Казус Болдина

На пороге тенью выросла фигура свёкра.

- Ну-к, дочка, слазь в подпол. Достань там огурцы, я знаю... соленья. Мать затеяла чего-то там... какую-то чАртовину.

Его голос был слегка развязным,  непривычно игривым. Обычно этот суровый дедок, в вечных  своих яловых сапогах, засаленном картузе и древнем ветеранском кителе ( Оля подозревала, что он и спит прямо в нём ) был немногословен - так, бросит грубовато пару слов, как отрубит. Оля немного удивилась, но не придала значения.

- Хорошо, пап, сейчас. А мама где?
- Да где-то носится во дворе. Может, к Антоновне заскочила.

Свёкор отмерил несколько скрипучих шагов в угол и приподнял дубовую крышку над подвалом.

- Ну чё, давай, я подержу.

Ольга осторожно спустилась вниз.

- Свет-то зажгите. - Выключатель был наверху, как раз за его спиной.
- Сычас...

Сырой, затхлый воздух подвала осветила вспышка жёлтого света. Справа, из темноты  возник стеллаж, уставленный трёхлитровыми бутылями с солкой, вареньем, компотами. Слева закут с перегородками для картошки, буряка, капусты. Прямо стояло несколько бочек для квашенных овощей.
Оля едва успела шагнуть на земляной пол с последней ступеньки, как свет погас.

- Папа, что там у вас? Тут, наверно, лампочка перегорела.

Она протянула руки в сторону бутылей, ожидая, что сейчас загорится свет и она, не теряя времени, подаст ему, что просил. Но над головой гулко и плотно хлопнула крышка, отрезав единственный слабый луч света.
Оля замерла, оглушённая вязкой темнотой.

- Пап... Папа! - она закричала, подняв голову. Волной  накатил испуг. - Пап, почему дверь закрыта? Па...

И тут она взвизгнула и подскочила, потому что на ухо прозвучал  жаркий и липкий, с придыханием, шёпот:

- Да тута я, не боись.

Он обхватил её руками и притянул к себе. Свёкор сопел носом тяжело и часто, обдавая её горячей смесью  лука, перегара и гнилых зубов.

- Пап, что вы делаете? - От неожиданности и нелепости происходящего даже пропал страх. - Вы в своём уме? Семён Лукич? Да пустите же!

- Тихо, тихо.

- Я закричу сейчас. Вам не стыдно? Перед Николаем, а? Да вы с ума сошли! Мама! Вот мать сейчас спустится.

- А нет её... кричи скока влезет. И не брыка-айся... стой, я сказал!

Дед грубо и быстро развернул её к себе спиной. Он отлично ориентировался в своём подвале и без света. Шагнул, увлекая её, в сторону бочек, положил ей на затылок тяжёлую, узловатую пятерню и придавил. Ольге ничего не оставалось, как упереться руками в бочки.

- Боже, да что же это с вами... Семён Лукич, одумайтесь - человек вы или нет? - она продолжала отчаянно извиваться  и даже попыталась пару раз ударить пятками ему по ногам, но кряжистый дед держал её как в клещах, при этом продолжая раздевать. Когда она своим оголённым  телом ощутила торчащий твёрдый член - отпала последняя надежда на то, что это какая-то идиотская шутка, ошибка или временное помутнение рассудка  пожилого человека.
Её охватил ужас.

- Помогит-е-е!!! - Весь  порыв к спасению она вложила в этот крик. Он  тянулся и перерос в тонкий и длинный визг.

Но стены подвалов обладают превосходной звукоизоляцией, а свекруха, Дарья Никитична, как-то совсем некстати ушла из дому.
А муж Коля вернётся с фермы не раньше одиннадцати.

***

- Олька, а что ты такая, а? Я смотрю, за этот месяц даже похудела? Что с тобой?

Оля смотрела в окно тусклым  взглядом. Она повернула к мужу лицо. Глаза  были красными, но сухими. Она смотрела прямо, куда-то поверх его плеча.

- Ну как, вкусно? Коля, нам надо уехать.

- Ну опять! Да куда уехать-то? И почему? Ты можешь внятно объяснить? Я не понимаю; тут у меня работа, хозяйство.

- Ты сможешь найти работу и в городе. Да и мой диплом, в конце концов, пригодится. А хозяйство - не наше. Я домой хочу.

- Да странно это как-то... что с тобой? Ты не заболела? Может, к врачу давай?

Да. Странно. Странно, что ты такой идиот. Странно, что твой отец трахает меня почти каждый день вот уже месяц, а я даже не могу открыть рот, а ты ничего не замечаешь. Действительно, странно. Он даже уже ничего не говорит, а только кивнёт  головой и идёт вперёд. А я за ним. В сарай или подвал. И матери твоей при этом никогда не бывает  дома. Странно, правда?


Семён Лукич сладко, с содроганием кончил.
Не удержал в себе не то стон, не то сдавленное, утробное  завывание. И рука, сжимавшая шею, ещё сильнее вдавила её лицо в вонючий рассол. Она почувствовала как  на спину упала длинная и тягучая слюна с его губы.

- Теперь так. Слушай сюда. - Он спокойно, короткими движениями заправил и застегнул штаны, положил ладонь ей на плечо. Ольга не шевелилась. - Вякнешь чего, вылетишь из дому. Колька во всём меня послушает. А я скажу -  ты сама на меня полезла. И если што, учти, - он добавил со значением, -  я докажу.
Смотри.


***

- Проходите, пожалуйста. Присаживайтесь. -  Доктор Болдин указал на стул напротив и продолжил что-то писать. Так делают все доктора - они что-то пишут. Ольга была с детства уверена, что этому древнему искусству  их обучают - они должны уметь заполнять  вакуум вынужденного бездействия чем-то солидным и значительным. Доктор был высоким, плотным. Рыхлое мясистое лицо гипертоника. Нагловатые глаза навыкате профессионально холодны и в меру задумчивы.

- Слушаю вас. - Доктор провёл по ней спокойным взглядом от макушки и до туфлей. Не меняя положения головы, скосил глаза влево под потолок, словно пристально следил за притаившейся мухой, и застыл в ожидании.

Она молчала. Они  уже четвёртый год жили в городе, но прийти сюда она отважилась только сейчас.
Встал вопрос о разводе.

- Мы с мужем... в общем, я замужем уже десять лет. Детей у нас нет - был неудачный аборт. - Она помолчала. - Понимаете... муж у меня очень хороший. Он добрый, он любит меня... но... как бы вам сказать... не то, чтобы он меня не удовлетворяет... просто... просто в последнее время я не могу его видеть. Понимаете?... Нет, так всё нормально, мы живём с ним - душа в душу, но когда ложимся спать... и он лезет ко мне... во мне всё кипит... я не могу. Я долго боролась с собой, но видимо, уже всё.

Доктор опустил глаза на неё и откинулся в кресле. Побарабанил пальцами по столу.

- Скажите, - он с расстановкой покачал головой, - как долго это продолжается?

- Не помню... два-три года, кажется.

- Мм... как вас, простите? Ольга. Итак, Ольга, чтобы понять суть проблемы, мне необходимо задать вам несколько вопросов. Они могут показаться вам очень личными, интимными, так сказать, но от ваших правдивых ответов будет зависеть правильность поставленного диагноза. Вы понимаете, о чём я?

- Да, понимаю.

- Прекрасно. Тогда скажите... У вас в недавнем прошлом возникали какие-нибудь проблемы со здоровьем? Может, по линии гинекологии, нет? А стрессы, травмы психологические, может, какой-то большой скандал с мужем? Испуг? Нет, да... Понимаете, всегда при расстройствах такого плана существует некий пусковой механизм, то, что служит толчком. Ведь на пустом месте ничего не возникает.

Доктор встал и прошёлся по кабинету. Взял ещё один стул и сел напротив неё. Пригляделся и быстро спросил:

- Ольга, вы изменяли мужу?

Она вздрогнула как от удара, вскинула на него испуганные глаза и тут же быстро опустила голову. Её грудь и лицо затопила жгучая волна. Она не ответила.

- Гм... Ясно. Ну, в принципе, вы не расстраивайтесь, всё решается, всё лечится. - Он встал и вернулся за стол. - Ольга, - доктор сложил вместе кончики пальцев и коснулся ими подбородка, - вы должны понять, что проблему не решить, если прятать голову в песок. И, как я понимаю, мы уже близки к разгадке, так ведь? Итак, смелее. Вы не должны видеть во мне мужчину - я всего лишь доктор. И то, что вы здесь расскажете - здесь и умрёт.

- Хорошо. - Она не узнала своего голоса. Крупно, по-совьи Оля сморгнула, чтобы  прийти в себя, и заговорила.


***

Года через два после того, как они всё-таки уехали из села, Ольга, однажды придя домой, обнаружила в почтовом ящике письмо. Это был чистый, без адреса конверт. Она зашла в квартиру, не глядя бросила сумку в угол, прошла на кухню и вскрыла письмо. Там, на половине школьного тетрадного листа было накарябано рукой, привыкшей больше к лопате, чем к пишущей ручке, всего два слова: "Оля приди".

И всё.

Она поставила локоть на стол. Запустив пальцы в волосы, так и застыла.  Другая рука бессильно опустилась с зажатым  листком.
Посидев некоторое время, встала и прошла в зал, к телефону.
Долго никто не подходил, в телефонном космосе тянулись длинные трассирующие гудки. Наконец в трубке возник шорох  и заскрипело старушечье неуверенное:

- Алё-о?
- Алло. - Произнесла Ольга глухо. Несколько мгновений она мучительно боролась с желанием разбить трубку о телефонный аппарат. - Здравствуйте, Дарья Никитична. Это Оля.
- Оль, ты? А-а-а... а-а...
- Дед где? - Она отрывисто перебила старуху. Слово "дед" слетело с губ  само собой - она никогда не называла так своего свёкра.
- Ой, Оленька-а... у нас беда-то така. Отец-то совсем слёг. Ты там Коле скажи.
- Что с ним?
- Да энтот был... удар... как его... Врачиха сказывала ансульт какой-то, что ль.
- Живой? - быстро спросила Оля.
- Да живой, слава Богу, толькя не ходить увовсе, и говорить так тихо-онько.
- Где он? Где лежит? - надежда так же быстро растаяла, как и возникла, оставляя место привычной, выдержанной временем, ненависти.
- Та где, в городу де-то. - После пяти минут пытки, когда пришлось вытягивать из старухи сведения  клещами, она примерно знала направление. Это, скорее всего, в неврологии, в областной больнице.
Не прощаясь, она с брезгливым отвращением швырнула трубку на рычаг.


***

С порога стало ясно, что он подыхает.
Его койка стояла у окна. Козырное место. В палате, кроме него только двое - отживший сухонький старичок в коме и какой-то мужик с травмой головы, тоже без сознания.

- Чего хотел? - спросила она. Смотрела жёстко, подчёркивая, что на сострадание надеяться  не приходиться.

- До... Оля, - он мелко и часто дышал верхушками лёгких, в уголках потрескавшихся губ запеклась слюна. Лицо перекошено вправо, слова как-будто булькали в горле, он произносил их одним углом рта.

- Оль...га. - Старик сглотнул и умоляюще посмотрел на кружку с водой. Она стояла на тумбочке, на расстоянии вытянутой руки. Ольга не двинулась с места.

- Дай попить.

- Говори, зачем звал.

- Оль.. ох... ох... - ему не хватало воздуха, впалые щёки, заросшие щетиной, вздымались и глубоко опадали, обнажая пульсирующую маску смерти. Она сжалилась. Скорее из любопытства, - чего ему надо? -  поднесла к  дрожащим губам кружку. Свёкор поймал край и отпил совсем чуть-чуть. Вздохнув и облизав губы, полежал, перебирая ещё действующей рукой и разглаживая одеяло на груди. Он собирался с мыслями. Во  взгляде неистово-синих глаз, направленном в потолок, постепенно улеглась тревога и беспокойное заискивание. Всё отчётливее выступало на лице выражение прежней твёрдости и холодного, насмешливого цинизма, так хорошо ей знакомого.

- Мне надо сказать тебе. Только не перебивай. Спасибо, что пришла. Не могу  умирать вот так. Не сказав тебе... Ты помнишь родителей?

- Нет, мудак, я помню только тебя! -  сказала Оля. Сказала  громко, чудом удержавшись, чтобы не сорваться в крик. Губы её дрожали. - Конечно помню, говори быстро, чего надо!

- Щас. погоди... они не всегда жили в городе. Может, ты не знаешь, но твои из Журавки.

- Знаю, дальше что?

- Так вот. Жили они там с краю, на Галана. Дом ишшо у них из шпал был, такой увесь. Да. А мы-то жили через огород. Тока с другой улицы, 11 лет Победы называлась. А моя-то, как Кольку родила, так чёй-то у ней там перекосило, врачи заштопали и всё. С мужиком жить нельзя никак. А я-то ишшо ого-го... и што мне?... И ведь знала Дашка, увесь час знала и убегала всегда из хаты в лес. Пока мы, значит, с Валькой... с мамкой твоей...

Он замолчал. Пристальный взгляд  направлен прямо в неё, под тяжёлыми веками вспыхивали адские, тёмные искры. Оля с прямым как кол, позвоночником на сдувшихся ногах медленно осела на пол рядом с соседней койкой.
Закатив глаза, прижалась виском к холодному металлу.

Воздух в палате закончился, но дышать - всё равно уже не хотелось.

Он заговорил снова. Его голос неожиданно зазвучал наполненным, как-будто величие приближавшейся главной в его жизни минуты, придало ему сил:

- Батька твой бесплодный был. Детей не мог иметь. С яйцами у него было что-то. Травма в армии, что ль... ДОЧЬ ТЫ МНЕ. Вот оно как. И я знал это с того дня, как тока Колька тебя привёл. Ты - копия мать.

Ольга, пошатываясь, медленно поднялась.
Помогая себе руками, взяла с пустой койки подушку.
Плотно скомкала её, не отрывая глаз от чудовища...

Он внимательно следил за ней. Он знал и ждал. В нём стало сквозить заметное  нетерпение. Как-будто опасался, что она передумает.

- Да, Ольк, такие дела. - Заговорил он быстро. - Трахал я тебя, как козу, а ты-то дочка моя... хе-хе... Что?! Кишка тонка?! - резко каркнул с презрением, вкладывая последние остатки сил и искривив без того перекошенный рот.

Оля подняла подушку к груди.

- Ну! ДаваЙ! Чего ждёшь, шлюха... про*****.

Она застыла на кончике волоска. 

Последние слова переполнили чашу.

Но.

Как порой бывает - случился парадокс.

Гнев, вместо того, чтобы излиться праведной местью - из треснувшей чаши  ушёл в песок.

Душа мгновенно опустела.
Сила этого нового ощущения целительной пустоты ошеломила её.

Она опустила руки, прислушиваясь к себе и не веря в то, что хотела сделать ещё секунду назад.
На её лице возникла  улыбка - это было чудом.
Она отложила подушку, повернулась и, не слова не говоря, пошла из палаты.

- Стой! Бля-адь!!... ты не уйдёшь... ты не оставишь... да твою же мать... вернись, сука!!!

Семён Лукич не мог поверить. Всю жизнь этот человек брал, что хотел и жил так, как хотел. Он  привык контролировать жизнь и был уверен, что  сможет проконтролировать и собственную смерть. Он ненавидел себя сейчас за слабость, за то, что выглядит таким беззащитным - он не питал иллюзий и понимал, что шансов никаких. Он знал - в мире существует только один человек, который ненавидит его больше его самого - это она. И он сможет сделать так, что она подарит ему то последнее, что осталось - свою месть.

Но он перегнул.


***

- И что сейчас с ним? - Доктор слушал с заметным интересом.

- Сдох сам. - Просто ответила Оля. - Через два дня. - Она выговорилась и теперь чувствовала облегчение, какого не испытывала давно. Доктор молчал, что-то обдумывая. Он встал и прошёлся, подошёл к окну, качнулся с пяток на носки.

- М-да. Поучительно.

Он задал ещё несколько сугубо медицинских вопросов, что-то быстро записывая  в амбулаторную карту. Затем отложил ручку и взглянул на неё со всё возраставшим любопытством.

- Очень, очень интересно, Ольга, то, что вы рассказали. Скажите... относительно смерти вашего...мм... отца, когда у вас исчезло либидо?

- Кажется, сразу после.
Доктор удовлетворённо кивнул, как-будто другого ответа и не ждал.

- Сама не знаю. Мне, в общем-то, плевать уже на него, но как-то вот что-то иссякло, понимаете? Секс с мужем стал... ну, каждый раз как изнасилование.

- Отлично понимаю. Так. Оля, раз уж у нас такой разговор, вы должны мне ответить ещё на один вопрос: когда у вас был секс с вашим свёкром-отцом, вы испытывали оргазм?

Оля закусила губы. Её скулы порозовели, она не знала, куда деть глаза. Несколько раз суетливо открыла и закрыла молнию на сумочке и молча отвернулась.

- Оля? Вы понимаете, что это важно?- Доктор поднял брови.
Она замкнулась. Не могла выдавить ни слова. Ей было стыдно. Но Болдин, кажется, уже получил ответ.

- Хорошо, можете не отвечать. В принципе, картина, более-менее ясна. Вы не против, если я выскажу своё мнение? Спасибо. - И вдруг замолчал, мечтательно выводя ручкой на чистом листе плавные каракули. Он рассеяно смотрел куда-то далеко, сквозь стол, губы тронула загадочная полуулыбка. Словно ни с того ни с сего вспомнил прошедший отпуск. Бескрайнюю синь. Жаркий песок. А вечером Вероника. Горячие губы, пальмы и марокасы. Липкие и сладкие коктейли.

- Да. - Он кашлянул, стряхивая облачко прошлого, поморгал, подвигал мышцами лица, придавая ему привычную серьёзность. - Знаете, Вероника... ой, простите, Оля, один новозеландский профессор психиатрии - его зовут Уго Адлер -  сделал весьма интересное открытие. Оно основано на том, что человеческие эмоции в своей крайней степени проявления фиксируются организмом на очень глубинном уровне, на уровне рефлексов или первой сигнальной системы Павлова. Это, как правило, первобытные страхи смерти, всего неизвестного, - гнев, ярость - всё, способное достигнуть в человеке состояния критической точки. И достигнув этой точки, эмоции зачастую уходят дальше, в те области психики, о которых мы не имеем ни малейшего понятия и где отследить их, а тем более контролировать не представляется возможным. Затаившись там, они представляют собой бомбу с часовым механизмом. Причём механизм изначально нарушен. Поэтому рвануть может в любой ситуации и в любое время. В течении  многих лет он провёл серию экспериментов на местных аборигенах - что скрывать, порой достаточно бесчеловечных, - и сделал это открытие, которое значительно расширило границы психиатрии в области непознанного. Я бы даже сказал - непознаваемого.

Читая лекцию, Болдин неторопливо расхаживал по кабинету. Проходя мимо дверей, он как бы машинально провернул два раза, торчавший в замке, ключ и аккуратно опустил его в карман халата. Потом снова сел на место.

- Адлер доказал, что различные страхи, фобии, психические отклонения, вызванные то ли аддиктивными, то ли - как в вашем случае - деструктивными причинами, могут успешно лечится методом вытеснения. Это такая своеобразная шоковая терапия. Принцип процедуры довольно прост: для пациента создаются условия, при которых он, неожиданно для себя получает воздействие, аналогичное и равное по силе тому, которое привело его к болезни. Проще говоря, происходит вышибание клина клином.

Оля вежливо слушала и не перебивала, но как-то не особо вникала в суть. Краем сознания она понимала, что доктор говорит о какой-то терапии, не медикаментозной, а скорее, что-то из области гипноза.

- Так вот, - продолжал доктор Болдин и зачем-то щёлкнул браслетом на часах, снял их и положил в ящик стола. - Я и спрашиваю вас, Ольга: готовы вы к такому методу лечения? Кстати, он называется "Казус Адлера".
- Даже не знаю. А в чём заключается метод?
- Понимаете, в том-то и дело, что если я скажу вам в чём он заключается, - то не будет никакого метода, а соответственно, и лечения.

Оля подумала с минуту. Вопросительно посмотрела на доктора, будто ища  поддержку или ответ. Пожала плечами и сказала неуверенно:
- Не знаю. Ну давайте. - И добавила: - я согласна.
Доктор потёр руки, выхватил из стола бланк с текстом, похожим на анкету, поставил галочки в трёх местах и протянул ей:

- Тогда распишитесь вот здесь. Не бойтесь, это формальность. Так все делают, - успокоил он её.

Текст был очень мелким. Чтобы не обидеть доктора недоверием, Оля не стала читать и без колебаний поставила подпись.

- Вот и хорошо. - Доктор впервые за весь приём улыбнулся. Повернувшись, он отомкнул за  спиной маленький сейф и спрятал договор.

- Ну-с, приступим. - Болдин встал и потянулся, прикрывая зевок рукой. - А вы пройдите пока на  кушетку. Кофточку можете снять, - сказал он и направился  в угол к маленькой раковине. Открыл воду и вымыл с мылом руки. Вытеревшись, он задёрнул на окне плотные чёрные шторы, какие бывают в рентген-кабинетах. Оттуда, спохватившись, ещё раз вернулся к дверям и выдвинул из боковых стен потайные раздвижные створки на роликах. Они плотно сомкнулись и щёлкнул замок.

- А это ещё зачем, доктор?

- Понимаете, как я вам говорил, метод необычен и чем-то напоминает гипноз. Во время катарсиса - а он вполне вероятен при выходе так называемого психического "замка" - вы можете кричать и издавать всякие звуки. Так зачем же попусту беспокоить больных в коридоре? Мм?
- Скажите, а это не больно? Я что-то уже боюсь.
- Ну что вы! - доктор снисходительно и мягко улыбнулся, прикрывая веки, - что вы! Конечно, нет. Напротив. Вы можете даже получить удовольствие.

- А зачем вы снимаете халат?

- Оленька, - Болдин ласково пожурил её, как непослушного и капризного ребёнка, - вы задаёте слишком много вопросов. Помните? Так метод не работает. Ложитесь. Да, вот так. И обувь снимите. Не бойтесь.

И он выключил свет.

Тьма оказалась такой же густой, как и тогда, в подвале.

- Что... что вы... что вы делаете? Зачем вы мне юбку задираете?

- Тихо, тихо, успокойтесь.

- Что тихо?! Вы што, совсем уже?! Да на фига мне ваша такая терапия! Да убери ты руки, негодяй!... не, ну ты посмотри... да иди ты к чёрту, что ты делаешь?! Ты порвал мне трусы!... Помоги-и-и-те!!!... помог... на тебе, сволочь!... Что-о-о-о-о-о-о-о?!?!?!
ДА ТУДА МЕНЯ ДАЖЕ МУЖ НЕ СКАТИИИИ...НА...ХХ...АХ-АХ-АХ-АХ-АХ.....
 ах... ми... лый... мой...  се... мён... лу... кич...  мой...  мой...  се...  ня...
о...  тец