Сиреневый туман
Время позднее, последний день рабочей недели. Все уставшие, хочется подремать до своей станции. Занимаю свободное место и тоже собираюсь предаться этому занятию. Едва смежив веки, слышу звук аккордеона. Снится мне, что ли?.. Но нет, похоже, это не сон. Оказывается, вот он источник звука – медленно передвигается по проходу и наяривает в своё и в пассажиров удовольствие затрапезного вида старикан. Крупной вязки шапка сдвинута набекрень, на носу – мощные очки с толстыми линзами. Кажется – это два аквариума, в которых плавают близорукие рыбы-глаза. «Подстреленное» драповое пальто, которое он, наверное, носил ещё в свои пионерские годы, заяложенные штаны с пузырями на коленках, растоптанные дерматиновые сапоги. Взгляд притягивают, выглядывающие из рукавов чуть ли не по локоть, руки. Точнее – кисти рук с живыми, подвижными, длинными пальцами, виртуозно снующими по клавиатуре аккордеона, такого же потрёпанного, как и сам старикан. Ну прямо-таки бродячий Ян Табачник…
Он идёт, ему подают, причём никакой тары для подаяния у него нет, и люди суют мелочь прямо в карманы того самого «пионерского» пальто. А старикан всем своим видом показывает, что ему не столько сам заработок важен, сколько процесс извлечения звуков из музыкального инструмента. Как выяснилось позже, так оно и было. В каком мелодическом состоянии находился рабочий инструмент музыканта, это я вам не могу сказать, так как не специалист в этой области. Ну играет – хорошо, красиво, и ладно. Мы же не в филармонии, а в электричке, потому и слушатели тут без особых претен-зий.
Наш вагон аккордеонисту транзитом пройти не удалось. Уже в тамбуре встретил его подвыпивший мужичок, шахтёр, по-видимому, и тронутый душевностью исполнения, предложил музыканту бутылку пива. Дед с удовольствием вылакал её, утолил жажду, и в благодарность за угощение сыграл какую-то весёлую мелодию. У проходившей мимо торговки шахтёр взял ещё пива, по бутылке на каж-дого. Вторую старикан пил уже раздумчиво, не спеша, по нескольку глоточков. Глотнёт, отдаст пиво шахтёру подержать, а сам сыграет что-нибудь. И так, пока всю бутылку не опорожнил. Уже и косеть маленько начал. Двери открываются-закрываются, пассажиры выходят, входят. Поглядывают на странную парочку.
А «странной парочке» надоело в тамбуре стоять. Вошли «товарищи по счастью» в вагон и расположились на сидении напротив меня. Не знаю, повезло мне или нет. В таких случаях надо с двух сторон смотреть. Так вот, с одной стороны, повезло, потому как, если до этого я наблюдения свои через открытую дверь в тамбуре вёл, то теперь – вот, пожалуйста, всё рядом, удобно. Но, с другой стороны…
В общем, понятно, что подремать теперь не удастся. Накатило на ребят – и пошло-поехало.
- А вот эту песню знаешь?.. – спрашивал мужичок.
- Знаю, - отвечал старикан – и добывал из инструмента «Мурку».
- А вот эту?..
- Ну ещё бы! – и он наигрывал «Большой Каретный» Высоцкого. Слова он не всегда помнил, но воспроизводимую им мелодию можно было угадать сразу.
- А Шуфутинского?
- Всегда пожалуйста!
- А Круга?
- Да запросто! – и старикан наяривал, а шахтёр кивал в такт головой, хлопал по колену ладонью, иногда подпевал. М-да, спелись ребята на почве шансона. Дед своё пиво уже успел допить, а шахтёр свободной от похлопываний рукой, то есть той, в которой держал бутылку, размахивал из стороны в сторону. Я опасливо косился на разошедшегося работягу и пытался на всякий случай поглубже втиснуться в угол между стеной и сиденьем. Хорошо хоть людей немного, и у «странной парочки» достаточно свободного места для своих манипуляций. И тут шахтёр вспомнил шлягер всех времён и народов:
- А «Сиреневый туман» можешь!?
- Запросто, - и вагон заслушался очередной любимой шансонной мелодией. Сладко защемило сердце, шевельнулось в нём что-то такое необъяснимо-тёплое и печальное.
Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит последняя звезда,
Кондуктор, не спеши, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда…
Шахтёр, расчувствовашись, отдал оставшееся пиво старикану. Тот, и так захмелевший, добавил ещё, и «Сиреневый туман» всё чаще стал повторяться в его репертуаре. Потом полилось какое-то невообразимое попурри изо всех мелодий сразу. Но вышеозначенный шлягер давал фору им всем.
- А теперь ещё что-нибудь душевное, - не отставал шахтёр.
- Я частушки могу, - и пришла очередь частушек – всяких-разных, в основном хулиганских. Конеч-но, дед их не пел, а прокрикивал, хотя и не громко. Пассажиры вслушивались, оборачивались – интересно ведь, где ещё такое услышишь?
Начинаем хулиганить,
Будем вам частушки петь,
Разрешите для начала
На хрен валенок надеть.
Мужичок от радости вообще обалдел, ещё пива у тётки-торговки купил, наверное, получка у него в этот день была:
- Держи, дед, заработал!
А тут и я голос подал, интересно стало:
- Вы сами частушки сочиняете? – вклиниваюсь.
- Народ сочиняет, - говорит старикан.
Через поле речка вьётся,
Сквозь песочек сОчится.
Хоть и плохо нам живётся,
А едрить-то хочется.
Мужичок-шахтёр раскраснелся от пива да от радости, он бы ещё слушал и слушал, но оказалось, тут коллеги его неподалёку были, в карты резались. Они-то и напомнили, мол, станция наша, выходить пора, оставляй музыканта в покое.
- Ну бывай, дед, молодец, - стал прощаться шахтёр, - смотри, пиво своё не забудь, и бутылки забирай, сдашь… Закурить? На вот тебе сигарету... Давай «Сиреневый туман»!
Ударили по рукам. Распрощались. Старикан помаршрутил немного нетвёрдой походкой из вагона в тамбур и обратно. Сел и – конечно, заиграл. Сам себе и окружающим. Пытался я его разговорить, но ему мои вопросы как-то не по душе пришлись.
- Ты куришь? – спрашивает и смотрит на меня рыбками-глазками, от алкогольных паров кверху брюшками всплывшими.
- Бросил, - говорю.
- А выпиваешь? – опять спрашивает так, как будто в его вопросе вся земная мудрость заключена.
- Ну по праздникам, - отвечаю я совсем заурядно и оттого глупо.
- Это хорошо, - и прошёлся пальцами по клавиатуре, и тут же передумал, - нет, плохо. Плохо, что не куришь и не пьёшь. Знаешь такую частушку: Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт? – он хотел засмеяться, но вышло какое-то карканье. Закашлялся, отмахнулся от меня, как от безнадёжного больного. Поиграл, поиграл, повпихивал бутылки в карманы «пионерского» пальто да и вышел вскоре на какой-то своей станции.
А я всю оставшуюся дорогу домой, раздумывал непонятно о чём. Наверное, о превратностях судьбы человеческой. Хотя, это и раздумьями-то назвать нельзя. Так, что-то чувствовалось во всём естестве, тёплое и печальное, окутанное плотной дымкой «Сиреневого тумана».
Лев Златогорский
Свидетельство о публикации №211120401222