Ундина Чаячьего мыса. Конец

Мы выскочили из дома почти бегом. И тут же остановились – миссис Бэркли никуда не ушла. Она стояла, внешне спокойная и бледная.
- Вот что я подумала, - проговорила она так, словно её разговор с Холмсом и не прерывался. – Он ведь в самом деле носил его записки. Мне кажется, мой бедный мальчик влюблён в Дину Раскатов, и это могло быть видно не только мне. Он, правда, разучился проявлять любовь после того, как он... как его... – и она вдруг заплакала.
Холмс, испытывающий какой-то почтительный ужас перед женскими слезами, беспомощно обернулся ко мне.
- Пойдёмте, - я обнял её за плечи. – Мы подождём возвращения мистера Холмса в доме. Надеюсь, он принесёт хорошие вести, - мой голос звучал необыкновенно фальшиво.
Холмс с облегчением кивнул и побежал в сторону бухты – так, словно его спешка могла кого-нибудь спасти.
Он вернулся через пол часа с непроницаемым лицом и пустыми глазами.
- Что миссис Бэркли? - ничего не говоря, спросил он.
- Я сделал ей укол морфия. Мне кажется, она уже, когда пришла к нам, знала, что с сыном случилась беда.
- Да, материнское сердце вещь иррациональная, - бесцветным голосом согласился Холмс.
- Так значит, это правда?
- Да. Там теперь сержант и ещё люди... Уотсон, я так страшно устал и опустошён, - пожаловался он неожиданно. – Тело нашарили на дне такой длинной палкой. Я распорядился, чтобы к камню никто не подплывал.
- А если, скажем, на лодке?
- На лодке особенно.
- Но почему?
- Потому что бухта действительно проклята. А ещё хуже то, что порой пособником дьявола становится человек или, что ещё хуже, дьявол становится пособником человека.
Он не захотел говорить яснее и, действительно, выглядел совершенно измученным. Похоже, смерть идиота Бэркли он тоже успел записать на свой счёт, и чувство вины совершенно сломило его, хотя в чём, собственно, он видит свою вину, я не понимал.
Однако, на закате он воспрял духом. Пребывая до той поры в прострации, он поднялся с кресла и, неожиданно хлопнув меня по плечу, заявил:
- Даже разбитая армия не смеет бросать оружия до полной гибели. Вы как себя чувствуете, Уотсон?
- Хорошо, - немного растерянно откликнулся я.
- Ну, я же говорил, что вы вовремя захлебнулись, - уже почти весело сказал он. – Тогда идёмте.
- Куда?
- Дышать воздухом.
- В бухту?
- Остаётся надежда, что наш убийца человек нехладнокровный. Как знать, может быть, внезапная атака принесёт свои плоды. Но к ней нам нужно подготовиться. Вы совершенно правы, Уотсон, в бухту.
Странно, но пока мы шли, меня, не переставая, занимал вопрос, будет ли и на этот раз Ундина на своём камне. Хотя, почему это, собственно, должно было волновать, я сам не понимал.
Она была там. Полицейские со своими измерительными лентами и официальными вопросами уже ушли, и некому было потревожить её обычный и загадочный покой.
Холмс на мгновение задержался на ней взглядом, но не более того. а меня почему-то задела сегодня её безмятежность: у неё на глазах могли гибнуть люди, происходить жуткие трагедии, ломаться судьбы, а она продолжала смотреть в никуда и лицо её оставалось спокойным, как будто сделанным из папье-маше.
Я задумался и не обратил внимания, чем занят Холмс. а он поднялся на наиболее высокий валун, огляделся и полез куда-то, где особенно непроходимо разрослись над обрывом колючие кусты. Я окликнул его, но не удостоился ответа, поэтому, помедлив несколько мгновений, стал карабкаться следом.
Как раз в этот миг солнце скрылось за линией горизонта, сразу сильно потемнело – я уже успел заметить, что здесь, у моря, день сменяется ночью стремительно. Очевидно, это из-за того, что вместе с солнцем исчезает его отражение в воде, и все закатные блики угасают разом. Я увидел краем глаза, что Ундина поднялась со своего камня и стала уходить.
И вот, едва оторвав от неё взгляд, я повернулся к кустам, из них высунулась та самая рожа, которая чуть не утянула меня на дно – бледная кожа, чёрное отвратительное рыло, выпученные глаза. Я отшатнулся, сердце бешено заколотилось в груди, я отступил назад и чуть не упал, споткнувшись. Холмс подхватил меня под руку, одновременно другой рукой стаскивая с лица «рыло» и выпуклые мутные очки для подводного плавания.
- Я не хотел вас напугать, Уотсон.
Несколько мгновений я только хватал воздух открытым ртом, а когда, наконец, дар речи вернулся ко мне, Холмсу, должно быть, стало и горько, и жарко, и солоно – всё вместе. Я припомнил все ругательства, какие смог, и составил с ними целую новеллу из сложноподчинённых предложений.
- Ну, будет-будет, виноват, - остановил меня Холмс. - Я никогда не изживу в себе некоторой театральности.
- Самое время, - буркнул я, - для спектакля. Вы меня чуть заикой не сделали.
Это было необдуманное заявление, ибо, как я уже упоминал, я и так заикался, волнуясь или очень спеша. Но у Холмса хватило ума и такта не указать мне на эту несообразность моего заявления, не то я бы ещё не скоро унялся.
- Лучше посмотрите, что я нашёл, - он протянул мне «рыло» - чёрный не то кожаный, не то резиновый чехол с мембраной и широкой петлёй затягивающегося ремня.
- Что это? – спросил я. – Маска для подводного плавания?
- Нет, это воздушно-фильтрационный респиратор. А вот очки, действительно, водолазные.
- Где вы это взяли?
- Там, где их спрятал убийца. Я подумал, что он должен был спускаться в воду скрытно, чтобы его никто не видел, а, значит, единственное место вот здесь, за кустами. Ну и, естественно, маску и очки он надевал прямо перед спуском – меньше вероятность, что его кто-то увидит в необычном снаряжении. За кустами я и поискал и заметил камень, который часто сдвигали с места. Полиция, конечно, его проглядела. Кстати, вы говорили, будто у вашего чудовища был хвост?
- Он был, - сказал я. – А говорил ли я об этом, не помню.
- Так вот, там ещё и ласты.
- Но у него была зелёная кожа! - вспомнил я. – Вы, может быть, нашли там и тюбик с краской?
- Нет, Уотсон, увы. боюсь, что зелёная кожа – плод вашего воображения. Ибо для разгула воображения у вас были веские причины, как, впрочем, и у меня, когда я видел ундину под водой.
- О каких причинах вы говорите?
Тон Холмса стал лекторским. Мне показалось даже, что он испытывает существенное неудобство, не имея возможности откинуться на спинку кресла и соединить на груди кончики пальцев – его любимая поза как для внимания, так и для разглагольствования.
- Если вы помните, меня наставило на путь истинный ваше замечание о возможных естественных причинах «проклятия бухты», - начал он. – Но заслуга ваша не только в этом. Вы отправили меня в библиотеку, а там в мои руки попал геологический атлас побережья. Вы, помнится, ещё в начале нашего знакомства признавали, что я кое-что смыслю в геологии. Так вот, я задумался: в самом деле, исходной точкой всех связанных с бухтой трагедий явился шторм, во время которого «летели камни». Что, если, подумал я, произошло смещение более глубоких слоёв, и открылась какая-то подземная вакуоль, содержащая ядовитый газ? У меня были основания для такого предположения: я знал, что один человек, тонувший, но оставшийся в живых, сошёл с ума, я сам испытал фантастические видения, а после – затруднение дыхания и боль в горле. Это напоминало симптомы отравления, и я увидел в атласе предположение о том, что подобная вакуоль, действительно, может иметь место у края бухты, как раз соответствующего камню и омуту. Догадка возбудила меня настолько, что я, забыв одеться, бросился к бухте, чтобы проверить своё предположение. И я действительно нашёл выход газа, Уотсон. Прилив скрывает жерло вакуоли, и давление воды заставляет газ скапливаться, поэтому первые минуты отлива самые опасные – весь накопившийся яд выходит в воздух. Его немного, и находящимся на берегу ничего не грозит, но тот, кто подплывает к камню, становится жертвой отравления. Газ вызывает галлюцинации, а затем поражает лёгкие и мозг. Теперь вы понимаете, почему я был рад тому, что вы так быстро захлебнулись? Я сам чуть не погиб, проверяя свою гипотезу, но, слава богу, мне удалось выбраться на берег без посторонней помощи и только потом я свалился от слабости, не дойдя до дому.
- Почему же вы пошли туда один?
- А разве вы согласились бы сопровождать меня, зная, на что я иду? Вы бы, естественно, попытались меня отговорить, а я горел азартом, я просто не мог ждать. Моя ошибка в том, что я и после ничего не сказал вам. Мне хотелось выяснить, единственный ли я понял загадку бухты. Да и события разворачивались стремительно – отравление у меня оказалось порядочным, так что было ни до чего, а потом я уже заинтересовался Раскатовом.
- Кроме того, - догадался я, - из-за недоразумения с Диной вы злились на меня, и уже нарочно не стали ничего говорить.
Холмс как-то неопределённо шевельнул плечом, из чего я заключил, что я прав.
- Значит, вот почему вы стали рвать на себе волосы, когда погиб Уолкер, - понимающе произнёс я следующую фразу. – Но вы тогда ещё не предполагали, что это убийство?
- Что это будет убийство, - поправил он. – Нет, конечно, но я подумал, что, если кому-то и знать тайну бухты, то это Раскатову, ведь он минеролог, а, значит, представляет себе процессы, происходящие в грунте, да и с рельефом берега он знаком, о чём я узнал, искусно подведя к этому разговор у них в гостях. Потом, Раскатов с поразительной последовательностью возникал в бухте при всех несчастных случаях. Он полез в воду за телом Уолкера – я уже говорил вам о своих соображениях на этот счёт. Ну, а окончательно в его виновности убедила меня смерть Бэркли. Кому мог помешать бедный идиот? Либо он убит за то, что носил любовные записочки, а о том, что это делал он, знала Фрай, либо его труп использовали просто как приманку, чтобы Уолкер – бретёр, нахал и донжуан, но во всём остальном человек, в общем, неплохой и храбрый – полез в воду навстречу своей гибели. И в том, и в другом случае, мотив убийства явно недостаточный для нормального человека. Но Раскатов... Я думаю, человека, подготавливающего вновь и вновь убийство из ревности, основанное лишь на ничем не проверенных подозрениях – случай с вами тому наглядная иллюстрация – нельзя назвать психически здоровым. Вы согласны?
- Да, я согласен с вами. Но что вы теперь собираетесь делать?
- То, что и сказал. Я отправлюсь к Раскатовам. Вы пойдёте со мной?
- Конечно. Чем больше свидетелей, тем лучше. Мои показания ещё могут потребоваться в суде. Кстати, Холмс, у меня такое впечатление, что «бедный идиот» был не совсем уж полным идиотом. Я видел его с Уолкером, когда тот давал ему поручение к Дине. Уверяю вас, они разговаривали, как совершенно нормальные люди.
- Я уже неоднократно замечал этот феномен, - вздохнув, сказал Холмс. – Стоит к самому распоследнему идиоту подходить без презрительного снисхождения и пытаться общаться с ним, как с равным, он начинает делать поразительные успехи. Лишнее доказательство того, какой мощный двигатель человеческое самолюбие, и как важно правильно им пользоваться. Ну, идёмте?
- Да.
Мы двинулись к дому учительницы, а я вдруг с ужасом подумал, что сейчас Холмс обвинит Раскатова в смерти Уолкера при Дине и в смерти Бэркли пусть и в отсутствие его матери, но имея её в виду. Миссис Бэркли, уснувшая после успокоительных, осталась у нас под опёкой Марты, но рано или поздно она вернётся домой под один кров с человеком, убившим её сына. Все эти соображения даже заставили меня придержать шаг, и Холмс окликнул меня, прося поторопиться.
Однако, Раскатов был в доме один. Он сам открыл нам дверь, и мне показалось, что он уже знает, с чем мы пришли, такое было у него лицо.
- А-а, ищейка, - процедил он сквозь зубы, ненавидяще глядя на Холмса.
- Мы вам принесли кое-что из забытого имущества, - сказал Холмс, качнув на ремне респиратор.
Всё произошло очень быстро. Профессор вдруг бросился вперёд и ещё в полёте вцепился Холмсу в горло. Весом своего тяжёлого тела он сбил моего друга с ног – я услышал глухой удар о половицы – но и рухнув на него сверху, горла Холмса Раскатов не выпустил, а наоборот, сжимал пальцы изо всех сил. Я попытался оторвать его от распростёртого Холмса, но он держался, как припаянный, и на меня не обратил ни малейшего внимания.
Я обернулся в поисках какого-либо орудия. Мне попалась на глаза трость самого Раскатова. Я перехватил её поудобнее и обрушил на голову профессора минеролога. Раскатов обмяк и опрокинулся на бок. Холмс, кашляя, сел и потянулся к голове. Его волосы на затылке были в крови.
- Надо его связать, - сказал я. – Он обезумел.
Холмс потянул из петель свой пояс – он носил его, по-моему, исключительно для этих целей. Я вывернул Раскатову руки назад и стянул их поясом Холмса так, как он учил меня – вязка абсолютно надёжная. Холмс вытащил платок и прижал его к затылку.
- Вот бегемот, - буркнул он в сердцах, косясь на распростёртое на полу тело. – А знаете, Уотсон, мне кажется, он сделал бы это независимо от того, спроси я его о респираторе или нет. он был к этому вполне готов уже когда открыл дверь.
- Но почему?
Раскатов заворочался и, открыв глаза, уставился на нас тяжёлым взглядом маньяка.
- Дина, - проговорил он всё с той же глубокой ненавистью.
- Что Дина?
- Дина ушла от меня. Собрала вещи, села в дилижанс... Господи! Я так люблю её! Я жить без неё не могу! – он вдруг громко зарыдал, ёрзая щекой по полу.
Я посмотрел на Холмса. Лицо моего друга было странным – на нём словно боролись жалость и отвращение.
- Нужно сообщить в полицию, - тихо сказал я. – По-моему, он не будет отпираться...
Рыдания вдруг смолкли.
- В полицию? – переспросил Раскатов, озираясь, словно только что проснулся. – Да-да, в полицию, пожалуйста! Только скорее, пока она не пришла!
- Кто? – не сразу понял я.
- Миссис Бэркли! – взвыл Раскатов нечеловеческим голосом. – Миссис Бэркли! Миссис Бэркли-и-и!
Мы жили в Сассексе до самого суда над Раскатовом, который состоялся в ближайшем городе через неделю. Наше присутствие на процессе бело необходимо, так как на показаниях Холмса основывались одновременно и обвинение, и защита – мой друг вообще был ключевой фигурой на процессе. Словом, мой друг проводил большую чатсь времени на возвышении, где лежала, между прочим, библия, засаленная от прикосновения множества рук, а мне оставалось озираться, высматривая в зале знакомые лица. Я увидел среди них миссис Бэркли, совсем постаревшую, в строгом траурном платье и шляпе с чёрной вуалью, Розу Фрай, о роли которой в истории, на её счастье, свидетели пока умалчивали и, наконец, Дину Раскатов, которую, по чести говоря, и вовсе не чаял больше увидеть. На её лице выражение было такое же, как во время пленения профессора на лице моего друга – смесь жалости и отвращения. Вот только права на это выражение она, пожалуй, имела куда меньше.
Раскатов сидел на скамье подсудимых сломленный и раздавленный. Он не пытался ни вилять, ни запираться. «Я знал, что в бухте у камня выход я довитого газа, - сказал он, - но идея использовать это в своих целях пришла мне только тогда, когда я увидел несчастный случай, произошедший там с мистером Холмсом».
- Это не так, - возразил судья – хмурый человек с бульдожьей челюстью. – Будь вы свободны от преступных замыслов, вы сказали бы об этом выходе газа раньше. Преступно было умалчивать причину целого ряда несчастных случаев.
- Но я догадался об этом не так давно, - устало возразил Раскатов. – Только когда услышал упоминание об «отпечатках пальцев» на телах тонувших. Я вдруг подумал, что появление красно-синюшных пятен может свидетельствовать об окислении гемоглобина, как это бывает при отравлении угарным газом. Тогда я и заподозрил ядовитый выброс. И смертей с тех пор больше не было.
- Кроме тех двоих, которых вы убили.
- Да, кроме тех двоих, - с ужасающим спокойствием подтвердил Раскатов.
- За что же вы убили молодого человека по фамилии Бэркли? – заглянув в лис, спросил судья.
- Он нашёл моё снаряжение прежде, чем дело было сделано. – Я боялся, что он сможет как-нибудь сообщить об этом моей жене и её... её любовнику. Я просто сунул его голову в воду и держал там, пока он не перестал вырываться. И тут я увидел их двоих. Они ехали бок о бок, так цинично, так бессовестно близки, что я не стал ждать.
- Вы решили, что Уолкер бросится спасать юношу, и тогда вы утопите и его?
- Да, конечно, - снова всё то же ужасное спокойствие. – Он не мог поступить иначе, ведь они были вместе, ему неловко было бы праздновать труса в её глазах.
- И тогда вы задушили его?
- Я хотел подождать, пока он утонет сам, - сказал Раскатов, - но я услышал, как кто-то приближается к берегу и не захотел рисковать.
- Ну хорошо, но вы не успели задушить его, как на берегу появился доктор Уотсон. Вы что же, рассчитывали и его задушить?
- Да, это было бы справедливо, - сказал Раскатов. – Он всегда им сочувствовал. Он в первую же ночь указал этой прелюбодейке, где искать мерзкого ловеласа. Теперь я знаю, как было дело.
Я почувствовал на лбу холодный пот. В голосе профессора звучала ненависть, тем более страшная, что она не окрашивалась никакими другими эмоциями и была холода, как лёд.
- Что же вам помешало убить и его? – спросил судья.
- Холмс. Он появился на берегу, а я уже устал, да и, в любом случае, он слишком силён, слишком ловок, слишком хитёр. Я бы не справился с ним.
Холмс преувеличенно иронично поклонился. Судья сделал ему замечание, но я видел, что насмешливость моего друга – следствие, скорее, злости, чем несерьёзности.
Вскоре суд удалился на совещание, а я неожиданно увидел недалеко от себя сидящую в кресле Ундину. Сейчас её лицо было несколько живее, а одежда проще, и я решился.
- Прошу простить мою дерзость, - негромко обратился я к ней, но я, как вы сами сейчас слышали, едва избежал участи жертвы преступного маньяка, и теперь могу позволить себе пренебречь некоторыми условностями. Скажите, вы живёте здесь, в этом городе?
- А вы - доктор Уотсон? – она с интересом посмотрела на меня. Голос у неё оказался низким, грудным, но чуть хрипловатым, как у курильщицы. – Мне кажется, я вас где-то видела.
- На Чаячьем мысу, - сказал я. – Вы проводите там каждый закат, и всё население округи заинтриговано этим.
- Ах, вот оно что, - по её лицу словно пробежала лёгкая тень. – Но это всё очень просто и очень трагично, вместе с тем. Вы, должно быть, слышали о страшном шторме три года назад?
- Да, конечно...
- У моего мужа была маленькая яхта с парусом. В тот день мы собирались встретить закат в море. Мой муж очень любил смотреть на закат. А я – нет, - она грустно улыбнулась. – Мне всегда становилось страшно тоскливо, когда солнце скрывалось за линией горизонта.
Она замолчала и несколько мгновений была погружена в себя, как вдруг быстро вскинула голову – так, что её волосы взметнулись и опали на плечи.
- Я не поехала с ними, - сказала она. – Нет, никакого предчувствия не было. Он обещал потом причалить за мной, а на ночь мы собирались к его другу. Шторм начался так быстро. Его звали Боб, моего мужа, он был высоким и сильным, и Джони весь в него, ему уже было семь, настоящий мужчина. А близнецам – пять. Кэтти и Гови.
- Они... все погибли? – я с трудом выговорил это.
- Да. Врачи настаивают, что мне нужно побыть в больнице месяц-другой. Но я не могу пропустить закат. Я сижу и жду, когда яхта Боба войдёт меж камней в бухту. У нас красивая яхта. Он назвал её моим именем.
- Как же она называлась? – пробормотал я, потому что молчать было выше моих сил.
- Диана Мэлори. Это моё имя. А он был Роберт Мэлори. Джон Мэлори наш сын. Кэтрин и Говард Мэлори близнецы...
Она называла их имена, а мне всё больше хотелось закричать. Женщина требовала помощи хорошего психиатра – этот отсутствующий взгляд, мечтательный голос, глядящие в никуда глаза... Как только она заговорила о погибших близких, всё человеческое в ней словно растворилось, и передо мной теперь была, точно, Ундина – призрак когда-то утонувшей земной женщины. Мёртвый, но не нашедший покоя фантом, молча глядящий на закатное море и сто лет, и тысячу лет, и всегда, всегда, всегда...
Когда Холмс вернётся на свое место, я расскажу ему об Ундине Чаячьего мыса, и знаю наперёд, как затуманятся печалью его обычно пронзительные и насмешливые серые глаза. И он, как и я, конечно, не удержится от сравнения этих двух проявлений человеческой верности – профессора Георгия Раскатова и Ундины Дианы Мэлори.
Вот только нужно дождаться оглашения приговора.


The end.