про мадемуазель Прыг-Дрыгову

"В последнее время часто снился мадмуазель Прыг-Дрыговой один и тот же сон – будто она в интересном положении, да настолько, что живот далеко выдается далеко за линию подбородка, если глядеть анфас. Просыпалась Прыг-Дрыгова почти в одно и то же время, не ранее чем в одиннадцать поутру, и обнаруживала себя плотно свернутой в пижаму и два пуховых одеяла. Просыпалась мрачною, несмотря на то что солнце уж сияло в небесах. Любезный сожитель её, Сибарит Гурманович , наоборот, уже вовсю щеголял по аппартаментам в чем мать родила и в лайковых сапогах. Вставал он за пару часов до своей подруги, однако же как видел, что она открыла глаза – сразу требовал чаю с печеньем.
Жизнь Прыг-Дрыговой плыла так незаметно и так быстро, что весна сменилась осенью, а таинственный сон всё так и не был разгадан. Часто бывало что вела она беседу об этом с Сибарит Гурмановичем, и даже просила проанализировать её сновиденье. На что он всегда неизменно отвечал, что склонность к анализу – не его конек, и просил немедля синтезировать ещё чайничек чаю.
Однажды накануне Нового Года гляделась в напольное зеркало мадемуазель Прыг-Дрыгова, с той целью чтоб найти себе подходящий формат вечернего платья. Отражение, а в особенности отражаемая реальность неприятно удивила её – платья не сходились на мощной фигуре Прыг-Дрыговой ни в одном из измерений. Особенно поразил её собственный бюст – не смогла припомнить она, чтоб когда-нибудь видала на себе такое, и даже маман её, будучи дамой с бюстом выдающимся далеко, не смогла бы с ней конкурировать. Сразу немедленно вспомнила мадемуазель про свой загадочный сон, и встревожилась. Сибарит же Гурманович в ответ на подозрения никак не отреагировал, чем еще больше Прыг Дрыгову смутил.
Сибарит Гурманыч был мужчина видный и во всех отношениях обстоятельный. Покушать любил плотно, имел невозмутимый вид и здоровый цвет лица. Дамы за Сибаритом Гурмановичем увивались – хоть мухобойкой отгоняй, и так почитай что с самого детства. Поэтому мадемуазель Прыг-Дрыгова старалась быть начеку, обеды готовила самолично и чтоб подавать по расписанию, даже игнорируя другие обстоятельства.
Тут надобно пояснить, что сложившийся распорядок жизни мадемуазели сильно разнился с тем, что бывало с нею прежде. Бывало, мчалась она в самодвижущемся экипаже на всех парах то туда, то сюда по городу, и в апартаментах её бывало чисто и в порядке уже только от одного того, что некому было там устраивать беспорядки и чаи гонять. Теперь же муаровые платья, шали, шубы и пуховки в пудре были разбросаны тут и там, не говоря уж о кальсонах Сибарит Гурманыча и немытой чайной посуде. Главное, сколько её не мой – все равно на столе, обширно заваленном по скатерти разными вещицами, оказывалась пользованная чайная пара. Как оно так получилось – а незаметно и абсолютно неведомо для нашей мадемуазели.
И вот, однажды, ближе к вечеру ненастным зимним днем , в час когда зажигаются фонари и замерзшее население устремляется из контор и прочих заведений в объятия общественного транспорта, с тем чтобы как можно скорее со вздохом облегчения воссоединиться с семьёю, случилась у Прыг-Дрыговой сильнейшая мигрень. И тошнило её, и штормило, и каждый звук отдавался в ушах как если бы попала она под колокол во время празничной службы. Глядеть на електрическую лампу было невозможно, поэтому скомандовала мадемуазель себе тазик горячей воды, полную тишину и темноту, затем выгнав Сибарит Гурмановича за таблеткой валидола в неближайшую аптеку.
И вот, лежа в темноте и тишине, и слушая собственную организму, получила мадемуазель Прыг-Дрыгова странное ощущение. Будто бы она, Прыг-Дрыгова, уже вовсе и не она, а отправилась в теле Сибарит Гурмановича в аптеку, а так же как-то одновременно находится в хвосте любимейшей кошки Маньки, которая в ту минуту кралась по карнизу к слуховому окну, и даже, представьте себе, обнаружила она частию своего бока как стекают, подсыхая, капли воды по фарфоровой поверхности… и еще миллион всяких вещей, в которых не было никакого разуму, но зато много чувств и ощущений.
Первое ощущение, в тот момент когда Сибарит Гурманович ,наклоняясь к стеклянному окошечку попросил упаковочку, было таким нелепым, что даже сложно себе представить. Прыг-Дрыгова, сидя где-то в голове у ничего не подозревающего Сибарит Гурмановича, и увидав прехорошенькую аптекаршу в окошке, уколола его прямо в мозг многообещающим «Ага!...» и сразу же почувствовала его сопротивление. «Ага» вызвало в нем испарину и внутреннюю борьбу. Более того, не будь «Ага» - не было бы и борьбы – а сейчас, как будто назло нашей мадемуазели, Сибарит Гурманович кашлянул прочистив горло, широко улыбнулся и отвесил комплимент. Стоило Прыг-Дрыговой задержать дыхание от ярости , как Сибарит Гурманыч задержал дыхание для многозначительной паузы и продолжил кокетничать. С той стороны окошка ему отвечали… Прыг-Дрыгова захотела было поднять кулак, чтобы пригрозить такому наглому поведению, но обнаружилось, что это в Сибарит Гурмановиче отразилось в широком театральном жесте , каким он обычно обаял незнакомых дам…
«Да что же это такое? – думала растерянно Прыг-Дрыгова. – Это что же, получается, я им управляю? Или как это ? Если бы я им управляла! Он бы не…» - тут, отвлекшись, она обнаружила, что и Сибарит Гурманович от окошка отвернулся и пошагал восвояси.
«Так… - только сказала удовлетворенно Прыг-Дрыгова, как тут же кошка Манька завладела её вниманием или наоборот – а только сильно озаботило сразу Прыг-Дрыгову, что вот эту жирную мышь, которая у неё в зубах, надобно ни в коем случае не выронить и доставить ровно на шелковый коврик при камине, чтоб красиво выложить в самой середине. «Хозяйка, тьфу то есть я, то есть Прыг-Дрыгова? – ну, в общем ей понравится. Она точно должна оценить по достоинству, и уж больше не станет гонять со стола. На столе на свежестиранной скатерти так приятно разлечься после сытного обеда, и опять же, оттуда все видно и даже коридор – никто не проскочит незамеченным…»
Потом увидела Прыг-Дрыгова коврик прямо перед носом, и его геометрические узоры, которые стали сливаться в сплошные полосы , ветвиться, закручиваться в водовороты, слышался звон стекла, скрипенье половиц, скрип железа о железо, пахло полынью и мятой, свежей черной землею и новомодным духами, и капли капали равномерно с тягучей оттяжкой неимоверно медленно…
Очнулась мадемуазель рано бледною от света утренней лампы, но в радости оттого что она это она. И решила кстати уж из себя не выходить .
Наступивший день принес ей немало сюрпризов. Не то от мигрени, не то от других потрясений, но оказалась мадемуазель тонкою и длинною как кошка, хоть и со вчерашним бюстом, от поданной ей в постель чашки чаю испытала неимоверное удовольствие, и с удивлением глядела на уж одетого и приглаженного Сибарит Гурмановича, который отдавал распоряжения в контору в телефонный рожок насчет каких-то паровых машин. Сибарит Гурманыч был оживлен, махал рукою и ругал кого-то на том конце твердым голосом, затем махнул Прыг-Дрыговой : «Пора, пора, дорогая. Совсем я чего –то перестал мышей ловить, надо взбодриться!» С тем он и выбежал на улицу, схватив пачку бумаг.
Следующим открытием Прыг-Дрыговой было, что спать ей абсолютно не хочется, а хочется перемерять еще десяток платьев, а заодно и дошить ту миленькую меховую муфточку .. Да, и забрать наконец у Нонночки с Чистых прудов ту книжку, что она не возвращает уж полгода…Ах, и дописать для редакции ту серийку рассказов!
Завивши кудри и напудрив нос, мадемуазель оглядела себя с удовлетворением в зеркало, и обнаружив разлегшуюся на столе среди чайных чашек Маньку , энергично подумала «Кыш!» . Манька , торопливо и опасливо потянув правую ногу, соскользнула стрелою на пол.
«Ага. Всё как-то само собою переменилось. Не знаю, как все это происходит, но мне нравится! И главное, не позабыть об этом рассказать!»
На следующую ночь приснилось Прыг-Дрыговой, что она разродилась двойней. Через сколько-то дней два издательства прислали к ней письма с предложениями и вложенными чеками, и стала от этого мадемуазель на седьмом небе, а Сибарит Гурманыч пригласил её на Новогодний вечер в Большой…"