, уступчивую тихую девушку. Люба до замужества долго работала на ферме, помогала матери по хозяйству, а когда пришло время выходить замуж, сразу согласилась на брак со Степаном, видным по тем временам женихом. Степан несколько раз приходил в их тогда еще работающий клуб, даже пару раз приглашал Любу на медленный танец, и ему этого было достаточно, чтобы из всех невест поселка остановить свой выбор на ней. Ухаживать он не умел, да и учиться ему, как он считал, уже было поздно. Степану перевалило за тридцать, и остаться бобылем дальше ему не хотелось. Он охотно по наущению матери заслал к ней сватов и был уверен, что такому завидному жениху отказа не будет.
Любе же очень не хватало этих самых ухаживаний. Она видела, как вечерами девушки с парнями гуляли по селу, бегали друг к другу на свидание, а она все свое время проводила либо обихаживая скотину, либо присматривая за младшими братьями и сестрами. Отец умер рано, и на хрупкие Любины плечи свалились заботы сначала о семье, в которой она была самой старшей, потом о муже, принимающем ее заботу как что-то закономерное и ни разу не предложившему ей помощь, считая все это бабьими делами. Да она особо и не просила его об этом. Привыкшая с детства к тяжелому крестьянскому труду, она не жаловалась на свою жизнь и особой помощи ни от кого не ждала.
Степан пришел под вечер. Он бросил на лавку худого облезлого зайца и двух рябчиков, неспешно помыл руки и уселся за стол. Свое дело он сделал, и то, что жене теперь полночи придется возиться с дичью, его не интересовало. Нельзя сказать, что Степан не любил Любу. Он испытывал к ней нежность, она привлекала его своей мягкостью и уступчивостью, но все мужики Большой Коноваловки вели себя так по отношению к своим женам, и Степан старался ничем не отличаться от них, да и другого примера у него просто не было.
Люба с сожалением смотрела на добытое Степаном, и ей было невероятно жалко и этих птиц, и этого когда-то шустрого, уже начинающего зимнюю линьку зайца. В мясе они не нуждались - совсем недавно забили двух боровов,  и она не понимала, какое удовольствие испытывал муж, убивая ради забавы.
- Степушка, ты бы больше ничего не таскал из леса, - осторожно, чтобы не обидеть мужа, начала Люба. – Припасов у нас достаточно, а возни с этой мелочью много. Да и подустала я за целый день, поздно уже, а мне рано вставать.
- Вынеси пока на ледник, - неожиданно пожалел он Любу, - завтра  со всем этим разберешься. К обеду приготовишь.
Он сидел спиной к свету, и она не видела его лица, но голос был чуть приглушенный, и Люба поняла, что Степан устал и не сердится. Ей стало тепло на душе от того, что ее пожалели, чего редко случалось в Любиной жизни. Она подошла к нему  сзади и осторожно обняла, прижав его голову к своей груди, от этого он на мгновение замер, даже всхлипнул от неожиданности, но затем, высвободившись из ее рук, поднялся и, не взглянув в ее сторону, направился в спальню.
-Хватит, темно уже, спать пора, - не оборачиваясь, глухо заговорил Степан, и Люба осталась одна. Ей еще нужно было бежать в холод ночи выносить дичь в ледник, убирать со стола, и когда она, управившись со всем, тихонько вошла в спальню, Степан, развалившись на кровати, уже спал. Она осторожно, чтобы не разбудить мужа, прилегла рядом, но не выдержала и с силой прижалась к нему. Степан недовольно хмыкнул во сне, отвернулся от жены, и Люба, намаявшись за день, начала медленно погружаться в сон.
4
Зима осторожно вступала в свои права. Она неторопливо каждый день сорила снегом, обещая большие заносы, сбивала с ног неожиданно сильными порывами ветра, пугала морозами. Снега в этом году выпало много, и  волкам все тяжелее  приходилось добывать себе пищу. Серый водил стаю, выслеживая крупную дичь, чтобы еды хватило всем, и однажды им посчастливилось завалить старого больного лося. Волки рвали зубами еще теплое мясо, а Серый следил за тем, чтобы более молодые  не грызлись из-за лучшего куска. Он долго не уводил стаю с этого места, а ложился вблизи заеденного ими лося, пока еды хватало на всех.
Он уже с неудовольствием поглядывал на переярков , чувствуя, что приближается момент, когда их навсегда придется изгонять из стаи. Охотиться те уже начинают самостоятельно, и делать им рядом с уже давно образовавшимися парами просто нечего. Инстинкт размножения заставлял Серого думать о распаде стаи, которая в последнее время резко увеличилась, прокормить ее было трудновато, и в его сердце помимо всего неотступно поселялась ревность к более молодым соперникам.
Он подошел к Хромоножке, которая, свернувшись калачиком, лежала на снегу. Она была сыта, бежать никуда не надо было, место дневки недалеко от заваленного лося вполне ее устраивало, и она отдыхала, насытившись.
Серый знал, что сытые волки теряют бдительность и поэтому не ложился. Он прислушивался к звукам, доносившимся из леса, и легко мог отличить хруст внезапно сломанной ветром ветки от стука топора. Его слух различал сотню звуков тайги и деревни, хотя она и находилась далеко от них. Ветер приносил ему отголоски хриплого лая собак, и Серый знал, что зверя они не гонят, а просто брешут на какого-то прохожего. Ничто не нарушало спокойствия. Поляна была выбрана им не случайно: с одной стороны ее окружал кустарник, куда в случае тревоги волки могли уйти, а с другой - была ложбина, и любой случайно оказавшийся здесь зверь или человек был виден издалека. И хотя зрение волков никогда не было их сильной стороной, но отличный слух не помешал бы им почувствовать приближение чужака, и стая в один момент была бы поднята на ноги и скрылась между деревьями.
Серый подошел к Хромоножке. Его клонило в сон, и он осторожно, не нарушая ее покоя, улегся рядом. Она  приоткрыла глаза, чтобы убедиться, что это ее супруг, и Серый обрадовано лизнул ее в знак  признательности. Он преданно любил свою красавицу жену, никогда не позволял себе оставлять ее без  внимания, старался, чтобы она всегда была сыта, а когда уходил от погони, то внимательно следил, чтобы волчица была рядом, и в самых опасных случаях прикрывал ее собственным телом от случайной пули.
Утром их разбудил лай собак, и Серый догадался, что какой-то охотник, устав от семейной жизни, взяв ружьишко, отправился в тайгу. Он поднял стаю на ноги и повел  в глубь леса, чтобы найти новое место, где можно будет отлежаться. Серый прекрасно понимал, что стоит охотнику выйти на  место их дневки и увидеть остатки пиршества, как через некоторое время может начаться травля, прибудет много свирепых псов с людьми, и им придется спасаться бегством и искать другое сытное место. И хотя уходить отсюда не хотелось, но Серый решил  увести стаю, оставить ее с подветренной стороны, чтобы псы не обнаружили их, и там отлежаться.
Он увел семью подальше от места охоты, с удивлением слушая брехню собак,  своим лаем дававшим ему хорошую возможность держать врага в поле зрения. Хромоножке же не хотелось подниматься со старого места лежки, где еще осталось достаточно мяса, чтобы насытиться, но ослушаться вожака она не могла. Когда лая собак совсем не стало слышно, а в брюхе свело от голода, она поднялась, чтобы проделать путь назад к  остаткам лося, но услышав глухое рычание Серого, поджала хвост и присела, опустив покорно голову.
Серый внимательно смотрел на недовольные морды волков и, несмотря на то, что прошло достаточно времени, с места не сдвинулся. Он не заметил, как Хромоножка, нарушая все правила волчьей жизни, осторожно ступая по снегу, вышла из-за кустов и направилась в сторону дневной лежки, где еще лежали остатки лося. Серый скорее почувствовал, чем услышал, что случилась беда. Он вскочил на ноги и, не увидев среди сородичей своей супруги, побежал в ту сторону, куда она совсем недавно скрылась. Хромоножка, скуля, приседала на задние лапы, а прямо перед ней стоял огромный пес. Холка его ощетинилась, он обнажил клыки и всем своим грозным видом как бы предрешал ее участь. За ним, злобно скалясь, двигались два больших пса, предвкушая победу над старой, хромоногой волчицей. Серый, не раздумывая,  стрелой вылетел из засады, рванул ближайшего пса, впивая острые клыки в его  горло, и когда тот завизжал и упал на спину, выдыхая кровавую слюну, в прыжке сбил широкой грудью второго. Пес истошно заорал, отлетел на несколько метров в сторону, проворно вскочил на ноги и с воплями бросился бежать. Третий, оставшись один на один с матерым , не рискнул вступить в бой, а поспешно ретировался, унося вслед за собой запах страха.
Хромоножка, все еще приседая от страха, никак не могла приподняться, чувствуя свою вину. Она опустила голову и сбоку поглядывала на Серого. Но он, обнюхав волчицу, внимательно осмотрел и преданно лизнул ее морду, радуясь, что с ней ничего не случилось, и его непутевая любимая подруга, живая и здоровая, снова окажется с ним. Он пошел вперед, а она, все еще испытывая чувство вины, тихонько семенила сзади, не обгоняя Серого и не приближаясь к нему.
5
Тайга жила своей особенной жизнью. Даже зимой она дышала полной грудью, делясь запасами кислорода с окружающим миром, даря людям не только чистый воздух, но и наслаждение от ее величавой красоты.
  Люди не замечали этого и продолжали потихоньку умалять ее запасы, приготовленные для живущего там зверья. Они искали и поднимали медведя, били зайца и белку, а наиболее везучие доставали своим выстрелом соболя или охотились на более крупную дичь, пугая удобно расположившихся на ветвях рябчиков. Тайга сердилась за такое кощунство, но никак не могла противостоять набегам азартных до убийства людей.
Степан в этот день пришел домой злой. У его соседа, старого  и заслуженного охотника Никитича, волк порвал любимого пса и того пришлось пристрелить, два других долго плутали по тайге и вернулись в деревню только к вечеру, уставшие и жалобно скулящие. И хотя в село волки последнее время не наведывались, овец  и другую живность не резали, но само их существование приводило местных в ярость и на общем собрании было решено начать облаву на них.
Степан сам решил возглавить это мероприятие, так как понимал, что с таким вожаком, каким был Серый, справиться будет трудно, и нужно  серьезно отнестись к облаве и все рассчитать, поэтому готовился он тщательно, продумывая каждый шаг и взвешивая каждое слово, которое будет им произнесено на собрании охотников.
Люба с неохотой провожала Степана на очередную встречу с мужиками. Такие встречи  часто заканчивались за полночь, а иногда не обходилась без внушительной бутыли самогона.  И хотя Степан не был любителем  выпить, но она все равно волновалась и сердилась, когда он уходил из дома к Никитичу, которого недолюбливала за любовь к выпивке и пустопорожней болтовне. Провожая мужа  в этот раз, она постоянно задерживала на нем взгляд, словно не решаясь что-то сказать ему.  Степан уже направился к выходу, когда она, сгорая от смущения, наконец,  решилась  заговорить с ним.
-Степушка, новость у нас. Даже не знаю, обрадуешься ты или нет.
От волнения Люба не заметила, как теребила рукой кисти на скатерти, перебирала их пальцами, не обращая внимания на то, что одна из них распустилась и тонкой ниткой свисает со стола. Слова она подбирала с трудом, а новость была настолько неожиданной, что покрасневшее  от напряжения лицо Любы, выдавало в ней и желание говорить и страх перед предстоящим разговором. Степан недовольно оглянулся. Он доставал валенки, пристроенные им для сушки около печки, и на Любу взглянул сердито из-под опущенных бровей.
-Ну, чего там у тебя опять приключилось? - без интереса заговорил он, подходя ближе к столу.
Люба еще сильней покраснела, повернулась и, прижавшись головой к его груди, тихонько, нараспев, произнесла:
-Маленький у нас скоро будет. В Андреевку я сегодня к маме твоей ходила, зашла по дороге в больницу. Что-то не так со мной было в последнее время. Думала -  не заболела ли. А тут такое известие.
Она спрятала свое лицо на груди Степана, а он, растерявшись от неожиданности, поднял руку, как бы желая погладить Любу по голове, но рука  на полпути остановилась, и Степан, с трудом сдерживая в себе порыв нежности, только слегка прикоснулся к ее плечу.
-Сына мне роди, - произнес он. – Охотника нового подари.
И Люба обрадовалась. Она никогда не ждала от Степана  слов нежности и любви,  да она и не знала, что это такое. Выросшая среди маленьких братьев и сестер, заменяя им мать, она сама научилась дарить нежность, не требуя ее взамен.
- А мы тут с мужиками решили обмозговать, как взять стаю, поселившуюся в нашей местности. Обкладывать будем. Вот у Никитича собираемся, так что скоро уйду.
Степан как всегда был немногословен. За то время, пока жил один, особых разговоров ни с кем вести не приходилось, работа на заводе тоже не требовала от него произнесения речей, поэтому говорил мало и редко. Люба привыкла к его постоянному молчанию, и любой его разговор воспринимала как подарок. Она была рада, что Степан доволен ее сегодняшним положением, что появление маленького, хотя и прибавит ей заботы, но будет спасением от постоянного одиночества.
Степан же думал о том, как они с мужиками обложат флажками волков, как загонщик выведет стаю на него, и он одним выстрелом расправится с досаждавшим ему матерым. Его даже не останавливало то, что в последнее время волки не мешали деревенским,  охотились в лесу, добывая  больного и слабого зверя, и, хотя с кормежкой было тяжеловато, в деревню не шли.
Серый после весенней недокормицы, когда голод гнал их в село, подустал от злобного лая собак, рвавшихся в диком озлоблении с цепи при приближении зверя, но дальше последних домов деревни не преследовавших стаю. Да и мужики, выскакивающие в исподнем с ружьем в руках, вселяли в молодых ужас и те, побросав добычу, уносили ноги.
Серый не понимал, почему деревенские ополчились против него –резал он только слабую скотину, которая, как он считал, кроме хлопот ничего хозяину не приносила.
Зима, не дающая особой возможности прокормиться, в этом году выдалась хлебосольная. Сначала они завалили огромного старого лося, затем напали на больного косача. Недалеко от убитого зверя устраивали лежку, чтобы время от времени подъедать остатки пира, а затем снова шли на охоту. За день проходили путь длинной в несколько километров, а вечерами собирались группой, выводили песню, задрав морды кверху и вдохновенно выли, наводя ужас на лесных жителей.
Серый не догадывался, что мешает он деревенским просто своим присутствием. Одно то, что в тайге, которую они считали своей вотчиной и дарами которой не собирались ни с кем делиться, поселилась свободная стая волков, заставляло деревенских мужиков переживать охотничий азарт, который со временем стал у них основным инстинктом.
Им было все равно, что волки не появлялись в деревне, а уходили от них вглубь леса. Их гнало вперед животное наслаждение и чувство победителя и хозяина положения. Они считали себя властелинами тайги, и все, что она давала, старательно забирали. Ни любви, ни особой почтительности мужики к природе давно не испытывали, поставив ее себе на службу. И в тайгу их теперь гнала жажда убийства, которой они покорно подчинялись и которая постепенно отнимала у них человеческое, а насаждало в их сердца, жаждущие крови, звериное начало.
6
Вечером собрались у Никитича в избе.  Место сбора выбрали не случайно. Дети старика давно поразъехались из родного дома, и он вместе со своей старухой в одиночестве коротал длинные скучные вечера, и гостям всегда был рад. Мужики расположились вокруг большого прямоугольного стола и, попыхивая папиросами, старательно обсуждали затею с облавой. Говорили все разом, пока Степан, считавшийся главным в таком непростом деле, не начал рисовать на бумаге план оклада.
Кабанов  резали в зиму, поэтому из отходов, оставшихся от них, решили заранее выложить приваду , чтобы прикормить волков, тем самым удерживая их от желания менять место дневки. Это дело поручили Никитичу: во-первых, был он хорошим знатоком  леса и неплохим следопытом и мог легко найти все возможные места дневки волков, во-вторых, имел старенькую лошадь, на которой и собирался в тайгу.  Обговорив это, перешли к основному вопросу, где слово взял Степан. Оклад он предложил делать всем скопом, наметив заранее время, после чего  определил  стрелковые места. Для себя  выбрал центральное, куда загонщик должен будет гнать волков, чтобы одним выстрелом решить участь вожака.
Рассуждали долго. Все знали, что убить волка зимой – задача не из легких, поэтому готовились тщательно. Молодых решено было не брать. Бывалые охотники знали, что стоять на номере сумеет не каждый. Здесь требовалось соблюдение особых правил, одним из которых было умение не шевелиться, что молодым с их стремлением все решить быстро и тот час, было не под силу. Долго определяли, кого назначить загонщиком, пока низкорослый сосед Степана не вызвался сам. Стрелял он не ахти как, поэтому все с одобрением приняли его решение помочь хотя бы таким способом, что тоже требовало определенного умения и сноровки.
Михеич, пожилой охотник, не раз приходивший с дорогой добычей – соболем, деловито закурив, заговорил:
-Главное не бить по убегающему волку – обязательно промажете. Стреляйте наверняка. Лучше всего бить вожака. Не пугайтесь, если на вас выйдет стая, дождитесь ее приближения и стреляйте.
-Сначала нужно не один раз проверить выложенную приваду, -заговорил сухой скуластый мужичонка, любивший охоту, хорошо знающий тайгу и повадки зверья. -  Лучше лошадей взять, чтобы на санях до места добираться. Лошадку запряжем в обычные розвальни, матерый и не догадается, что на подводе охотник. К таким саням волк привык, а на лыжах пойдем – вызовем подозрение. Охотники зимой часто на лыжи становятся, вот зверь и почует беду.
Все одобрительно зашумели, каждый старался внести свою лепту в дело охоты на волков, только Степан, как обычно молчал. Он прекрасно понимал, что волк - зверь умный, и даже из хорошо приготовленного оклада при случае сумеет уйти.
- Если стая на кого-то выйдет, не бейте переднего волка. Стреляйте в того, который сзади, тогда успеете сделать еще несколько выстрелов. Передние растеряются, пока сообразят, что к чему, вы их и положите. Да, не мне вас учить, - подытожил Степан, поднимаясь с места и направляясь к двери. Этим самым он как бы давал понять, что разговор закончен, что лясы точить просто так бесполезно, все уже не на раз переговорено.  Мужики стали подниматься вслед за ним, дружно вывалились из прокуренной избы на свежий воздух, постояли еще некоторое время и стали прощаться. Решили утром отправиться  в тайгу, и, довольные предстоящей охотой, разошлись по домам.
Ночь выдалась звездная. Яркая луна в полнеба неплохо освещала улицу, хотя фонарей было достаточно. Снег мерцал в их свете и при переходе в тень терял свою ослепительную красоту и становился невзрачным, серебристо-серым. Изо рта  шел пар, остывая от морозного воздуха. Степан осторожно вдыхал  всей грудью вечернюю прохладу, наслаждаясь ее чистотой.
Люба не ложилась. Она, присев у окна, что-то шила, низко наклонив голову. Когда вошел Степан, подняла на него счастливое, немного усталое лицо и мягко улыбнулась. Степан на мгновение залюбовался женой. Волки отошли на второй план и на какое-то время забылись. Он нежно поцеловал удивленную таким неожиданным внимание Любу и, чтобы скрыть смущение, пробасил:
-Собери чай. Пить хочется, а то прокурили всего у Никитича.
Она стала поспешно накрывать на стол, все еще улыбаясь какой-то затаенной улыбкой. Степан пил чай, громко прихлебывая из бокала, а Люба сидела рядом, опершись подбородком на две поставленные на локти руки, и любовалась мужем.
7
Серый последнее время стал нервничать. Он улавливал какое-то движение, доселе незнакомое ему, непривычное для уха. Народа в тайге было мало, появлялись они на розвальнях, запряженных уже немолодой знакомой им лошадью, проезжали в стороне от лежки и близко не подходили. Серый давно заметил падаль, часто появляющуюся на одном и том   же месте, которой волки охотно насыщались. Стая постепенно привыкла к этому и не уходила от  места кормежки далеко. Охотиться за едой не надо было, она сама появлялась, и волки начали  терять бдительность. Это настораживало Серого. Он метался по площадке, на которой теперь было достаточно еды, не трогал  ее и вскоре понял, что семью надо уводить на новое место. Для этого ему пришлось даже пустить в ход зубы, чтобы наказать особо прожорливых и непослушных.
В этот день он решил не заглядывать на дневку вблизи привады, а увести семью подальше. Серый знал, что спасать стаю необходимо, что зимний день короток, и скоро наступят сумерки, а это  и поможет волкам уйти от расправы и преследования.
Степан  с мужиками давно сделали оклад. Делали осторожно, старались, чтобы не было острых углов, зная, что в этом случае волки обязательно уйдут под флажки. Волки были зафлажены, стрелки расставлены по номерам, и все ждали, когда Михеич и еще один мужичок начнут свою работу загонщиков. Вскоре к ним присоединился окладчик и его помощник, и все услышали стук палками по деревьям, замерли на своих местах и приготовились к встрече.
Серый тоже слышал голоса людей и стук. Он знал, что обозначает этот звук и стал метаться по поляне, напрягая уши и соображая, куда лучше повести стаю.  Серому не раз в своей жизни приходилось уходить от охотников, был он  в переделках похуже этой, но вместе с ним было несколько молодых, неопытных волков, которые могли испортить все дело, поэтому он, предупредив их грозным рыком, повел стаю в сторону, где слышались голоса людей. Серый знал, где загонщики не будут ожидать появления волков и приготовился  пройти между ними, а не выходить на охотников, что проделывал уже не раз.
Он напряженно вслушивался в голоса, не обращая внимания на молодняк, который опустив и прижав хвосты, нервничал за его спиной. Рядом с ним стояла его верная подруга и помощница Хромоножка. В трудную минуту она становилась его верным спутником, подгоняла наиболее трусливых и осторожных и выполняла все, чего хотел от нее вожак. Хромоножка знала, что Серый непременно выведет их и спасет от гибели, полностью доверяла ему и никогда не сомневалась ни в его силе, ни в его смекалке.
Серый прислушивался к голосам, принюхивался к запахам и вскоре понял, откуда идет смерть. Он повел стаю ложбиной, вывел в кусты, заставил притаиться, пропустив глуховатого Михеича  справа от себя, и когда понял, что пора уходить, одним прыжком перемахнул через флажки и остановился за ними, приказывая всем делать то же самое. Хромоножка последовала за ним. Несколько волков перемахнули через преграду вслед за вожаком, только  два переярка осторожничали, поджимая хвосты и топчась на месте. Матерый вернулся назад и снова в прыжке перемахнул через препятствие, показывая им пример.  Волки нерешительно подошли к окладу, но прыгнуть через него так и не рискнули. Серый зарычал, давая понять, что ждать их некогда и что стая может уйти, оставив волков одних.  Один из переярков рискнул и, ощетиня холку, приседая от испуга, тяжело преодолел препятствие, но не удержался на ногах и упал, зарывшись мордой в снег. От неожиданности он даже взвизгнул, за что был пребольно укушен Хромоножкой и осторожно отполз в сторону. Второй трусил, метался с той стороны оклада так и не решаясь прыгнуть через него.
Серый  решительно заворчал, как бы отдавая приказ Хромоножке уводить стаю в дальние урочища, а сам, перепрыгнув через оклад, пошел в сторону стрелков, припадая мордой к земле, осторожно вслушиваясь в таежные звуки.
Степан порядком подмерз, но с места не двигался. Он умел ждать, понимая, насколько трудно в такой ситуации стоять не двигаясь, чтобы не спугнуть волков. Он с минуты на минуту ждал выхода стаи и уже приготовился стрелять. Иногда он осторожно переминался с ноги на ногу, и снег тихонько похрустывал под его ногами, заставляя Степана вздрагивать от его почти неслышного звука в тишине леса. Время шло, голоса загонщиков приближались, а волки так и не появлялись в поле зрения. Опытный охотник, он совершил ошибку, которую часто совершают молодые неопытные стрелки. Ждал волка только  с одной стороны, не осматривал сектор обстрела. Он скорее почувствовал, чем услышал какое-то легкое движение сбоку. Степан осторожно повернул голову и замер: из ближайших кустов на него смотрел огромный матерый волк. Был он необычайно светло-серого окраса, лобастый. Его угрюмый взгляд как бы изучал Степана, словно старался запомнить того. В первый момент Степан растерялся. Он понимал, что стоит ему сделать хотя бы одно неловкое движение, и волк исчезнет, скроется. Никакая пуля не догонит его, да и раненый волк без труда сможет уйти от охотника. В спешке стрелять нельзя – обязательно промажешь. Понимая, что в охоте на волков важно первому увидеть зверя, Степан уже знал, что этот поединок он проиграл.
Они смотрели друг на друга, зверь и человек, стояли не шевелясь, внимательно изучая один другого. Степан первым сделал движение, вскинув карабин, но волка след уже простыл. Он выстрелил по кустам,  в никуда, но  зверь ушел, и Степан с ненавистью ударил прикладом по ближайшему дереву, как будто хотел на нем выместить всю злость неудачного дня.
8
Охотники возвращались в деревню невеселые. Они молча расходились по домам, пряча друг от друга глаза и не отвечая на вопросы встречных.  То, что проиграть пришлось зверю, заставляло их злиться, и в душе поднималась ненависть  не только к волкам, которые обошли их своей хитростью, но и ко всему животному миру.  Тайга как бы поиграла с ними, спасла своих питомцев, а пришлых оставила ни с чем.
Особенно обидно было Степану. Именно он начал охоту, именно он ее и проиграл. Никто не мог себе представить, что более опытным и умным окажется зверь, что его будет спасать природа-матушка, подставляя посрамленных мужиков под насмешки односельчан. Не радовало их и то, что был убит один единственный волк, так и не осмелившийся уйти из-под оклада и брошенный на месте недавней лежки стаи как бы в назидание остальным.
Люба была рада возвращению мужа и, несмотря на его сердитый взгляд, улыбалась затаенной улыбкой счастливой женщины. Она никогда не сердилась на Степана, не понимая как вообще можно сердиться на кого-либо, тем более на такого родного человека, каким был для нее  муж. Люба давно истопила баньку, приготовила  чистое белье на смену и ждала, когда Степан отмоет с себя грехи проигранного дня и войдет в дом чистым и посвежевшим после хорошей русской бани.
Степан мылся долго, несколько раз намыливал тело, будто, действительно собирался смыть неудачу сегодняшнего дня, думая о том, почему их охота была так позорно проиграна. Он начинал ненавидеть зверя, который оказался умней его и смог спасти свою семью от истребления. Теперь Степан решил во что бы то ни стало достать матерого и завалить его. С этой мыслью,  занимавшей теперь все его время, он посвежевший, но все еще не успокоенный, отправился домой.
Дома он долго вытирал распаренное лицо, прежде чем принялся за ужин. Люба, присела рядом, осторожно прикоснулась к плечу мужа, вдохнув запах горячего тела и зимней свежести. Степан возвращался домой из баньки без шапки, волосы  приятно попахивали морозцем, и Люба погладила их, чтобы удержать этот запах подольше.
-Не переживай так, Степушка, - как всегда осторожно заговорила она.- Зверь он и есть зверь. Всегда лазейку найдет, куда прошмыгнуть. Вроде большой беды они деревни не приносят, может и не надо было охотиться на них.
Она преданно смотрела на Степана, жалея его, не понимая, что своими простыми словами причиняет ему боль. Степан с силой отодвинул тарелку в сторону, так что остатки борща выплеснулись на скатерть, и хлопнул ладонью по столу.
-Не лезь своим бабьим умом в мужичьи дела, - внятно произнес он.
 Его голос чуть дрогнул, и он, боясь показать слабость, выскочил из-за стола, запнувшись за стул, и ушел в другую комнату. Чтобы как-то отвлечься от неудачи, свалившейся на него, Степан достал дробь, порох и стал по старинке набивать патроны, готовясь на следующие выходные снова пойти в тайгу.   Порох отмерял старательно, рассчитывая все для того, что в случае встречи с матерым бить наверняка. Патроны были не для карабина, просто он решил взять с собой старое ружьишко, которое уже давно висело над кроватью и было скорее данью памяти об отце, чем орудием охоты. Поэтому он тщательно почистил его, внимательно просматривая на свет дуло и, когда оно заблестело как зеркальное, отложил в сторону.
Люба снова вошла в комнату. Она скучала без мужа и то, что он постоянно занимался своими делами, не замечая ее, утомляло. Она присела недалеко от него и как всегда, положив  голову на руки, любовалась им. Степан искоса поглядывал на нее, удивляясь ее такой обыденной и вместе с тем притягательной красоте и невольно залюбовался женой, сидящей одиноко на краю кровати. Люба излучала какой-то внутренний мягкий свет, от которого становилось тепло на сердце, и Степану захотелось приласкать ее. Он даже приподнялся с места, отложив порядком уже надоевшее занятие в сторону, но страсть к охоте взяла верх, и Степан снова опустился на стул и стал еще более усердно готовиться к предстоящей охоте.
А в далеком таежном урочище Серый внимательно и сосредоточенно обходил свою стаю. Одного  переярка, который так и не смог преодолеть препятствие, он не нашел, но стая продолжала жить и без него, никак не оплакивая потерю. Хромоножка вдруг припала на передние лапы, поводя задом и стала прыгать из стороны в сторону, приглашая Серого к игре. Он с любовью посмотрел на нее и, радуясь очередной победе над смертью, вступил в игру. Ему было хорошо. Любимая была рядом, и он готов был выполнять любое желание Хромоножки, чтобы только не расстраивать ее. Серый падал на спину, притворяясь поверженным, потом вскакивал на ноги, и она лизала ему морду, слегка покусывая ее в знак признательности.
Другие волки, наблюдая за ними, тоже принялись носиться по поляне. Их радовала возможность продолжать свою жизнь, не задумываясь о завтрашнем дне и принимая каждый  хорошо прожитый, как подарок судьбы. Донимал только голод, но Серый знал, что вечером, он снова поведет свою стаю на охоту, и они обязательно добудут зверя, чтобы прокормить себя. Лишнего волки не брали. Им хватало того, что они доставали на сегодня, а если пищи было достаточно, то и следующие дни проводили недалеко от нее, не утруждая себя заботами о завтрашнем дне.
9
Серый трусцой бежал вдоль поля в сторону деревни, оставляя неглубокие следы на снегу. Темнеть зимой начинало рано, и он сливался своей окраской с холодным мерцание серебристо-серого снега и тусклой пеленой рано наступившего вечера. Небо было затянуто облаками,  луна примостилась за ними и не бросала более холодные отблески на безжизненную землю.
Кое-где начинали поскуливать собаки, почуяв зверя. Многие уже забрались в конуру, высунув морду наружу, испуганно принюхивались,  топорщили холку, но на холод не выходили.
Серый по запаху узнал дом Степана. Он остановился невдалеке, переминаясь с ноги на ногу, исподлобья поглядывая вокруг и прислушиваясь к звукам ночи. Окна дома были не освещены, лишь одно тускло поблескивало в темноте. Какие-то тени время от времени двигались в окне, и в одной из них он узнал Степана. Серый осторожно обошел избу, но собаку не учуял. Степан и не держал псов, на охоте управлялся сам, без помощников, а дом сторожить не считал нужным. В деревне не разбойничали, знали друг друга в лицо, и редко кто, закрывая избу на замок, не припрятывал ключ под порожек. Так поступал и Степан. Даже ледник он не закрывал на замок, а подпирал горбылем. Этим и воспользовался Серый. Он, легко прогибая спину, подлез под горбыль и резко выпрямился. Тот, не выдержав напора, отскочил в сторону, больно ударив Серого по спине. Матерый молча снес удар и осторожно, лапой, стал скоблить низ двери, пытаясь открыть ее. Дверь несколько раз, как бы нехотя, скрипнула, натужно сдвинулась в сторону, и Серый ловко проскочил в образовавшуюся щель. Его внимание привлекла огромная голова кабана, уже замерзшая и ждущая своего часа, чтобы быть съеденной. Он ловко прихватил ее зубами, забросил на спину и выскочил наружу, вздрогнув от неожиданно с шумом захлопнувшейся двери.
Остальные волки разбойничали на другом конце деревни, как бы мстя людям за убитого собрата. Вскоре послышался озлобленный ор осатаневших от ярости псов, и стая неслышно растаяла в ночи.
Степан только утром заметил нанесенный ему урон. Он со злостью ударил кулаком по двери ледника, с ненавистью пнул ее, как будто она была виновата во всем и недосмотрела за вверенным ей на сохранение. Свое раздражение он излил на Любу, обвиняя ее в бесхозяйственности, и она молча проглотила обиду, сетуя на отсутствие замка.
Теперь Степан уже  твердо решил самостоятельно выследить волка и уничтожить его. Еще не зная, как он это сделает, Степан начинал представлять себе, с какими трудностями ему суждено встретиться, но которые ни в коем случае не могли остановить его. Злость к матерому была сильнее благоразумия. Он ненавидел его за неудавшуюся охоту, за украденную с такой легкостью голову кабана, за одно существование такого сильного и хитрого противника.
- В субботу на целый день ухожу в тайгу, - вечером, сидя за ужином, говорил он. – Собери немного еды, спички не забудь положить.
- Сидел бы дома, - пыталась увещевать его Люба. – Тяжеловато мне, да и скучно без тебя. Целыми днями одна сижу.
- Что я тебе, клоун что ли? – пробовал отшутиться Степан. Он толком не понимал, как можно скучать одной, когда в доме было и радио и на тумбочке новый телевизор. О том, что жене просто не хватает человеческого общения, Степан не задумывался.
-Скучно – пойди к соседке,- не обращая внимания на растерянное лицо жены, посоветовал  он. Степан не знал, что такое скука. Ему общения хватало на заводе, а вечерами мужики часто собирались у Никитича, куда он ходил с удовольствием послушать последние новости бывалых охотников и поделиться своими. Коротать время у телевизора Степан не любил. Непонятные сериалы раздражали его, а выступление юмористов не смешило. Единственная передача, которую он мог смотреть, была посвящена рыбалке и охоте, но показывали ее только по выходным, когда он уходил в тайгу. Может быть поэтому слыл он молчуном, и Любины слова о скуке были для него непонятны.
- Оставил бы ты волка в покое, - просила она.- Подумаешь, уволок свиную голову. Им же тоже чем-то питаться нужно.
-Вот, вот, - сердился Степан. – на следующий год обязательно для них заколю самого большого кабана и лично им отнесу.
Он засмеялся своей шутке, а Любе казалось, что ничего в этом смешного нет, что зверю тоже надо что-то есть и что  совсем не случайно живет он на белом свете, поэтому его надо принимать и терпеть, а не уничтожать. Ведь волки не трогают людей, а только живность. А человек, не раз думала Люба, и живность в покое не оставляет, и волкам жизни не дает.


10
Степан почти целый день провел в тайге. Он внимательно осматривал последнее место лежки зверя, изучал следы и вскоре понял, что матерый не ушел далеко, а прячется где-то в урочищах. Туда, после почти целого дня поисков, он и направился. Выследить зверя решил утром. Зимой рано темнеет, и тайга прячет свои секреты в неслышно подкравшейся черноте вечера.
Степан дошел до ближайшей заимки, затопил печь, набрал в котелок чистого таежного, не тронутого дымом снега, чтобы растопить его на огне, и вскипятил чай. Когда вода в котелке весело забурлила, он достал нехитрую снедь, заботливо приготовленную для него  Любой, и сел ужинать. За окном стояла привычная для этих мест тишина, нарушаемая изредка фырканьем рябчика, перелетающего с ветки на ветку, да потрескиванием на морозе сучьев. Поужинав, Степан улегся на жесткий топчан, укрылся тулупом, немного поворочался с непривычки и засопел. Он прекрасно понимал, что ночное или вечернее выслеживание, особенно зимой в лесу, почти никогда не достигает цели, поэтому с охотой не торопился, давая себе возможность отдохнуть перед завтрашним трудным днем.
Ночь вступала в свои права. Она убаюкивала лесных жителей, прятала в своих угодьях, желая им хорошенько отоспаться перед новым днем, только волки все еще приноравливались к новому месту ночлега, предвкушая очередное исполнение вечерней песни.
Серый закончил свою серенаду, неожиданно оборвав ее. С севера потянуло дымком, и он всем своим звериным чутьем почувствовал человека. Этот запах был давно знаком ему, вселял тревогу и беспокойство. Так пахнуть мог только один человек, доставлявший ему  неудобства. Это был запах Степана, и Серый, несмотря на желание свернуться клубком около уже прилегшей Хромоножки, стал осторожно продвигаться в ту сторону, откуда доносился запах. Он вышел на поляну и прошелся по ее краю, растворяясь в сумраке ночи. Около заимки он остановился и принюхался. Серый не сомневался, кто сейчас находится в этом неказистом и раньше совсем нестрашном для них месте. Он обнюхал следы, оставленные человеком и понял, что утром у того начнется охота, жертвой которой может стать его семья.
Серый вернулся на старое место и поднял стаю. Недовольно ворча, молодняк стал подниматься,  одна только  Хромоножка вскочила сразу, как только услышала глухое ворчание Серого. Она знала, что он, как никто другой, чувствует опасность и полностью доверяла ему. Серый, еще раз принюхался, сердито покрутил головой, осматривая семью, и  пошел вдоль просеки, все больше теряясь в холодном сумраке ночи.
Вскоре он понял, что ему пора уходить на свою, единственную для него борьбу между зверем и  человеком, и оставил стаю, которую тут же повела Хромоножка. Будучи матерью и более пугливой по своей природе, она выбирала защитные пути и вела стаю с большой осторожностью, предоставив самцу возможность самому разобраться с преследователем и провести его.
Ближе к утру Хромоножка привела стаю к густому ельнику, по которому весной протекала небольшая речка с берегами заросшими тростником и камышами. Сюда совершенно незачем было заходить человеку, да он и не стремился попасть  в это неуютное место, и Хромоножка почувствовала себя в безопасности и решила остаться здесь на ночлег.
Утром Степан, выпив кружку чаю, собрал нехитрые пожитки и отправился  в сторону урочища. Он находился совсем недалеко от места своей зимовки, когда вдруг заметил притоптанный участок небольшой поляны и понял, что здесь и была очередная лежка матерого и его семейства. Следов зверя почти не было видно. Выпавший за ночь снег припорошил их, и Степану ничего не оставалось делать, как идти наугад, внимательно осматривая придорожный кустарник.
Вскоре он вышел на дорогу, где и обнаружил отпечаток части следа и уверенно зашагал к ближайшему перекрестку, не выпуская из поля зрения целик около дороги, на который время от времени, как он знал, сходят волки. Зная особенность волков ходить гуськом, он внимательно осматривал глубину встречающегося ему следа и уверенно шел в сторону старого урочища, понимая, что волки направились на дневку туда. Около невысокой елочки Степан заметил следы матерого самца и догадался, что здесь совсем недавно побывал зверь, за которым он охотился, и оставил свой след.  Степан внимательно осмотрел место его остановки, понял, что тот идет один, так как вокруг не было больше ни одного следа, и зашагал в  сторону, куда только что ушел волк.
Серый в это время стоял за ближайшим густым ельником и внимательно следил за Степаном. Он совсем не случайно оставлял свои следы там, куда направлялся Степан, с одной единственной целью: увести того как можно дальше от места дневки и тем самым спасти свою семью.
Степан знал, что волка-одиночку выследить легче, нежели взять весь выводок, и решительно зашагал по следу матерого. Он уже не искал ни следов  пребывания стаи на дневке, ни следов матерой волчицы, которые непременно вывели бы его к месту дневки, его больше всего интересовал след самца, который, по его мнению, и был угрозой для всех, живущих в деревне. Он думал о том, что скоро начинается февраль, что волчица будет обязательно обзаводиться потомством, которое непременно надо кормить, что в начале осени, когда волчата подрастут, нападение на домашних животных участится, и всем волей – неволей снова придется браться за ружья, чтобы спасать свое хозяйство.
Степану во что бы то ни стало нужно было уничтожить матерого, и он с азартом бывалого охотника пустился по следу, даже не подозревая, какую игру затеял с ним Серый. А тот все дальше и дальше уводил Степана от места дневки своей семьи, пока не понял, что добился нужного результата, затем ловко, одним прыжком преодолел невысокий ельник и спокойно ушел в сторону, оставив Степана один на один с загадкой столь неожиданного исчезновения волка.
Степан, однако, догадался, что его провели. Он с силой выругался и зная, что до темноты ему непременно нужно выбраться из леса, зашагал в сторону деревни. Дважды, чтобы как-то успокоиться, он выстрелил по рябчику, одиноко сидящему на кусте калины, но сделал это неудачно, и рябчик, сердито фыркнув, скрылся из вида.
11
В тайгу несмело кралась весна. Она притаилась в сосняке запахом смолы, лезла в уши призывной трелью рябчика. Откосы уже во всю пестрели глиной и казались яркими пятнами среди серо-белого березняка. Кое-где уже запушилась верба. Два белых пятна снега ярко отсвечивали на солнце на фоне пожелтевшей прошлогодней травы. И только на пригорке в березняке огромная прогалина пестрела бело-фиолетовыми подснежниками.
Сквозь серый свод неба острием вниз прорезались первые яркие лучи солнца, падая косыми лезвиями на промерзшую землю. И только по берегам ручьев шапкой все еще лежал ноздреватый снег.
Серый осторожно вышел на поляну. Иногда под его лапами тонко похрустывал промерзший за ночь мох, но знакомые звуки не пугали его. За свою жизнь он научился отличать голос природы, ее всхлипы и стоны, от неумелого вмешательства в ее дела человека.
Весна гнала его на свет, заставляла ловить ее запах. Он поводил мордой, резко поднимал ее вверх и впитывал едва уловимый аромат Хромоножки, ждущей его в березняке. Они не скрывали свою любовь от прибылых  волков, которые все еще составляли стаю. Переярки давно уже были изгнаны из семьи, охотились самостоятельно и настойчиво искали пару.
Инстинкт размножения выгонял зверье из потаенных уголков тайги, и они теряли бдительность, охваченные страстью. Волки в этот период были сыты. Они резали кабанов, косуль, не брезговали мелочью, выгнанной первыми призывными лучами солнца из своих нор.
Хромоножка не отходила от Серого. Она все чаще терлась своей мордой об него, иногда небольно покусывая Серого, стараясь обратить на себя внимание. Серый и так был излишне внимателен к своей подруге. Он ревниво следил за молодняком, не подпуская их к волчице, а если стоило кому-нибудь неосторожно приблизиться к ней, одним прыжком сбивал наглеца с ног, обнажая клыки, готовясь немедленно расправиться с обидчиком.
Все его внимание сейчас занимала Хромоножка. Он ласково и нежно лизал ее, старательно ухаживал, боясь причинить ей ненароком боль. Хромоножка охотно принимала его ласки. Она давно научилась терпеливо и нежно любить Серого, покорно подчинялась его  и своим инстинктам, понимая, что его забота и внимание никогда не принесут ей разочарование в нем.
Серого весна не радовала. Подмерзшая за ночь грязь, неожиданно таяла днем лужами, и тускло-серое низко нависшее небо раздражали его. Серый начинал линять и его когда-то красивая, чуть голубоватая шерсть, сейчас клочьями свисала с боков, заставляла тереться о камни и ветки деревьев, чтобы избавиться от нее, и доставляла массу неудобств.
Люди не знали, как одеться. Если днем иногда неожиданно пригревало солнышко, то к вечеру небо хмурилось, иногда большими хлопьями валил снег, и весна казалась далекой несбыточной мечтой.
Люба все чаще стала уставать. Степану казалось, что беременность мешает ей, а больше всего ему, и он беспричинно раздражался ее медлительности, а когда она не успевала по хозяйству, то и покрикивал на жену. Люба покорно сносила его упреки, не обижаясь и ничего не отвечая на его неоправданные выпады.
-Тяжело мне, Степанушка, - временами жаловалась она, протискивая между стеной и столом свой уже достаточно большой живот.
Степан сердился, но с места так и не вставал, чтобы помочь жене. Всю работу в семье он делил на «мужичью» и «бабскую» и отводил Любе ее половину, не вмешиваясь в ее дела и не потворствуя жене ни в чем.
-Другие не жалуются, - безразлично изрекал он, устроившись поудобнее около стола,- чем ты лучше их?.
Люба вытирала фартуком вспотевшее лицо. Две бусинки пота, словно озорные огоньки, повисли у нее над бровью, и луч солнца, бьющий в окно, играл в них, освещая ее глаза таинственным волшебным светом.
-Других пусть другие жалеют, - не успокаивалась Люба, - а ты – меня!
Но Степан безразлично пожимал плечами, упорно не замечая Любиных намеков, и все чаще и чаще уходил из дома. А она безропотно ждала его, принимая любое проявление внимания с его стороны, за мгновения счастья, неожиданно выпавшие ей. И хотя этого счастья ей не хватало, она довольствовалась тем, что давал ей Степан, и как ребенок радовалась неожиданно перепавшему ей вниманию.

12
Утро радовало обилием солнца; земля на пригорках уже прогрелась и зеленела первой травой. Почки на деревьях и кустах набухали и казалось вот-вот взорвутся обилием зелени. Весна во всю вступала в свои права, принося тепло и ароматы в соскучившуюся по новизне тайгу.
Хромоножка искала старое, мало посещаемое кем-либо место, чтобы воспроизвести на свет очередное потомство. За ней всюду следовал Серый, готовый в любую минуту прийти любимой на помощь. Она скоро нашла прошлогоднюю барсучью нору, в которой уже год назад произвела на свет щенят, и стала старательно расширять ее. Почти рядом, за низкорослым ельником, звенел ручей, и Хромоножка с жадностью напилась из него.
Она понимала, что пришла пора щениться, и недовольно ворчала, не обращая внимания на Серого с тревогой наблюдавшего за ней. Когда Хромоножке было особенно тяжело, и она тихонько повизгивала от боли, скрутившей ее, Серый вскакивал на ноги, тревожно озирался, но стоило ей затихнуть, как он тут же ложился недалеко от норы. Он жалел любимую, не обижался на нее за невнимание, понимая, как трудно ей сейчас. В такое время Хромоножке прощалось все, как впрочем  и в любое другое время.  Серый всю свою жизнь посвятил заботе о самом дорогом для него существе и никогда не жалел, что судьба так тесно и навсегда соединила их.
К утру у Хромоножки родилось трое щенят. Были они слепые, мокрые, совершенно беспомощные, и она, радуясь малышам, спокойно и тщательно вылизывала их. Серый почувствовал незнакомую возню в норе и с осторожностью приблизился к ней, но услышав сердитое ворчание Хромоножки, покорно отошел в сторону. Через некоторое время он уже трусил в сторону леса, понимая, что волчица занята выводком и у нее совершенно нет времени на охоту, и теперь вся забота о пропитании семейства ложилась на его плечи.
Только к вечеру Серый вернулся назад. В переполненном желудке он нес своей подруге мясо, которым собирался накормить ее.
Степан знал, что пришло время щениться волкам, и тщательно готовился к охоте, чтобы отыскать их логово и разом уничтожить весь выводок. С утра он отправился  подзанять у Никитича патронов, так как свои давно были на исходе, а съездить в город в магазин совершенно не было времени.  Местные всегда с охотой делились своими нехитрыми запасами, зная, что времени на поездку в далекий город не всегда хватает, а если уж и отправлялись туда, то набирали всего впрок, рассчитывая в случае чего помочь соседу. Никитич три дня назад вернулся из города, куда ездил в гости к старшему сыну. Он неторопливо достал коробку с патронами и протянул Степану, которому всегда с готовностью помогал. В его памяти еще была свежа боль  от смерти  любимого пса, порванного волком, и он тайно надеялся, что Степан сумеет расправиться и с ненавистным матерым убийцей и со всем его выводком.
Люба с утра затеяла стирку. Она привыкла в пятницу вечером кипятить постельное белье, чтобы затем отстирать его и вывесить сушить на улицу, вдыхая утром аромат морозной свежести от пододеяльников и простыней. Люба трижды попросила Степана поставить выварку на огонь, но он все отнекивался, ссылаясь на занятость, и она, чтобы не терять времени и лишний раз не тревожить мужа, поднатужилась и взгромоздила ее на печь.
Еще толком не понимая, что случилось, Люба почувствовала резкую боль внизу живота и разом осела, согнувшись. Боль раздирала ее, и у Любы не было сил ни подняться на ноги, ни попросить помощи. Она молча сидела на полу  и тихонько постанывала, боясь закричать во весь голос. Степан вернулся домой через полчаса и застал жену, корчившуюся от боли около стола. Люба до крови прикусила верхнюю губу, пытаясь сдержать рвавшийся наружу крик. Правой рукой она держалась за низ живота, а левой  облокотилась о стул, скомкав скатерть на столе и не обращая на это никакого внимания.
Степан понял, что случилась беда. Он, ни слова не говоря жене, выскочил из дома и побежал к Никитичу, у которого на ходу был старый Жигуленок. Вдвоем они усадили Любу на заднее сиденье, и Никитич рванул с места.
К вечеру вконец измученная  и истерзанная болью Люба родила семимесячного слабенького мальчика. Она лежала в палате, уставившись пустыми глазами в потолок и тихонько молилась, чтобы сыночек выжил. Степан же, узнав, что у него родился сын, обрадованно заспешил домой, уверенный, что все обойдется.
Через день он пригласил соседку, которая помогла ему разобраться с замоченным бельем, и довольный, даже не навестив в этот день Любу, отправился в лес. Весной зверя запрещено бить, но никто и никогда не запрещал охотиться на волков, и Степан почти все послеобеденное время потратил на поиски волчьего логова.  Зная, что зверь старается пристроиться рядом с водой, он облазил все  близь лежащие речки и болотца, но к дальним ручьям времени сходить не было, и он  поиски матерого отложил на потом.
Чтобы как-то скоротать время без жены, Степан перебрался к матери.
-Как потомство встречать будешь? – сердилась мать. – Кроватку купить надо, коляску, пеленки. Да мало ли чего малышу понадобится. Не сиди сиднем – поезжай в город.
- Вот, - протянул Степан матери деньги, - займись всем сама, а то у меня времени нет.
-И на что ты свое драгоценное время тратить собираешься? – допытывалась мать, однако деньги взяла и на следующий день отправилась в город за покупками.
Степан разрывался между своим домом и домом матери. К возвращению Любы он починил забор, наколол и натаскал дров, запасся водой. Делал Степан все старательно еще и потому, что его не оставляло чувство вины перед  женой. Он сам, не обращаясь за помощью к соседке, вымыл пол, тщательно протер пыль и вскоре их спальня преобразилась. В углу, напротив окна, стояла детская кроватка, около нее Степан постелил коврик, а сам угол обклеил веселыми обоями.
Его радовала прибавление в семье. Вечером он часто беседовал с матерью, в очередной раз делясь радостью.
- Сына Иваном хочу назвать, - степенно говорил он, попивая чай из большой кружки.
- Хорошее имя, - соглашалась мать.
- Подрастет, на охоту вдвоем будем ходить. Шишковать начнем, по ягоды его брать буду,- размышлял он, охотно веря в то, что говорил.
Мать соглашалась, кивала головой, радуясь наличию внука. Они долго беседовали вечерами, много говорили о ребенке, размышляя, каким он вырастет, и никто из них почему-то даже не догадался вспомнить о Любе, которая родила этого ребенка и почему-то не заслуживала должного внимания с их стороны.
13
У Никитича в ночь на выходные ощенилась старая сука. Она принесла пятерых щенят, двое из которых сдохли к утру. Была эта, хотя и старая, но очень хорошая охотничья собака, зверя чуяла за версту, умело облаивала белку, и Никитич решил оставить ей двух сильных и крепких малышей, а последнего, слабого и худого заморыша, выжившего чудом, порешить.
В воскресенье Никитич собрался в тайгу, поэтому закинул в рюкзак слепого щенка и с утра ушел из дома. Щенок от ужаса повизгивал, исходил слюной и постоянно ерзал, мешая Никитичу сосредоточиться. Через некоторое время, когда последыш своей возней и писком стал сильно раздражать его, он вытряхнул щенка под ближайшим кустом и решительно зашагал дальше.
-Либо сам помрет, либо зверь загрызет, - спокойно рассуждал он, оставив малыша одного.
Щенок смешно ворочался, несколько раз пытался приподняться, но непослушные лапы расползались в разные стороны, и он снова падал на розовое брюшко. Запаха матери щенок давно уже не чувствовал, и в ужасе прижимая к животу крохотный хвостик, без остановки скулил. Он не понимал, за что с ним так обошлись, почему его оставили одного в холодном и неприветливом месте и что он такого успел натворить за свою такую короткую и не очень везучую жизнь.
Хромоножка первая услышала его плачущий голос и выбралась из норы, оставив ненадолго свой выводок на отдыхающего невдалеке Серого. Она обнюхала подкидыша и тихонько зарычала. Он издавал странный и неприятный запах сторожевых собак, который пугал ее. Но еще от него пахло молоком и еще чем-то знакомым, чем пахли и ее волчата. Она потрогала его лапой, и он затих от ужаса, учуяв незнакомый запах. Но вскоре этот запах стал перебивать другой, который напоминал ему мать, и малыш неуверенно пополз в сторону дразнящего аромата  молока.
Он подполз к Хромоножке и заскулил, смешно тыкаясь ей в лапы. Был он такой беспомощный и так напоминал ей волчат, что она, не выдержав, осторожно взяла его зубами за холку и затрусила в сторону логова.
Серый от неожиданности присел на задние лапы, когда увидел Хромоножку, несущую в зубах щенка. Он обнюхал найденыша и недовольно заворчал. Она же, не обращая на него внимания, осторожно уложила малыша в кучу своего выводка и легла рядом, готовая в любой момент прийти к ним на помощь. Найденыш потыкался мордочкой, ища пищу, и пополз в сторону призывного запаха еды. Он смешно и поспешно, сгорая от нетерпения и голода, уткнулся мордочкой в живот Хромоножке и припал к ней, урча и захлебываясь от удовольствия. Только Серый все еще в растерянности и недоумении ходил из стороны в сторону недалеко от логова, не зная, что делать и как реагировать на поступок Хромоножки. Но через некоторое время понял, что волчицу пора кормить и отправился в сторону леса, чтобы  раздобыть пропитание для своей непослушной подруги.
Никитич через минуту уже забыл о щенке и вышагивал в сторону старого березняка, куда часто любили прилетать рябчики, иногда там попадалась и более крупная птица. Никитич прекрасно знал, что сезон охоты еще не открыт, птица, занятая своими семейными делами, теряла осторожность, поэтому бить ее не представлялось больших трудов, шел за поживой с удовольствием, не обращая внимания на запреты. Как и большинство мужиков Большой Коноваловки Никитич превыше всего ставил свое желание полакомиться дичью и охотничий азарт, поэтому на все запреты и законы давно махнул рукой. Природа обижалась на такое невнимание к себе, но мстить не могла и не умела, поэтому терпеливо сносила вмешательство человека в свои земные дела.
А Серый уже к вечеру принес Хромоножке достаточно пищи, чтобы она могла насытиться и накормить малышей. Он обнюхал щенят, пахли они все одинаково, и ему даже в голову не пришло искать среди них чужака. Теперь все щенки были его родными, и он с рвением продолжал заботиться о них, не выискивая лишнего и даже не задумываясь над этим.

14
Любу выписали из больницы значительно раньше, чем малыша. Он продолжал набирать вес и, кажется, совсем не торопился обрадовать родителей  своим присутствием, а она, скучая без него, все-таки нашла в себе силы вернуться домой и потихоньку впряглась в домашние заботы. За то время, которое она провела в больнице, Люба осунулась и похудела. Но она меньше всего думала об этом и тут же, как только вернулась домой, остервенело впряглась в домашнюю работу, которая давала ей возможность забыться и не думать все время о малыше, увидеть которого ей все еще не предоставлялась возможность.
Весна уже во всю бушевала. Она затопила сады буйством зелени, душила ароматами, наиболее закаленных и смелых раздевала. Никто уже не кутался в одежду, а  наоборот старался подставить теплым солнечным лучам лицо и тело. Солнечные зайчики наперегонки носились по дому, перепрыгивая с одной стены на другую, заставляли щуриться, когда неосторожно пробегали по лицу. Люба морщилась, улыбаясь, а Степан недовольно отворачивался, сердясь на их забавы. Он твердо был уверен в том, что время залечит любые раны, и знал это только потому, что сам ран не имел.
Она обрадовалась, когда дома увидела детские вещи и с благодарностью прижалась к Степану, а он погладил ее по податливому плечу и занялся своими делами, считая, что внимания жене оказал достаточно, что все обошлось и теперь можно уже не волноваться, а ждать появление нового члена семьи в доме.
Скучать дома не приходилось – работы за ее отсутствие не поубавилось, скотина осталась в том же количестве,  на кухне как всегда ее ждали кастрюли. Она, еще толком не оправившись после родов, принялась за домашнее хозяйство.
-Степан, - часто спрашивала она, накрывая вечером на стол, - схожу-ка я в больницу, узнаю, как наш малыш поправляется.
Степан безразлично пожимал плечами и недовольно морщился. За время Любиного отсутствия домашней работы прибавилось, и ее частые уходы из дома мешали окончательно навести порядок в их большом беспокойном хозяйстве.
- С сыном ничего не случится, там он под присмотром, - часто возражал Степан, -ты бы лучше за скотиной смотрела, а то за время твоего отсутствия ей занималась Тимофеевна, а ты знаешь, что скотина чужие руки не любит.
- Не переживай, я все успею, - просила Люба, которая скучала без малыша, - со скотиной ничего не случится.
Она, действительно, хлопотала по хозяйству, успевала присмотреть за скотиной, варила, убирала, ухаживала, делала всю ту работу, которую со времен Адама покорно выполняла любая женщина. Просто у женщины, живущей в деревне работы было значительно больше, чем у городской, и на ее долю выпадает большее количество забот и хлопот.
К концу месяца из больницы позвонили, и счастливые родители отправились  забирать ребенка. Ванечка за это время подрос, поправился. Он уже внимательно рассматривал присутствующих, даже научился держать голову, чему Люба была безмерно рада.
Ванечку доставили домой, и забот у нее прибавилось. Правда эти хлопоты были самыми приятными из всех, и она не обращала внимания на усталость, вставая по ночам к плачущему сыну, пеленала его, напевая тихонько, чтобы не разбудить Степана. Ванечка внимательно слушал тихий спокойный голос и довольный припадал к ее груди. Насытившись, он засыпал, а она осторожно укладывалась рядом со Степаном, которого плач ребенка не будил.
Степан часто подходил к кроватке, внимательно рассматривал сына, узнавая в нем свои черты, но на руки его не брал, считая, что до трех лет ребенком должна заниматься мать, а дальше он возьмет его под свою опеку и вырастит настоящего мужичка. Ему хотелось бродить с ним по лесу, учить читать следы, сидеть с удочкой на берегу реки. Для него он, потихоньку от жены, выстрогал небольшое деревянное ружьишко, чтобы с детства приучать ребенка к охоте, которую отчаянно любил.
-Сынок, - обращалась Люба к Ванечке, когда оставалась с ним наедине, - расти хорошим, честным и добрым человеком, люби все живое, береги его, тогда и оно будет беречь тебя.
Она выносила малыша на улицу, подносила к его лицу ветку цветущей сирени и яблоньки, чтобы он мог подышать их ароматом, носила к мирно позванивающему на камнях ручью, и Ванечка прислушивался к его говорливому разговору, улыбаясь от удовольствия и наслаждаясь изобилием запахов и звуков.
-Это наш мир разговаривает с тобой, - шептала она на ухо Ванечке, - он добрый, любит тебя и ты, сынок, скоро привыкнешь к нему и полюбишь его. Это твой мир.
Люба все чаще чувствовала, что усталость накатывается на нее, она почти не спала ночью и не отдыхала днем. Иногда ей хотелось остановиться  и забыться от этого безостановочного ритма деревенской жизни, но она знала, что помощи ей ждать неоткуда. Степан пропадал или на работе, или уходил по своим делам в тайгу, и Люба не решалась пожаловаться ему и попросить помощи.
- Ничего, - думала она, - вот скоро Ванечка подрастет, и мне легче будет.
Но Ванечка рос медленно и легче не становилось. Быт затягивал ее, не давал спуску и мешал спокойной размеренной жизни, в которой так мало было добра и понимания.
15
Эту ночь Люба спала плохо. Она несколько раз вставала к Ванечке, который совсем извел ее капризами, и незаметно уснула под утро. Разбудил ее резкий толчок в спину, и она, плохо соображая со сна, вскочила на ноги.  Степан в наспех надетой  и расстегнутой рубашке стоял около кровати, недовольно хмуря брови.
-Чего разлеглась, займись ребенком, да и собери чего-нибудь на стол.
Люба поняла, что муж сердится и поспешила на кухню, на ходу накидывая халатик. Она торопливо возилась около плиты, разогревая завтрак, переживая, что Ванечка надрывается в крике в соседней комнате, а Степан не обращает на это внимание. Невнимание Степана к малышу пугало Любу, ей казалось, что он безразлично относится к ребенку, что тот мешает ему своими криком и не знала, как примирить появление Ванечки в их семье с тем комфортом, к которому она так старательно приучала мужа.
Степан же был уверен, что он все делает правильно, живя по неписаным законам деревни, и хотя был неплохим человеком, но за безразличной маской на лице и внешней грубостью тщательно скрывал это. Он, как и многие мужики, которых он знал и на которых становился все больше похожим, считал, что жена и нужна для того, что тянуть лямку домашней работы, воспитывать малолетних детей и создавать мужу необходимый в доме комфорт. А уж потом, когда Ванечка подрастет и окрепнет, он возьмет на себя всю заботу о сыне и постарается вырастить из него настоящего мужичка и заядлого охотника, каким был сам. Именно этого и боялась Люба. Она совсем не хотела видеть Ванечку похожим на мужскую половину их деревни, по большей части занятую своими делами, а всю работу по дому взвалившим на плечи жен. Она все еще ждала внимания от Степана, ей хотелось его помощи, и было обидно, что он упорно не замечал или делал вид, что не замечает и не учитывает ее желаний.
-Возьми ребенка на руки, - наконец не выдержала она, - не слышишь что-ли, криком заходится.
- Пусть покричит, говорят это полезно – легкие развивает, - отмахнулся Степан, однако вошел в комнату и наклонился над сыном.
Ванечка, увидев знакомое лицо, заулыбался и на некоторое время прекратил плакать. Его ручонки, сжатые в кулачки, беспрестанно сновали туда-сюда, вокруг крохотного ротика пузырились слюни, и Степан осторожно вытер ему лицо, боясь причинить крохе вред. Ванечка тут же закричал, и Степан беспомощно оглянулся. Он обрадовался подскочившей Любе, с удивлением смотрел, как она ловко перепеленала ребенка и приложила к груди. Ванечка тут же затих и довольный засопел, поводя ручонкой из стороны в сторону и счастливо прикрывая глаза.
-Ты посмотри, - с улыбкой заворчал Степан, - как проголодался, Пойду и я, а то на работу опоздаю.
В дверях он оглянулся на Любу и на минуту замер, удивленный увиденным. Солнце пробивалось сквозь занавески и освещало угол около кровати, где сидела жена. Косые лучи падали на Любу со стороны, и она вместе с младенцем оказалась освещенной ими. Ее лицо, нежно склоненное над ребенком, было чуть в тени, а счастливая и какая-то затаенная улыбка делали его похожим на лики святых, и Степан невольно залюбовался женой.
-Как на иконах, - подумал он.
Сходство было поразительное и от этого Степану стало трудно дышать, он кашлянул и поспешил на кухню, где его ждал уже готовый завтрак.
Любе было трудно управляться по хозяйству, которое никак не убавлялось. Ей приходилось ходить за скотиной, делать всю домашнюю работу и приглядывать за Ванечкой. Однако ей и в голову не приходило попросить Степана о помощи, и она покорно несла бремя забот, как это делали все женщины Большой Коноваловки, не ропща и не жалуясь.
К вечеру она окончательно выбивалась из сил, замертво падала в кровать, но Ванечка не давал ей выспаться, а утром она снова впрягалась в нудную однообразную работу.
Сын радовал ее. Ванечка быстро набирал вес, хорошо кушал и вскоре догнал своих сверстников. Он уже уверенно держал голову, с интересом рассматривая  все вокруг, и Люба, гуляя с ним по улице, горделиво рассказывала встречным об успехах малыша. Был он ее радостью, незаметно скрашивал одиночество, и она подолгу беседовала с ним, когда Степан, закинув за спину карабин, спешил в тайгу. Теперь их было двое, и она с тревогой ждала то время, когда Ванечка подрастет и вместе с отцом отправится на промысел, оставив ее одну в порядком уже надоевшей бытности.
16
Волчата подрастали. Они уже давно окрыли глаза и начали выходить из норы. Их игры становились все активнее, они умело прыгали, припадая на передние лапы, покусывали друг друга за морды. Хромоножка понимала, что молока им уже не хватает и волчат пора переводить на мясную пищу. То, что приносил Серый в своем желудке, съедалось Хромоножкой, и она стала охотиться самостоятельно, чтобы прокормить семейство, оставляя волчат одних. Серый все чаще уходил за пропитанием, а когда возвращался и заставал щенят без матери, то еду, предназначенную для Хромоножки, отдавал малышам, пристраиваясь около них. Щенки лазали по нему, кувыркаясь и падая, и он, довольный, терпеливо сносил все их забавы, не обращал внимания на  тычки и укусы.
Хромоножке нужно было помогать, и Серый взял на себя часть обязанностей по воспитанию семейства. Он знал, что волчат пора приучать к охоте, и поэтому решил отправиться в деревню, где было легче поймать домашнюю птицу, слегка придушить ее и принести к логову, чтобы дать возможность ребятне самой расправиться с ней до конца.
Набеги волков на деревню участились. Из кошары стали исчезать ягнята, поуменьшилось поголовье птицы. Стремясь обучить своих щенков охоте, волки не брезговали ничем. Доставалось и лесным жителям. Волки не щадили птенцов, таскали из гнезд яйца, ловили еще неокрепших зайчат, телят лосей и косуль.
Хромоножка и Серый понимали, что чем успешнее идет обучение волчат охоте, тем скорее они научатся самостоятельности и будут без опаски входить в непростую звериную жизнь. Они с удовольствием наблюдали, как волчата с остервенением расправляются на их глазах с принесенными полуживыми детенышами домашних животных и готовились выводить их на первые разбойничьи набеги. Здесь и начиналось главное обучение. На глазах молодняка Серый резал пасшихся на лугу овец, показывая, как надо расправляться с животными, чтобы добыть себе пропитания.
В конце лета им повезло. На кромке леса они напали на старую, отбившуюся от табуна лошадь, и голод, последнее время донимавший молодняк, был забыт на несколько дней. Насытившись, они возвращались к своему логову, и довольные засыпали.
Приемыш не отставал от своих братьев и сестер. Поначалу он уступал им в выносливости и осторожности, но звериные инстинкты брали верх, и вскоре от волчат его можно было отличить только по светлому окрасу да большому коричневому пятну на боку.
У деревенских прибавилось забот. Пастух, выгоняющий скотину на луг, обязательно вооружался ружьишком, которое с охотой пустил бы в дело, если на горизонте вдруг появится хотя бы тень волчьего семейства. Да и сами мужики тщательно укрывали скотину, спускали псов с цепи, чтобы те могли если не порвать пришельцев, то хотя бы своим отчаянным лаем предупредить об их приближении. Спали в пол-уха, готовясь по первому остервенелому лаю соскочить с кровати и броситься за дверь, чтобы прогнать лесных пришельцев и защитить скотину, которая, почуяв неладное, отчаянно орала.
Степан не убирал карабин и, когда ложился, непременно приставлял к стене, чтобы в случае чего он всегда оказывался под рукой.
- Осторожно, - просила его каждый раз Люба, отправляясь на покой и уложив Ванюшку, - ребенка не напугай.
Она тревожилась за сына, за Степана, ей жалко было всех, кто был замешан в этом деле, и она испуганно пожимала плечами, когда кто-то из мужиков хвастался убитым зверем, и никогда не смотрела на поверженного мертвого врага.
-Вот добуду матерого, тогда и конец всему, - горячился Степан, - уйдет  стая без него из наших мест. Бить нужно и волка, и волчицу. Оставить молодняк без вожаков.
Он все ждал того момента, когда ему придется встретиться с матерым и оказаться сильнее и хитрее его. Но пока в их поединке выигрывал волк, не подпускавший Степана к своей семье и тщательно оберегавший ее.
17
Степан с утра бродил по тайге. Лето было в самом разгаре. Таежное лето не такое красочное, как городское – ему не хватает пестроты и ухоженности. Тайга постепенно меняла свой наряд. На поляне, пестревшей огоньками цветов, разлапистые ели выстроились в кружок, словно водили хоровод. Поодаль от них стояла высокая старая сосна, словно в поклоне, склонившаяся правым боком к земле.
Таинственная суровая красота сосняка зачаровывала. Вековые сосны, словно корабельные мачты, соседствовали с березняком и осинником, впуская их все глубже в свое царство. Под смыкающимися кронами ельника было прохладно. Запахи таежных трав дурманили, но еще больше доставлял удовольствие удивительный целебный воздух сибирской тайги, каждый глоток которого был сродни эликсиру здоровья. На косогоре в березняке, где когда-то пестрело море подснежников, разбросали свое покрывало непритязательные таежные цветы.
Хромоножка с утра решила отправиться на охоту, оставив свой выводок. Она отошла уже далеко, когда услышала за собой осторожные шаги. Запах был привычный, ничего угрожающего она не почувствовала и поэтому, оглянувшись, но не обнаружив ничего подозрительного, засеменила дальше. На краю лога, отсекавшего лес от поля, и напоминающего огромную чашу, она остановилась и принюхалась. Со стороны поля слышались какие-то незнакомые звуки, однако, не испугавшие ее. Она прилегла в траву и стала присматриваться. Вскоре на лошади, запряженной в дребезжащую телегу, проследовал мужичок. Он что-то напевал, дергая вожжи и покрикивая время от времени на коня, неохотно исполняющего свою работу.
Услышав за спиной шорох, Хромоножка оглянулась и привстала от удивления. Из низкорослого кустарника, весь в репьях и  прошлогодних листьях, вывалился ее щенок, самый подвижный и озорной в семействе. Как и когда он проследовал за матерью, она не знала, но вид малыша испугал ее. Никогда она еще не уводила свое потомство так далеко от норы. Возвращаться назад не имело смысла, но и оставлять несмышленыша рядом с собой в такой важный момент ей не хотелось. Малыш мешал ей, и она растерялась, не зная, что делать и как себя вести.
Наконец Хромоножка поняла, что с малышом охоты не будет, вышла из засады, лизнула щенка и затрусила  в сторону логова. Занятая несмышленышем, она не заметила, как со стороны леса за ней внимательно следил человек, осторожно снимая карабин с плеча.
Степан давно заметил волчицу. Он узнал ее по тому, как она припадала на заднюю лапу, осторожно ступая по сухой траве. Это она изводила его своими набегами, именно ее следы он долго и тщательно изучал, чтобы понять, кого нужно наказывать в первую очередь за напуганную и поредевшую скотину. Рядом с ней Степан заметил волчонка, смешно ковыляющего за матерью. Его остренькая мордочка неустанно поворачивалась из стороны в сторону. Он часто забегал вперед, затем резко бросался на волчицу, стараясь укусить ее за морду, а она терпеливо и молча шла вперед, не обращая внимания на его заигрывания.
Хромоножка не поняла, что случилось, когда где-то недалеко раздался резкий гулкий звук выстрела. Что-то больно толкнуло ее в бок, и она упала, словно поскользнувшись на месте. Раздирающая боль заставила ее заскулить, напряженно поводя головой. Она подползла к кусту и начала осторожно лизать себе бок, пачкая морду в крови. Рядом был несмышленыш. Щенок от испуга присел на задние лапы, затем подполз к матери, словно искал у нее защиты. Хромоножка с трудом поднялась и, превозмогая боль, потащилась туда, где ее ждали волчата. Нужно было спешить защитить свое семейство. Она с укором посмотрела на  щенка, скулящего около ее ноги, и повела его в глубь леса, пытаясь укрыть от неожиданно откуда свалившейся напасти.
Второй выстрел заставил ее взвизгнуть. Он подбросил ее на несколько метров от земли и неподвижную уронил вниз. Волчонок скулил около матери, плакал, стараясь разбудить ее. Он отбегал на несколько шагов, но она не поднималась и не шла за ним, и малыш снова и снова возвращался к ней, вдыхая уже чужой и страшный запах смерти, исходившей от волчицы. Степан не стал тратить дорогие патроны на скулящего волчонка и убил его одним ударом сапога, отбросив безжизненное тельце в сторону, поближе к матери.
Только вечером Серый нашел Хромоножку и сына. Они лежали рядом. Голова волчонка покоилась на лапах Хромоножки, ее глаза смотрели безжизненно, язык выпал наружу, и Серый понял, что никакими хитростями ему не удастся разбудить ее. Он долго обнюхивал безжизненное тело любимой, осторожно трогал его лапой и, только поняв, что ему не вернуть ее к жизни, улегся недалеко и пролежал без движения всю ночь, охраняя двух дорогих ему созданий. Иногда ему хотелось завыть от тоски, но он боялся своей песней нарушить тишину леса. Любимая уходила от него в небытие, и Серый молча провожал ее в последний путь.
19
Волчата проголодались, но уходить далеко от логова не решались. Они с нетерпением ждали мать с добычей, не понимая, почему она так долго не приходит. Найденыш самостоятельно поймал лягушку, но ее запах внушал отвращение, и он не рискнул попробовать ее, зато нашел на поляне ягоды и полакомился ими.
Серый появился почти на третьи сутки. Он осунулся, постарел и понуро приблизился к логову. Уже подросшие волчата выбежали навстречу отцу, готовые принять пищу. Серый устало посмотрел на них, обнюхал каждого и снова ушел в сторону леса. Ребятня заскулила, от голода у них подводило животы, а долгожданная пища так и не появилась. Они не понимали, почему Серый ушел на охоту один, не пригласив их заняться таким интересным делом. Азарт охотника уже завладел ими, и им не терпелось показать свои навыки, которым так старательно обучала их Хромоножка.
Серый появился только к вечеру. Он пришел с добычей и, швырнув ее около логова, предоставил волчатам возможность самим разобраться с ней. Голодные щенки с остервенением набросились на принесенное, рвали зубами мягкую, податливую плоть, насыщаясь. Голод постепенно отступал, и вскоре они, уже сытые и довольные,  возились, играя между собой. Порой их игры становились жестокими и какой-нибудь щенок время от времени взвизгивал, отбегал в сторону от общей ватаги, но все тут же забывалось, и он снова ввязывался в игру.
Всю заботу о малышах Серый взял на себя. За лето щенки подросли. Они как две капли воды походили друг на друга и только Найденыш выделялся среди них неожиданным для волка серо-белым окрасом и большим коричневым пятном на боку. Он вполне вписался в волчий коллектив, считал Серого своим отцом и вожаком и преданно любил его.
Наутро Серый, понимая, что без матери им необходимо быстрее набираться опыта, повел их в сторону поля, где на лугу паслись козы, овцы и другой домашний скот. Здесь им предстояло самостоятельно, вспомнив все прежние уроки, добыть себе пищу.
Волчата бежали вслед за отцом, повторяя его движения, и когда он бросился из-за укрытия к ближайшему ягненку, в испуге шарахнулись в сторону. Им еще не приходилось бывать в таких переделках, опыта у них не было, и первая самостоятельная охота оказалась для них просто приключением. Они ушли вслед за матерым в сторону логова, где он бросил им зарезанную овцу.
Вскоре он уже уводил их в тайгу, где учил брать след и идти по нему за жертвой. Волчата учились быстро. Времени у них не было, впереди их ждала суровая зима, и они старательно запоминали и повторяли все, что делал Серый. Они учились догонять жертву, сначала прикусывая ее, а потом набрасываясь на самые ее уязвимые и слабые места. Рядом с ними всегда были переярки, их старшие братья и сестры, и охота вскоре превратилась для них в способ существования. Когда не хватало пищи в тайге, или они упускали добычу, то Серый не брезговал домашними животными и водил свое семейство в деревню.
Насытившись, волчата  засыпали, а вечерами слушали волчьи песни. Выть они еще не умели, но старательно подражали старшим, чтобы влиться окончательно в волчью семью и стать ее неотъемлемой частью.
Серый гордился своим потомством. Он заботился о них, взяв на себя роль и отца и матери. Ему не хватало Хромоножки, он иногда болезненно вспоминал ее, но было одно, что он не мог забыть никогда. Он помнил запах ее убийцы и знал, что наступит время, когда им придется встретиться лицом к лицу и поквитаться за все.
20
Найденыш осторожно бежал по кромке поля, низко опустив голову и принюхиваясь к запахам, доносившимся из деревни. Это был огромный пес беловато-серого цвета с большим коричневым пятном на боку. Никто из людей не обращал на него внимания, и он научился не бояться их. Только собаки, учуяв запах зверя злобно брехали на своих подворьях и остервенело рвали цепи.
Найденыш привык к их лаю, к безразличию людей, и это не раз выручало его. Хромоножка и Серый научили его легко расправляться с жертвами, и хотя его зубы были не такие острые и сильные, как у них, но добыча не уходила от него, так что голодным он никогда не оставался.
Запах раннего детства, когда он спал в будке вместе с остальными щенками под боком матери, лучшей охотничьей собаки Никитича, давно им забылся. Он стал настоящим хозяином тайги, страшным еще и потому, что люди, встречавшиеся ему, принимали его за домашнего пса, и не обращали на него должного внимания. Именно это помогало ему совершать набеги на деревню даже в светлое время суток.
Никитич несколько раз встречался с ним лицом к лицу, но сослепу путал его со своей стареющей сукой, предоставляя найденышу тем самым возможность охотиться и в его хозяйстве.
-Не понимаю, - жаловался он Степану, - следов волка не видно, а птицу кто-то проредил.
-Пойдем посмотрим, - предлагал Степан.
Они вместе обстоятельно  изучали двор, но находили только собачьи следы. Однако, птица пропадала, а воров они так найти и не смогли.
Степан сам, в который раз, не досчитался гуся, нервничал по этому поводу, но никак не мог взять в толк, где искать разбойника и списывал все на матерого, удивляясь его пронырливости и ловкости.
Люба посмеивалась про себя над незадачливым мужем, но вслух высказать свои сомнения не решалась.
-Степа, - иногда с интересом спрашивала она, - что вас со зверьем мир не берет? Ну что тебе они сделали? Пусть живут себе спокойно.
-Зверь для того и существует, - возражал Степан,- чтобы его бить. И пусть на нашу территорию, в деревню, не суется.
- Но вы же суетесь на его территорию в тайгу, - не отставала Люба, - вот и они в ответ разбойничают здесь. Чем же вы от них отличаетесь? Те же звери!
Степан недовольно махал рукой, совсем не собираясь спорить с женой, считал ее рассуждения бабскими и не требующими внимания. Он все чаще подходил к кроватке, в которой, удобно расположившись в подушках, сидел Ванечка, и, глядя на сына, говорил:
- Давай, мужик, подрастай быстрей! Будем вместе в лес ходить. Научу тебя белку бить, зайца гонять.
-Лучше бы ты научил любить его этот лес, - вздыхала недовольная Люба, не веря, что только нанося ущерб, можно вырасти добрым и отзывчивым.
Она не спорила со Степаном, но когда гуляла с ребенком, обязательно рассказывала ему о красоте и пользе тайги, показывала домашних животных, и он осторожно гладил крохотной рукой Буренку, цепляясь пальчиками за нее. Ему нравилось, восседая у матери на руках, находиться среди всего этого изобилия живности, безбоязненно общаться с ними, не причиняя им вреда. И Люба, счастливая, при виде радости Ванечки от присутствия в его жизни мычащих, лающих и гогочущих друзей, искренне верила, что сын вырастет добрым и примет этот мир без изъяна и недоверия.
Ничего не зная о судьбе Найденыша она понимала, что люди, творя зло, сами выращиваю своих мстителей.
21
Осень наступила промозглая, холодная, с сильными ветрами и дождями. Листья облетели в момент, не дав порадоваться их красно-золотому сиянию. Голые неприветливые деревья казались грустными и замерзающими на фоне серого мутного дня и постоянно идущего дождя.
Люба кутала Ванечку в одеяло, каждый день топила на совесть печь, боясь простудить его, и все реже выходила с ним на улицу. Пронизывающий ветер дышал в лицо стужей, а неустанно моросящий ненавистный дождик заставлял с нетерпением ждать зимы и вспоминать лето.
Тайга почти не изменилась. Сосны и кедры остались по-прежнему зелеными, только лиственница потеряла свой наряд и сыпала около себя мягкие иглы.  Иногда в таинственной глубине леса вдруг появлялся туман, и она становилась сказочно красивой.
 Степан почти не ходил в лес. Работы по дому было достаточно, мокнуть понапрасну не хотелось, и он вечера просиживал около сына, который что-то лепетал и тянулся руками к отцу.  Степан все сильнее привязывался к Ванечке и, удобно устроившись около кроватки, наблюдал за беспечно играющим сыном. Люба радовалась такой перемене в муже и тайно надеялась, что, когда сын подрастет, у Степана постепенно отпадет охота в почти ежедневных походах в лес и появится стремление находиться поближе к ребенку.
Она, так же как и раньше, взвалила на себя всю домашнюю работу, не жалуясь и не прося помощи, тянулась из последних сил, делая заготовки овощей на зиму, простаивая около стола часами, работала в огороде, топила баню, обихаживала скотину, которая никак не уменьшалась, и, казалось, не уставала. Степан охотно принимал ее заботу, не задумываясь над тем, как она ей достается. Жену он жалел по-своему, уделяя ей минимум внимания и был твердо уверен, что  этого достаточно.
Мужички в деревне уже знали, что Степан в одиночку выследил и завалил волчицу и при встрече уважительно здоровались с ним, теребя шапки, долго и обстоятельно расспрашивали немногословного Степана о его везении в охоте, часто  отправляясь в лес, просили его совета. Степану льстило такое внимание, и он охотно делился своими секретами. Однако он понимал, что расправившись с волчицей, он оставил в тайге своего главного врага: матерого хищника, который почему-то не уходил далеко и не уводил свою семью, а продолжал охотиться здесь, не брезгуя деревенской скотиной.
В ночь неожиданно повалил мокрый густой снег и засыпал улицы. Вместе со снегом пришел мороз, и деревня погрузилась в тишину, привычную для этого времени. Пока снег не лег окончательно, мужики не торопились в тайгу, лишний раз не высовывали нос из дома, а женщины спешили покончить с домашними солениями, чтобы зимой было чем питаться.
Люба несколько раз просила Степана принести из кладовой жбан, чтобы оставшуюся от засолки капусту аккуратно сложить туда и приготовить ее на десерт для скотины. Однако Степан кормил ее завтраками, не торопясь выполнить поручение жены.
Ванюшка последнее время стал капризничать - у него резались зубки, он плохо спал, и Люба, вымотавшись вконец, решила  больше не просить Степана помочь ей. Она, едва успокоив раскричавшегося ребенка, выскочила на мороз в одном старом халатике и тапочках на босу ногу. Жбан был тяжелый, и Люба решила поставить его на ребро и так катить до дома, а там, как Бог даст, постараться затащить  в сени.  Ее пальцы стыли от холода, пронизывающий ветер проникал под полы халатика, а ноги сводило от леденящей стужи. Люба несколько раз оступалась, теряла тапочки и,  наступая голой ногой на снег, вскрикивала от неожиданности, но работы не бросала. Жбан был водружен на нужное место только через полчаса ее стараний. Она тут же бросилась в комнату, чтобы отогреться, однако время поджимало, а сын мог в любой момент проснуться, и Люба, слегка отогревшись, снова выскакивала на мороз.
Под вечер ей стало плохо. Она легла на кровать и, когда ребенок заплакал, вдруг поняла, что подняться к нему не сможет.
-Степа,- тихо попросила она, - что-то мне нехорошо, успокой Ванечку.
Степан сначала хотел возразить, но что-то в голосе жены насторожило его, и он, с недовольным лицом, принялся возиться с ребенком. К утру Люба расхворалась окончательно. Она лежала на кровати и громко стонала, не в силах превозмочь боль. Степан испугался не на шутку. Он бросился сначала за фельдшером, а когда та растерянно развела руками, вызвал скорую.
Люба, ты чего это не во время расхворалась? - спрашивал он у жены, когда она открывала разом потускневшие глаза.
Но она молчала и не понимала  его вопросов. Врач скорой, пожилой мужчина,  укоризненно покачал головой, когда увидел Любу и заявил, что увозит ее немедленно в районную больницу, что диагноз неутешительный и что жен нужно беречь, когда они здоровые. Степан растерялся. Ему никак не приходило в голову, что делать с сыном, и хотя сосед заверил, что скажет на заводе, что случилось, и Степану не поставят прогул, он неохотно отнесся к этому предложению. Ванечке нужно было варить кашку, постоянно переодевать его, кормить, носить на руках, а помимо этого Степану самому хотелось кушать, и он с удивлением начинал осознавать, что Люба успевала все, никогда не жаловалась и не предъявляла к нему никаких претензий.
Через день приехала его мать, чтобы помочь Степану, и он отправился в районную больницу узнать  о здоровье жены. Его принимал хмурый молодой человек в белом халате и смешно сдвинутой на затылок шапочке. Он усадил Степана на стул напротив себя и не жалея того, заговорил:
- Пашете вы что ли на своих женах?  Ваша супруга находиться в реанимации, состояние ее крайне тяжелое, но мы делаем все, чтобы спасти ее. Хотя, - он с неудовольствием посмотрел на Степана и неожиданно закончил,- не надо было так невнимательно относиться к ней. Организм крайне изношен.
Степан, не понимая толком, что приключилось с Любой, все ж же поинтересовался:
-Долго она еще у вас будет. Дома за ребенком смотреть надо, да и хозяйство у нас.
-Хозяйство, - вдруг закричал врач. Он вскочил со своего места, приблизил свое разгоряченно лицо к лицу Степана и с ненавистью прошептал.-  Какое хозяйство, когда она одной ногой в могиле стоит или ты меня не понимаешь? Жалеть надо было жену, жалеть!
Он устало взмахнул рукой и вышел из комнаты, оставив Степана одного.  Тот, так ничего толком не понял из монолога врача, пожал плечами и отправился домой, догадавшись, что Люба серьезно больна и в ближайшее время дома не появится.
22
Люба умирала долго и тяжело. Она никого не узнавала, находилась в полузабытьи, и врач, лечивший ее, метался из угла в угол,  понимая, что помочь ей ничем не может и от этого приходил в отчаяние. Все его попытки облегчить ее страдания были безуспешными и, когда она вдруг тяжело вздохнула и затихла, он отчаянно зарыдал, безвольно опустив руки вдоль туловища.
Степан, узнав о смерти жены, не взял ни ружья, ни припасов и на целый день ушел в тайгу. Там он ходил по еще неокрепшему снегу, не останавливаясь и не соображая толком, куда и зачем идет. Боль потери обрушилась на него внезапно, заставила на время потеряться в этом жестоком и таком несправедливом для него мире. Только сейчас он понял, насколько добрый и щедрый человек находился все это время рядом с ним. Ему хотелось выть, но он, подавляя в себе это желание, только глотал невесть откуда навернувшиеся слезы.
_ Что же это такое, мама? За что жизнь со мной так? – спрашивал он вечером у матери, заранее зная, что ответ на этот вопрос ему не даст никто. Степан жалел себя, он считал, что жизнь обошлась с ним несправедливо и незаслуженно наказала его. Себя он не винил. Иногда он с тоской глядел на Ванечку, который весело гукал, пуская слюни и не понимая еще, что остался сиротой.
-Не уберегли мы Любу, - жалела ее мать. Она часто причитала, вспоминая сноху, которую сама выбрала для сына и, может, поэтому жалела ее.
Хоронили Любу всей деревней. Ее любили здесь за ласковый и добрый нрав, за неумение обижаться и жаловаться и очень жалели, что такой хороший человек уходил от них. Степан с ужасом вглядывался в неподвижное застывшее лицо жены и никак не мог поверить, что вот-вот не откроется дверь и не услышит он больше никогда ее спокойный воркующий говорок, не прикоснется к ее руке. Он, словно потерянный, долго стоял у ее могилы, а когда все стали расходиться, тихонько заплакал.
Любы больше не было рядом, и хотя мать жарко натопила печь в доме, где принимала гостей, которые пришли помянуть Любу, Степану было холодно и неуютно там.
-Выпей, Степан, - приставал к нему Никитич, - легче будет. Жалко Любу, хорошая баба была.
Все соглашались, кивали головами, тяжело вздыхали в ответ, и Степану становилось еще тяжелей от того, что собравшиеся помнили ее просто хорошей бабой, а не той единственной, которой она была для него.
Когда все разошлись, мать стала перемывать посуду, все еще всхлипывая, а Степан ходил из угла в угол с плачущим Ванечкой на руках, не обращая внимания на его капризы. Любы больше не было около него, не будет ее и завтра, и потом, и весь мир стал для него пустым.
-Ребенка спать уложи, - услышал он ворчливый голос матери и  машинально  стал укачивать Ванечку. Это она, Люба,  подарила ему сына, она сделала его счастливым, она же оставила его наедине с собой, забрав самое ценное, что у него было – его любовь.  Теперь ему некого было любить, никто больше не будет ждать его прихода, весело суетиться около плиты, не обижаться на его ворчания и терпеть его долгие походы в тайгу.
Серый почувствовал запах смерти. Он шел оттуда, со стороны деревни и пугал его.  Серый знал, что такое смерть и горе, он недавно расстался со своей любимой Хромоножкой, один растил волчат и тосковал по ней. Его любимая ушла от него по вине того человека, чьи слезы сейчас он чувствовал, но в сердце Серого не было счастья от страдания его врага. Серый с трудом перенес потерю и понимал, каким тяжелым грузом она может быть. На его плечи легла забота о потомстве, и он, ни в чем не обвиняя любимую, достойно нес это бремя, не щадя своих сил. Серый боялся запаха смерти, уходил от него и не понимал, почему в деревне все осталось по-прежнему, никто не уходит с насиженных мест, не прячется в далеких урочищах от ненавистного чувства одиночества, не уводит свою семью.
А Степан понимал, что уйти далеко от того места, где покоится его единственная любимая женщина, он просто не сможет никогда и никогда не оставит ее в одиночестве.
23
Мать не могла долго оставаться у Степана и вскоре уехала, оставив его одного с Ванечкой. Степану дали незапланированный отпуск, и он старательно обихаживал сына, заменяя ему мать. Однако вскоре  понял, что управляться одному ему не под силу. Никитич, зашедший на огонек,  в смешно нахлабученной на самый затылок  старой шапке, тоже это понимал и решил помочь Степану советом.
-Хозяйка в доме нужна, - уверенно сказал он.- Да и за мальцом пригляд требуется. Куда ты с ним один?
-Не хочу никого, - мотал головой Степан, боль от потери у которого была еще свежа, - не могу забыть Любу.
Он сердился на Никитича,  решительно заявлявшего о том, о чем Степан даже боялся подумать.
-Ну, куда ты с ребенком? Скоро на работу выходить, а ты с малышом. Что делать собираешься? – не унимался Никитич.
-Буду няньку икать. Вон Тимофеевна одна живет. Пусть поможет мне.
-Тимофеевна – это, конечно, хорошо,- соглашался Никитич, - да она же не будет целыми днями с ним. Тебе и в лес надо сходить, и по дому кое-что поделать. Нет, одной Тимофеевной тут не обойдешься.
Но Степан не слушал Никитича и не соглашался с ним. Он уговорил Тимофеевну, и она занялась ребенком, пока Степан был на работе. Вечерами ему самому приходилось заменять ребенку няньку, он уставал от постоянных капризов подрастающего Ванечки и однажды, не выдержав, решительно поговорил с матерью. Она понимала, что без ее помощи сыну не справиться и согласилась взвалить заботу о внуке на свои плечи.
Степан тщательно готовился к переселению Ванечки в соседнее село, и хотя знал, что без сына, к которому привязался, ему будет тяжело, все-таки решился на разлуку с ним. Он перевез его кроватку, вещи, но расстаться с сыном не спешил.
-Плохо нам без мамки, - как бы заранее оправдываясь перед Ванечкой часто говорил Степан сыну, оставшись с ним один зимними вечерами. Тот гукал в ответ, весело что-то лепетал, и Степану казалось, что Ванечка понимает его и тоже жалеет об отсутствии Любы в их жизни.
-Решил я тебя перевезти отсюда к бабушке, - продолжал он свой разговор с Ванечкой, - но ты не скучай. Навещать буду часто, да и куда я без тебя. Ты у меня все, что осталось от твоей мамки.
Он горько вздыхал, иногда на его ресницах повисала слезинка, но он не смахивал ее, так как стесняться  было некого, и Степан не прятал слез. Люба постоянно стояла у него перед глазами. Сейчас, когда ее не было рядом, он осознавал, что недодал ей любви и внимания, что понял это слишком поздно, когда это самое внимание уже некому было давать и не с кем было делиться теплом.
На него стали заглядываться вдовы и незамужние женщины Большой Коноваловки, но Степан, будучи по природе однолюбом, не обращал внимания на их повышенный интерес к своей особе. Люба крепко держала его даже после смерти и не давала никому возможности занять освободившееся место.
Ванечку он надумал отнести в ближайшие выходные, поэтому готовился к такому походу тщательно. Дорогу решил сократить и пройти часть пути лесом, поэтому на всякий случай зарядил карабин, который мог пригодиться. Сам оделся легко – Ванечка был достаточно упитанный и тяжелый, и Степан боялся вспотеть по дороге.
Вышли они утром. Снег поскрипывал под ногами, тайга стояла сонная, еще не проснувшаяся после ночной тишины. Солнце поднималось над лугом лениво, совсем не грело и напоминало огромный холодный шар. С утра морозило. Пар  при дыхании волной выкатывался изо рта и таял в морозной дымке  наступающего дня.
Степан закутал Ванечку, повязал ему шарф почти до глаз, озорно блестевших из-под опущенной до самых бровей шапки.  Ванечка радовался наступающему дню, прогулке и не понимал, почему Степан так болезненно вздыхает, поднимая глаза на него и почему в его взгляде столько тоски.
Они шли краем поля, пересекли луг и направились в сторону леса. До ближайших деревьев оставалось не более пятнадцати шагов, когда Степан скорее почувствовал, чем увидел грозящую ему беду. Он осторожно повернул голову в сторону и замер. На краю леса, около поваленной бурей старой сосны стоял огромный волк. Его серовато-голубоватая шерсть слегка искрилась от снежинок,  а небольшие глаза, не мигая, зло смотрели на Степана.
Серый давно почувствовал запах врага, запах человека, поднявшего руку на Хромоножку, человека, который осиротил его щенят, а одному так и не дал возможности вырасти. Он долго следил за ним, пока не догадался, куда направляется Степан и вышел к нему навстречу. У него было только одно желание: расквитаться с врагом, заставить его страдать так, как когда-то страдал он.
Они стояли друг против друга. Степан понимал, что с ребенком на руках он бессилен против огромного матерого зверя, что стоит ему шевельнуться, или попытаться поставить Ванечку на землю, как волк бросится на него, или, не дай Боже, на ребенка.  Карабин висел за спиной, но дотянуться до него с Ванечкой на руках он просто не мог.
Серый оскалил в улыбке зубы, продемонстрировал острые клыки и тихо заворчал, не сводя остекленевших от ненависти глаз с врага. Теперь они были на равных: один на один в снежной пустоте. Лес затих, не слышно было ни звука. Ветер было прошелся по верхушкам сосен, но затем стыдливо притих, спрятавшись за ближайшим ельником.
- Ты пришел поквитаться со мной? – угрюмо заговорил Степан. – Попробуй возьми. Дитя жалко. Боюсь я за него.
Он хотел опустить Ванечку на снег, но услышав глухое ворчанье огромного зверя, испугался за ребенка. Если бы он сейчас был один, то ничто не заставило бы его, даже страх смерти, признать свое поражение, но ребенок связывал его по рукам, и ужас горячей волной вдруг окатил Степана с головы до ног. Ванечка был последним воспоминанием о Любе, и Степан невольно сильнее прижал его к себе, боясь пошевелиться. Он не знал как, но должен был защитить и спасти сына.
Серый приготовился к прыжку. Он решил одним, только ему прекрасно известным движением, сбить противника с ног и резануть по горлу острыми, как ножи, клыками, а потом ухватить зубами за податливое мягкое горло и сжать, пока жертва не перестанет шевелиться. Теперь ему не мешало ничто. Враг был перед ним, и Серый чувствовал запах страха, исходящий от него.  Он напрягся, удобно повернувшись к врагу, и сделал несколько шагов в  его сторону.
Ванечка, которого Степан, все сильнее и сильнее прижимал к себе, вдруг вывернулся, запрокинул голову назад и истошно закричал. Он плакал от боли, которую ненароком причинил ему отец, от незаслуженной обиды на того, от внезапной остановки посреди неинтересного и голого поля. Его крик был криком отчаяния, страха и боли одновременно, и волк, услышав его, замер на месте, не решаясь подойти к человеку.
Этот крик вернул его назад, к тому времени, когда кричали от боли и обиды его щенки, а он спешил к ним на помощь, чтобы спасти и защитить их. Но это был крик ребенка, сидящего на руках врага. Серый напрягся и снова приготовился к прыжку.  Человек, стоящий прямо перед ним, вдруг опустился на колени и замер, осторожно поставив около себя малыша. Теперь он был не страшен волку. Они сравнялись в росте, и Серый увидел, что противник не такой уж и сильный.  Он стоял перед ним, маленький, испуганный, одной рукой прижимал к себе ребенка, а другую выставил вперед, как бы защищая его от нападения волка.
Ребенок неожиданно перестал кричать. Его ножки неуверенно переступали по снегу. Он топтался около отца, хватая его слабыми ручонками за полы пальто. Ванечка не чувствовал беды и не понимал, почему отец остановился и не идет дальше. Он повернулся в ту сторону, куда смотрел отец и обрадованно рассмеялся. Перед ним, оскалив зубы и приготовившись к прыжку стоял огромный зверь. Ванечка вспомнил, как он, сидя на руках у матери, играл с такими же большими и сильными собаками, как осторожно гладил их ручонками, и они лизали его мокрыми шершавыми языками, не причиняя вреда и не обижая. Люба научила его любить  и принимать все живое, и Ванечка сделал неуверенный шаг в сторону зверя.
Серый замер на минуту. Он не чувствовал  запаха страха и ненависти от этого маленького  человеческого детеныша. Человечек дышал любовью и протягивал ручки, словно приглашал волка поиграть или хотел приласкать его. Еще толком не понимая, что случилось, Серый сделал неуверенное движение в сторону леса. У него разом пропало желание причинить вред этому существу, а страх, исходивший от Степана, стал для него неприятным воспоминанием прежней его жестокости.
Серый вдруг понял, что он не сможет мстить уже поверженному и наказанному страхом врагу. Он опустил голову, как бы раздумывая о случившемся, потом медленно повернулся и затрусил в сторону леса, не обращая внимания на Степана. Смерть врага не вернет назад Хромоножку и не сделает его счастливым. Он уходил, оставив того наедине с самим собой и как бы давал ему право принять решение.
Степан, не поднимаясь с колен, рванул из-за спины карабин и, почти не целясь, выстрелил в сторону уходящего волка. Серый слышал лязг затвора, он хорошо знал этот звук, но не ускорил шаг и не оглянулся назад. Выстрела Серый не услышал. Да его и не было.  Безотказно до этого служивший хозяину карабин неожиданно дал осечку. Степан, все еще стоя на коленях, долго смотрел вслед уходящему волку, понимая, что природа встала на его защиту и не позволила ненависти победить в этом поединке. На какое-то мгновение ему стало стыдно за свой поступок, за то, что волк проявил благородство, а он, стремясь отомстить за свое унижение, чуть не стал подлецом.
Могучий и сильный зверь, творение самой природы уходил все дальше и дальше от человеческой ненависти и злобы, оставляя им возможность самим решать проблемы справедливости и выживания в этом мире. А для него без любимой  мир сузился и перестал быть нужным. Теперь он будет один бродить по тайге, живя только воспоминаниями о той счастливой жизни, когда была жива волчица, и ждать своей смерти, чтобы навсегда в небытии остаться верным и преданным той единственной, которая подарила ему счастье и научила любить и прощать.