Воспоминания в алфавитном порядке хх век - И

«Мои Институты»

Как известно, у Алексея Максимовича Горького (Пешкова) есть произведение «Мои Университеты». Произведение это иносказательное, так как под университетами понимается жизнь, которая обучала его. Я буду скромнее – у меня были и будут фигурировать в моих воспоминаниях не университеты, а лишь институты (сейчас в XXI веке это не модно, сейчас наоборот – те учреждения, которые были институтами, стали называться университетами, а университеты превратились в академии и т.п.) Мои же институты лишены и статуса иносказательности – это просто советские учреждения (учебные, проектные и др.) Начну я, конечно, со своего Северокавказского Горно-Металлургического (СКГМИ) института, с которым связано много воспоминаний. Как и все воспоминания более чем полувековой (а точнее, чем 60-летней) давности – они разрозненны.
Одно из первых – отъезд из Воронцовки на учебу. Ему предшествовала еще поездка на сдачу вступительных экзаменов со школьной подругой Зоей Белоцерковской (см. «А» - «Армяне»). Вступительные экзамены…
Вступительные экзамены всегда напряженный волнующий момент. Тем более, что 1950-й год был как бы переломным, пятым годом после войны: многие поняли, что надо учиться – увеличились конкурсы. Так, на наш факультет конкурс составлял 7 человек на место. Но все же вступите
льные экзамены не помечены меткой времени, не буду я на них останавливаться. Разве похвастаюсь тем, что, когда Зоя, сдавая экзамены в медицинский институт, завалила какой-то предмет (то ли биологию, то ли химию) и собралась уезжать домой, я не растерялась – и мы перенесли ее документы вместе с экзаменационным листом в Пединститут на физмат. Ей зачли сданные экзамены, а заваленного среди вступительных на физмат просто не было. Спустя некоторое время Зоя получила известие о том, что она принята, и вызов на занятия. Я ни подтверждения о поступлении в институт, ни вызова не получила, так что ехала с большой тревогой.
Был вечер конца августа 1950-го года. Меня провожали мама и Валя. Мне 19 лет (два школьных года пропущены во время войны), Вале 11 лет. Подходит поезд. Валя расплакался. Мне тоже больно и тревожно уезжать от них. Помню, что именно в эту минуту у меня возникло и продолжалось много лет (вероятно, до того, как Валя женился и обособился от нас) острое чувство боли за Валю и раскаяние в том, что я мало обращала внимания на растущего рядом братишку, а была поглощена своими, сначала подростковыми, а позже юношескими, заботами. Вспоминала картины тяжелой голодовки 47-го года, которую он перенес тяжелее всех. Тогда я отчетливо поняла, что эти два человека бесконечно близки мне. Поезд отъезжает. Но ехать ему не долго – менее, чем через час он приезжает на узловую станцию Георгиевск. От Георгиевска мне предстоит ехать до Беслана, а затем уже к цели пути – в город Орджоникидзе.
Но здание вокзала Георгиевска переполнено. Оказалось, что уже несколько дней приезжают поезда, выгружают массы людей, но никто не отправляет их по нужным направлениям. Усталые, злые люди, спешащие по своим делам, заполняют зал, который непрерывно угрожающе гудит.
И вдруг будто что-то случилось…
В глубине гудящей толпы возникло и все громче и веселее нарастало некое непонятное словосочетание «пятьсот веселый». Скоро стало оно проноситься еще яснее: «Приедет Пятьсот-Веселый и всех заберет!» Вскоре на перроне появляется и сам «герой того времени». Это почти неограниченно емкий товарный поезд, который действительно взял всех. Находящиеся в нем мужчины затаскивали женщин и детей, вещи (ступенек не было), распределяли их внутри вагонов. Полати в вагонах были двухэтажные, нас с Зоей затащили на второй этаж, заполненный главным образом студентами.
Как в тот раз «сгружали» нас в Беслане и на чем из Него мы доехали в Орджоникидзе – уже совершенно не помню, видимо, без приключений.
От вокзала трамваем (это единственный способ попасть к нашему институтскому студгородку). Через весь город мы с Зоей поехали узнавать о моей судьбе. Зоина-то судьба была известна.
На внешней стороне ворот, рядом с проходной на территории студгородка, огражденной высоким металлическим забором, висела большая таблица с фамилиями поступивших на различные факультеты. На списках горно-геологического факультета я довольно скоро нашла себя. От души отлегло.
На первом институтском воспоминании можно поставить точку. Самым пикантным в нем считаю знакомство с «Пятьсот-Веселым». Впоследствии, читая литературу о том времени, я не раз находила упоминание об этом дежурном товарнике, который рассылался в разные точки нашей большой страны – туда, где возникали аварийные ситуации…
Раз уж я вспомнила о транспортных средствах тех лет, то надо сказать, что в первые годы учебы мне приходилось из Беслана до Георгиевска (т.е. домой из института) добираться еще более экстравагантными способами. Года через два стало легче. А тогда случалось ехать отдельные интервалы пути и на ступеньках, и в тамбурах, и на сцеплении вагонов… Один раз даже на крыше. Это все были случаи, когда в Беслане нельзя было купить билет либо закомпостировать уже купленный и приходилось скрываться от контролеров. Хочу оговориться, что бесстрашной «сорви-головой» я никогда не была. Очевидно, что по молодости я не додумывала, что может случиться. И я тогда полностью доверяла протянутой мне руке. Руки эти были руками порой знакомых, а порой и незнакомых попутчиков. И ,надо сказать, что  руки эти меня ни разу не подвели
.     И началась обычная студенческая жизнь  в институте . Я устроилась в общежитие. Зоя нашла себе частную квартиру на. другом конце города (ближе к своему институту) у армян (см. «Армяне»).
Жизнь с лекциями, практическими занятиями, поездками на производственные практики. Что же было все-таки особенным в учебе в это время – в 50-е годы ХХ века.
Тогда (во всяком случае, мне) казалось, что война отошла далеко в прошлое. Как будто это не я, а другой человек слушал с Эллочкой в Ессентуках напряженные сводки Информбюро, читаемые голосом Левитана.
Но это было не так. Война еще громко заявляла о себе – в частности, своеобразным студенческим составом. Наряду с вчерашними школьниками 17 – 18 лет на скамьях сидели взрослые мужчины и напряженно вслушивались в смысл того, о чем говорили лекторы. Это были демобилизованные участники войны.
Наша группа была наиболее молодежной по сравнению с параллельной (нас было две группы геологов  на горно-геологическом факультете, три группы горняков и еще одна группа маркшейдеров). Нам казалось, что и наши демобилизованные были как-то «моложе душой».

Но все они были взрослыми людьми, немало пережившими и видящими жизнь уже с других позиций. Хочется вспомнить некоторых из них. Взяла фотографию нашего выпуска.
Некоторых на ней нет - т.е. до выпуска они не дошли. Нету Петра Антонова – нашего первого старосты. Ему совершенно оказалась не под силу учеба. Открылся туберкулезный процесс, и он ушел из института.
Нет на фотографии Зарецкого - студента параллельной группы. Смутно помню взрослого мрачноватого мужчину. Мы закончили первый курс. Сдали уже вторую летнюю сессию; началась учебная практика –геодезическая, с ней у меня связаны смешные воспоминания. Проходила эта практика за городом в парковом массиве. С фамилией Зарецкого связаны воспоминания совсем не весёлые. Конец июня 1951 года.  В один  из дней  как-то буднично по дороге из города на территорию, где проходила практика, подъехала черная закрытая машина (известная многим советским людям как «воронок»). Работали мы небольшими бригадами по пять человек. Невдалеке от нашей находилась бригада, в которой работал Зарецкий.Из «воронка»  выходит подтянутый человек в чёрном он спрашивает-как можно найти  Зарецкого  Мы отвечаем. И еще не успев понять, что происходит, мы уже видим Зарецкого, идущего с руками за спиной, и немного сзади – два охранника в черном…
Больше, конечно, мы о нем ничего не слышали. Это из той же оперы:
«…Кто отнимет мрак
От закрытых глаз?»
(см. «Эпилог»)
Теперь присутствующие на нашей выпускной фотографии, то есть закончившие институт вместе с нами, наши старшие отвоевавшие товарищи. Уже со второго семестра и до конца института бессменным старостой нашей группы был Коля Годовников. Он действительно был «молод душой». Студенты параллельной группы нам завидовали. Коля по мере возможностей не отмечал отсутствующих на занятиях. Попасться мы могли только в случае переклички преподавателем. Ходил в деканат – добивался пересдачи заваленных предметов во время сессии, продления сессии и т.д. Был он женат. Его жена - очень симпатичная молодая женщина. И был у них сынишка 3 – 4 лет. Они снимали квартиру в частном секторе, недалеко от института. Мы (несколько человек из группы) зачастую у него дома совместно готовились по некоторым предметам к экзаменам. Все любили его маленького сынишку. Однажды во время кампании страховки своей жизни и здоровья целой группой застраховали этого сынишку. На днях среди старых бумаг я нашла этот несерьезный страховой полис.
Когда я вышла на пенсию в 1981 году, я переехала на Украину. И уже в качестве пенсионерки работала в ДПИ (Донецкий политехнический институт), до меня доходили сведения, что Коля Годовников работает главным геологом геологической экспедиции в Карпатах… Очень жаль, что я не выбрала время связаться с ним. Ещё один - Коля Суханов- тоже весьма  не скучный человек: цыган, офицер, лётчик, крупный  красавец... Ещё в нашей группе был разведчик Степан Сердюков. Он был из какой-то бывшей казачьей станицы в Ставропольском крае. На нём возраст и, видимо, нелёгкая служба отчётливо сказались - нервный и напряженный был человек… Он рассказывал  как  их забрасывали  в тыл к немцам с самолета. Большая часть группы и он в том числе до этого никогда не имели дела с парашютом. Их просто сталкивали. И, наконец, Генрих Беловолов, самый характерный из наших демобилизованных одногруппников. Это был прирожденный советский профсоюзный деятель. Где бы он ни оказывался, везде был он активным деятелем (чаще всего руководителем профсоюзной организации) – в армии и, конечно, в институте. Сначала он возглавлял групповую ячейку, затем стал руководить факультетской организацией, а потом, кажется, общеинститутской организацией, во всяком случае был ее членом.
Влияние времени и обстановки в стране сказывалось даже в девичьих коллективах. В первом семестре в нашей комнате жила некоторое время некая Люба Первушина. Училась она в группе обогатителей. Училась хорошо. Было ей лет 28-30. Внешность и поведение ее были отталкивающие. Как я теперь понимаю, у нее были отчетливые повадки лесбиянки. Тогда я этого не понимала, но интуитивно ее боялась. По-видимому, это была отрыжка зоны. Вскоре она из института исчезла.
Несколько абзацев назад я упомянула, что после летней сессии первого курса у нас была учебная практика по геодезии (геодезия – наука о форме земной поверхности и методах отражения ее на планах и картах). Этой дисциплине очень не повезло со мной, как со студенткой, изучающей ее. На первой же лекции, в первые дни учебы я пропустила мимо ушей несколько первых фраз. Когда я включила свое сознание, я услышала непонятные термины: «закрепляем лимб, открепляем алидаду, закрепляем алидаду, открепляем лимб». Потом я уже не поняла и совсем русского слова: «Ставим в створ». Но, согласно своему характеру, понимать и усваивать в лекции только отталкиваясь «от печки»… И, махнув безнадежно рукой, бросила записывать лекцию.
Материал по геодезии был небольшой, лекции были сравнительно редко (кажется, одна в две недели) за две недели учёбы в институте я поняла что институт – не школа, где регулярно задают и проверяют домашние задания. После этого я перестала ходить на лекции, а там заодно и на практические занятия… Экзамен по геодезии не предусматривался - был только зачёт после практики. А тут еще между концом экзаменов и началом практики было несколько свободных дней. Пропустить возможность съездить домой я не могла, так же как и не могла на несколько дней не опоздать.н
Возвращалась я не без обоснованной тревоги: за это время без меня были сформированы бригады на пять человек, назначены бригадиры (на это я в глубине души и надеялась, что попаду в бригаду «знающих людей» и подключусь к работе… Но оказалось (о ужас!), что бригадиром в бригаде таких же знатоков геодезии, как я, я-то и назначена). Бригадиров назначали   по принципу лучшей успеваемости, и тут оказалось, столь же как и я успевающие по геодезии, имеют еще и подобные успехи и по другим предметам… А у меня «клеймо» только по геодезии.
У ребят, которые попали теперь в мою бригаду, был еще один общий признак – они все были домашними (городскими)  им некуда было торопиться. Я из общежития (которое сейчас было на ремонте) была среди пяти человек одна.
И вот мы собрались за городом, где проходила наша практика. Моими товарищами по несчастью были:
1. Глеб Гончаров – худенький, небольшой (кажется, сын офицера). Обычно со скептической улыбкой, возможно, скрывающий за неуверенность в себе, неумение поставить себя среди ребят.
2. Олежка Цопаков – он был самым младшим в нашей группе и подгруппе. Скромный беленький голубоглазый мальчик. Мать его, кажется, была русской, отец – осетин, министр культуры Северной Осетии. Впоследствии, получив направление на работу в Магадан, стал одним из крупнейших руководителей богатейшего в СССР Магаданского золоторудного региона. Как-то Олег достал для нашей подгруппы билеты на концерт песен и плясок Северной Осетии, после гастролей этого коллектива в США, которые прошли там с большим успехом. По возвращении концерт был повторен для республиканской элиты, в которую, благодаря Олегу, вошли и мы. А пока его успехи в геодезии были весьма скромными.
3. Арчил Малтизов – добродушный осетин, член сборной команды Осетии по вольной борьбе. Небольшого роста, естественно, со спортивной фигурой.
4. Копытов – молчаливый; не могу вспомнить какой-либо дополнительной характеристики.
Пока подтягивались наши герои и подыскивали себе места на первом нашем «совещании», я ознакомилась (деваться было некуда) с заданием. Оказалось, что оно в общих чертах понятно (обычно так и бывает, только частенько слишком поздно). В этой парковой зоне выделялась некая площадь, произвольно оконтуренная замкнутой ломаной линией, на которой одна точка дана в координатах - это точка начала и конца ломаной. Остальные концы отрезков данной ломаной не предусматривают видимость соседних точек, их необходимо получить, преодолевая ломаную при помощи теодолитного хода и выйти на данную точку. И дополнительное задание – на небольшой части оконтуренной площади выделить участок, на котором изобразить рельеф в горизонталях.
Инструменты нам уже выдали – это теодолиты, кепрегель, рейки, одну мензулу. Выдали нам и логарифмические таблицы. Как пользоваться этими инструментами мы, увы, не знали. Я предложила начать в этом разбираться. Энтузиазма этот призыв не вызвал. Глеб Гончаров сидел на ящике из-под теодолита со своей скептической насмешливой улыбкой. Он сказал только фразу: «… в бригаде Незнамова у нас есть свой человек – Шамиль Хадарцев. Привяжемся!» Эдик Копытов растянулся на травке, подставляя летнему солнышку лицо и, как всегда, помалкивал. Арчил Малтизов активно готовился к очередным соревнованиям по вольной борьбе – «качал шею». Очевидно, в этой борьбе основную нагрузку несет шея. В процессе этого упражнения он делал «мостики». При этом точкой опоры у него спереди были не руки, а лицо, то есть шея была вывернута, а ногами он делал «забеги» - описывал круг вокруг той же точки опоры – лица. Не знаю, понятно ли я описала эту картину… Один только Олежка Цопаков выразил  готовность поучаствовать в ознакомлении с инструкцией по практике. И мы взялись за работу под издевательские шуточки наших товарищей. В это время, когда мы только разбирались  с заданием, изучали работу с инструментами, с терминами («лимб, алидада, открепляем, закрепляем»), были уже бригады, которые заканчивали работу, а скоро и получили зачёты. В общежитии шёл ремонт. Меня гоняли из комнаты в комнату. Наконец, мы с Олегом подошли к исходной точке. Координаты не сошлись. Ошибку нужно разбросать. Это тоже требует время и сосредоточенности… Одним словом, первые летние каникулы я себе хорошо испортила… Но нет худа без добра. Навыки, полученные на этой практике, мне несколько раз пригодились на работе.
В старших классах школы (средней Воронцово-Александровской школы № 1), начиная с 7-го класса (я, пожалуй, с 8 -го), мы начали посещать школьные вечера. Под радиолу или под аккордеон (играла сотрудница школы, пожилая женщина, - она приглашалась на различные школьные мероприятия). Так вот, под этот аккомпанемент мы учились танцевать. Учили нас учителя и ученики дежурных классов – те ученики, которые к этому времени танцевать уже научились. Танцевали танго, фокстроты и вальсы. Помню, меня учила танцевать вальс-бостон завуч школы, преподаватель химии, крупная женщина.
Танцевали мы в вестибюле школы. Здесь было просторно, полы надежные. Мы готовились поступать в институт. Нам казалось, что институтские вечера – это нечто похожее на первый бал Наташи Ростовой…
Но вот уже сданы вступительные экзамены: нашла я себя в списке поступивших и пришла на первый институтский вечер. Еще раз пришлось убедиться, что война закончилась недавно – нет еще в институте роскошного зала, его клуб оказался теснее школьного вестибюля. Полы здесь деревянные, во время танца душно, пыльно.
Зато при хорошей погоде часто устраивались танцы на асфальтированной площадке между корпусами нашего общежития и первым учебным корпусом. Здесь было просторно, не душно, можно сбегать домой – в свою комнату, напиться, если нужно, переодеться. ВУЗ наш был преимущественно мужской, так что в партнерах недостатка не было. Недалеко от танцевальной площадки был очень славный институтский скверик с еще молодыми деревцами, скамейками.
Эти наши танцы на открытом воздухе пользовались успехом не только у наших студентов. Ездили к нам на танцы девочки из пединститута и из медицинского. Медицинский институт был далеко, поэтому девочки-медички зачастую у нас и ночевали, хотя комендант общежития (грозная женщина) этого не приветствовала. Но всегда и везде студенты умели обходить препятствия.
В нашей комнате в танцевальные дни обычно ночевала одна и та же компания, две или три студентки-медички. В благодарность за ночевку медички привезли и раздали таблетки первитина, предварительно рассказав нам, как замечательно, сказочно его действие при подготовке к экзаменам.
Я в чудеса не верила, какими бы то ни было таблетками не пользовалась, что такое первитин вообще не знала, так что в первый раз отказалась. Но однажды так совпало: назавтра предстоял экзамен по геологии СССР. Вел ее очень хороший лектор, ранее читавший этот предмет в МГУ – Полквой Петр Адольфович… Читал очень интересно – после его лекций мне даже снились геологические сны. Мне очень хотелось сдать этот экзамен хорошо. Один раз лекции я уже прочла, но материал был очень объемный, и я чувствовала, что к экзамену не готова – и тут-то я проглотила таблетку, не очень-то надеясь на результат. Нашла пустую аудиторию и переселилась на ночь в нее.
И действительно произошло чудо – знания укладывались в голове удивительно логично, последовательно; объем выученного за несколько часов был почти противоестественно огромен. Экзамен сдала хорошо… После экзамена я проспала 12 часов. Очень хорошо помню это состояние ясной головы и легкую напряженную дрожь во всем организме… Таким образом, у меня эксперимент прошел благополучно. Так получилось, видимо, потому, что основы в голове мау меня уже были.
Но так повезло не всем. Суханов  Коля - наш демобилизованный  лётчик тоже  решил попытать счастья с этими  таблетками… Но он, видимо, не дал себе труда ознакомиться хотя бы предварительно  с курсом «Геологии  Союза». Атлетически сложенный  офицер глотал таблетки одну  за  одной, но знаний не прибавлялось… Всего он выпил 12 (!) таблеток.
С экзамена его выгнали – Полквой решил, что он пьян (его всего трясло). Он был практически невменяем и еле вышел из этого состояния. Я поняла, что «бесплатный сыр бывает только в мышеловке» и больше никогда к этим фокусам не прибегала. Тем более, что поставки первитина из мединститута прекратились. Девочки-медички были старше нас и закончили институт.
Еще одно, пожалуй, уже крупное криминальное событие оказалось косвенно связано с нашими танцами. Я уже упоминала, что студгородок располагался в самом конце города и был обнесен высоким забором. За забором на продолжении города начиналась большая стройка -  город нарастал.  Но в заборе были дыры. Мы иногда в эти дыры лазили, чтобы пообедать в рабочей столовой. Через эти же проходы проникали и в наш студгородок рабочие-стоители, среди которых было немало криминальной  молодежи. В нашем скверике несколько раз наших студентов избивали (узнавали их безошибочно – по форме, которую носили наши студенты). Не оставляли в покое их и в городе, где были случаи нападения, даже поножовщина. Руководство института и сами пострадавшие обращались с жалованиями и в письменной и в устной форме в милицию, но милиция сама была связана с бандитами, либо просто игнорировала свои обязанности. Ни одна из жалоб не получила  нужного резонанса. Особенно часто страдали студенты в дни танцев. Скверик буквально был наполнен хулиганами. Накануне одного из танцевальных дней комендант общежития провел с мужской частью общежития собрание, на котором решили принять меры – проверить у всех посторонних наличие ножей и другого холодного оружия. После этого тех, которые оказались бы вооружены, выдворить с танцев. Безусловно того, что произошло, никто не ожидал. Мы (девочки) ни с чем ознакомлены не были и вышли потанцевать. Но уже в первые же минуты поняли, что стало казаться, что теперь не совсем обычные танцы. В двух-трех местах площадки образовались какие-то свалки. Нам сказали, что лучше уйти, потому что бьют посторонних. Мы, понятно, сразу же пошли по своим комнатам. Но в этот же миг прозвучала сирена, общежитие дрогнуло и зашаталось из каждой мужской комнаты выскакивали студенты и неслись вниз, выхватывая все, что попадало под рука – палки, швабры, стулья. На танцплощадке началась расправа. Очевидцы говорили, что было совершенно тихо. Избиваемые предпочитали молчать. Силы были неравные. На каждого постороннего приходилось человек двадцать студентов, в которых проснулись звериные инстинкты. В город сообщили и стали прибывать машины скорой помощи. Двадцать две машины были забиты пострадавшими. Их вывозили и размещали в больницах города. Директор института, живший здесь же в городке, вышел и стрелял в воздух, но это не подействовало. По своим каналам узнали о происходящем городские бандиты. Один из них приехал на мотоцикле. Его стащили и буквально растерзали на части.
Наутро, идя на лекции, на вчерашней танцплощадке мы увидели лужу крови. Все молчали. На наших студентов, которые сами были потрясены своими деяниями, нам было стыдно поднять глаза. Скоро стали носить письма на имя Ворошилова (он был председателем Верховного совета). Письма решили везти лично. Выехали на служебных автобусах в ближайший район, где был вокзал, с которого можно было уехать в Москву. Принял его заместитель Ворошилова. В тот же день был звонок директору из Москвы.
Закончилась эта история оправданием института. Партийное руководство города было заменено.
Вероятно, это справедливо… Но неприязнь к мужской части нашего общежития оставалась довольно долго… Четыре человека были убиты…
Потом этот эпизод забылся…
Чтобы закончить с институтскими воспоминаниями, легче всего привязаться к производственным практикам – они, безусловно, являются временными вехами этого периода моей жизни.
Их было две. Первая – после третьего курса на Кольский полуостров, за Полярный круг, в город Мончегорск, на крупное медно-никелевое месторождение. Это был 1953 год.
И после четвертого курса (в 1954 году), уже на преддипломную практику – на рудоуправление железо-марганцевого месторождения, расположенного в Казахстане, в рудном поле. Оно называлось Караджал (не путать с медно-никелевым месторождением Каджаран – см. «А» - «Армения»).
Перед тем, как отправить нас в первую производственную практику, наш институтский спецотдел провел с нами собрание, на котором внушали нам необходимость бдительности. Имелось в виду, что мы не должны были ни с кем делиться, куда мы едем и зачем, не рассказывать никому, с какими полезными ископаемыми имеем дело… В конце собрания нам выдали допуски - к секретным материалам. Ехавших в северном направлении, среди которых была и я, ждал путь через Москву, Ленинград и Петрозаводск (столица Карелии), для некоторых здесь был конец маршрута. Мы с еще одной девочкой ехали дальше через Полярный круг на Кольский полуостров.
В Москву мы приехали где-то в час ночи… Сойдя с поезда в столице, мы решили отправиться на Красную площадь (куда еще могли направиться студенты провинциального ВУЗа, попавшие в столицу первый раз!)
Но Красная площадь оказалось забитой множеством черных правительственных машин. И нас не пропустили. Мы были несколько озадачены.
На другой день (вернее, утро) я ехала пригородной электричкой в Воскресенск к тете (жене папиного брата Тосика - Леле). В электричке люди были возбуждены – передавали с одного сиденья на другое газету и повторяли «Берия», «Берия»… Оказывается, что ночью был арестован грозный КГБист – Берия. Этим и объяснялась обстановка, которую мы застали на Красной площади, куда нас не пропустили…
Потом мы ехали поездом «Москва – Ленинград». Проезжали великолепные леса высоких корабельных сосен. В Ленинграде прожили на вокзале четверо суток.
За это время побывали в только что отреставрированном после войны Петергофе с его замечательными фонтанами; в Архангельском; во дворце Юсупова. Я шесть часов провела в Эрмитаже. Запомнила только один небольшой зал Тициана, с его картиной, изображающей Христа в терновом венце – капли крови, выступившие на его лбу, кажутся совершенно натуральными, трепещущими. И там же Мария Магдалина.
Прошли, конечно, по Невскому проспекту, постояли у памятника Екатерине Второй и окружающей ее челяди. Были в Горном музее на Васильевском острове.
На вокзале, где мы сидели табором прямо на полу в облюбованном нами уголке, однажды довелось попасть в смешную ситуацию. Наши ребята были одеты в институтскую форму (форму СКГМИ) – темно-синюю с позолоченными вензелями на погонах. Как-то вечером в зал зашла группа ленинградских студентов в аналогичной форме Горного Ленинградского института. Они увидели сидящих в стороне коллег и подошли к нам с целью расспросить, куда и откуда мы едем, как живут и что изучают в нашем ВУЗе; рассказать о себе. Но мы, помня наставления нашего институтского спецотдела, молчали как партизаны.
Вспомнила, что упущено еще одно важное событие этого 1953 года, когда мы ехали на первую производственную описываемую сейчас мною практику.
Смерть Сталина. Помню, что нами уже не владело чувство трагедии, но растерянность мы тогда ощущали. Наряду с этой растерянностью имело место столь «серьезное» сожаление, что теперь навек будет забыт, аннулирован праздник 8 марта – у нас он обычно проходил очень весело. Опасения не оправдались!
В день же траура во дворе института – митинг, с трагической речью выступил преподаватель истории ВКП(б). Он клялся, что будет предъявлять «еще большие требования». Эта угроза таки подействовала на аудиторию.
А вскоре в стране с переполненными тюрьмами и лагерями произошла амнистия – амнистировали только уголовников. Политические заключенные остались в зонах. Типичный случай в городском транспорте того 1953 года. Еду в Ленинграде в трамвае. Народу много. Держусь за поручни. Другая рука с сумкой внизу – мне ее не видно. Вдруг чувствую, что моя сумка как будто кому-то мешает. Опускаю глаза и вижу – сумка расстегнута и в ней роется чья-то рука… Поднимаю глаза и вижу парня лет восемнадцати, физиономия его в синяках и ссадинах.
Во мне взыграло благородное возмущение – я начала довольно громогласно его стыдить. Окружающие меня пассажиры шарахнулись от нас с ним в стороны, показывая свою непричастность к моему возмущению… После того, как парень слез на следующей остановке, мне разъяснили, что за разговорами с подобными личностями следует вытащенная бритва и удар по глазам.
Далее наш путь лежал на Петрозаводск – столицу Карелии – и дальше за Полярный круг, в город Мончегорск Мурманской области, в район крупного медно-никелевого месторождения.
Леса постепенно редели; за окном поезда не было уже высоких стройных корабельных сосен, а далее не стало деревьев вовсе – леса сменились лесотундрой и тундрой. Память не сохранила, куда мы приехали поездом, следующее воспоминание этой поездки – мы на теплоходе плывем через озеро Имандра. Большое синее красивое озеро.
И еще это «мы» - в Мончегорск направление из института получили только двое – мы с девочкой из параллельной группы, Раей Супрун. Но впечатление такое, что нас, студентов, на теплоходе находилось несколько. Возможно, так и было – в это время студенты разных ВУЗов ехали на практику в разные места.
По положению солнца на небосводе для нас, южан, сейчас 3-4 часа. Но это не юг. Высаживаемся мы из теплохода, очевидно, уже в Мончегорске. И сразу нас всех размещают в большой комнате какого-то общежития. Очевидно, что заранее было известно, что приезжают студенты. Все с дороги захотели есть. Несколько человек было делегировано за продуктами в магазин. Делегация вернулась в смущении – на дверях магазина висел большой замок. А рядом у дверей стоял охранник с ружьем… Время оказалось нерабочим – три часа ночи!
Остаток этой солнечной ночи мы провели весело. Утром мы явились в Мончегорское рудоуправление, куда нас направил институт.
Здесь нас разочаровали: в наших услугах не нуждаются. Рабочих мест в рудоуправлении нет. Когда нам это сообщили, мы были озадачены, так как денег на обратный путь у нас не было. Пришлось в этом сознаться… Тогда нас зачислили на один месяц коллекторами (официальный срок практики был – два месяца, и мы рассчитывали на большой заработок в условиях Заполярья. Но хотеть – не вредно!)
Меня передали в геологический отдел рудоуправления. Руководителем практики назначили женщину-геолога Лидию (отчество ее забыла). Ей было 37 лет. Я очень удивлялась, что ей уже столько лет (?!), а она выглядит молодой и красивой… Я тогда еще не знала, что 37 лет – замечательный возраст. Теперь, когда через месяц мне исполняется (страшно подумать!) восемьдесят, понимаю, что 37 лет – лучше, чем 22, сколько мне тогда было. Еще и сам себе в это время не отдаешь отчет, какие черты в тебе откроются, какой сформируется характер.
Прикрепили меня к девушке-коллектору – она занималась документацией буровых скважин, проходимых в пределах рудного поля Мончегорского месторождения. Побывала в шахте, где уже добывалась медно-никелевая руда…
Остальное время неограниченно сидела в камеральном помещении, делала выписки из документации выработки и знакомилась с геологией месторождения, которая оказалась очень увлекательной.
Что нового я увидела в Заполярье?
Удивило отсутствие базаров. Как горожанам, базар был нам более знаком, чем магазин. Но здесь ничего не растет… Все завозят. В столовых много вкусных рыбных блюд.
На обратном пути домой я еще заехала в Одессу к родственникам.
Впечатлений за это лето оказалось так много, что помню, они даже как-то притупились.
Следующая преддипломная практика была в Казахстан. И после дипломирования и защиты диплома – то есть, конец института!
Странно, но только сейчас за этими записками (апрель 2011 года) я полностью отдала себе отчет, что эта практика была очень неудачной и результатом ее стал неудачный диплом. А мне долгое время казалось, что тройка по диплому была следствием неудачного стечения обстоятельств, несправедливости комиссии… Но я поняла, что преддипломную практику нужно проходить на крупном месторождении, где уже проведены детальные разведочные работы. Есть участок, много литературы, отчетов с проведенными подсчетами запасов. Таким месторождением здесь был Караджал(не путать с месторождением Каджаран – «А»). А я попросилась на мелкое рудоуправление, где в это время работал выпускник нашего института. Мы с ним работали в геологическом  кружке . Он был хорошим студентом, и я надеялась, что он мне поможет собрать материал.
Оказалось, что рудопроявление, где он работал, было малюсеньким, совершенно не изученным. Интерпретация материалов – безграмотная. Таким образом, на Казахстане в главе о моих институтах останавливаться не будем.
О собственно казахстанским воспоминаниях напишу немало в следующей главе – «К».
В этом разделе  о  моём  родном институте  напишу ещё несколько слов о славном  времени дипломирования. Для двух групп геологов  была выделена громадная аудитория. У каждого был свой стол, тумбочка для литературы, место для чертежей, чертежная доска. Мы провели там большую часть дней и вечеров.
Были у нас пластинки – больше всего я любила «Болеро» Равеля. С тех пор это одна из мелодий, которую я очень люблю – этот победный марш всегда вселяет в меня оптимизм…

Вторым по значению для биографии нашей семьи был Донецкий Политехнический Институт (ДПИ).
Мы, когда Яша (сын) был еще в школе, решили поменять нашу квартиру в Ессентуках на тот город ,где он будет учиться… Показатели по учебе у него были таковы, что следовало бы поступать в лучшие ВУЗы страны – в Москве. Но поменять квартиру в Ессентуках на равноценную московскую (у нас были две смежные комнаты в кооперативном доме – несколько улучшенная «хрущевка») оказалось невозможно.
Мне всегда хотелось, чтобы Яша выбрал специальность, которая была бы ему интересна. Но он учился ровно (по всем предметам пятерки, которые давались ему очень легко). Будучи школьником, он закончил заочную математическую школу при МГУ, заочную школу физическую при МФТИ. В эти предшествующие поступлению в институт годы я покупала много много самой различной литературы по различным направлениям знаний. Мы выписывали математический журнал «Квант». Были дома книги по биологии (ею, кстати, в свое время интересовалась моя мама).
Мама, когда ему было лет пять – шесть, бралась заниматься с ним французским. Надоело ему это довольно скоро, и настаивать мама не стала. Но уже в восьмом классе он однажды сказал: «жаль все же, что мы бросили с тобой французский». В школе в это время он с энтузиазмом занимался английским. После его заявления о желании изучать французский, я нашла в нашем же микрорайоне очень хорошего преподавателя – уже старенькую женщину, закончившую Петербургский институт иностранных языков.
Обучение было очень успешным – за 9-й и 10-й класс школы он прошел курс французского языка и сдал его на аттестат зрелости как второй язык. Получалось, что из предметов его интересуют только языки.
Тогда же нам с ним понравилась очень славно написанная книга Елизаветина «Деньги» - книга о значении денег, об экономике… И тогда мы с ним вместе решили, что он будет изучать экономику (математика сама по себе его не интересовала, а при изучении экономики она будет даже в большем объеме). А так как деньги обращаются во всем мире, то и языки тоже не помешают.
В Донецке у нас жили друзья. Они приняли очень большое участие в обмене нашей квартиры в Ессентуках на квартиру в Донецке.
С Восточной Украиной, с Донбассом мы были связаны исторически. Мои бабушка и дедушка (приемные родители моей мамы) жили в Старобельске, в Луганской области. У них были очень хорошие воспоминания о природе этих мест. Там же познакомились мои родители.
И совсем недавно я в СКГУ работала по теме о прогнозной оценке углей Северного Кавказа, и у меня было командировка в Ворошиловград – он же Луганск. Город мне понравился. А по свидетельству многих Донецк (бывшая Юзовка, впоследствии Сталино) – значительно крупнее и значительно богаче…
Началась эпопея обмена. Нам прислали десятки предложений с планами квартир, их характеристиками (до сорока). Я, продолжая работать в Ессентуках, дважды ездила знакомиться с предполагаемыми вариантами.
Но обилие предложений не значило, что обмен близко. В одних случаях нас не устраивала квартира, либо её район, либо денежные условия обмена (наша квартира была кооперативной; оплачена она была за 14 лет из 20). Часто  потенциальные сменщики были не готовы к переезду.
А время шло. Яша закончил школу с золотой медалью (квартиру к тому времени мы ещё не поменяли). Для поступления в институт ему нужно было сдать один из основных для выбранной специальности предметов на 5, и он автоматически зачислялся на эту специальность.
Яша решил сдавать математику. На эту процедуру мы поехали вместе (с тем, чтобы оценить последнюю партию вариантов квартир). Остановились мы в одной из лучших гостиниц города, в самом центре, вблизи I корпуса ДПИ. Забронировала нам ее сотрудница этой гостиницы – одна из претенденток на обмен с нами
Хорошо помню, как взволнованный Яша пошел на письменный экзамен по математике. С трудом дождалась его возвращения. Пришел он не очень уверенный – как будто бы написал все правильно, но письменный экзамен можно оценить неоднозначно…
На следующий день, кажется, надо было идти узнавать результаты. Мы опять пошли вместе. Вестибюль первого корпуса ДоннТУ был полон абитуриентов. Яша занял очередь к окошечку, где выдавались результаты. Я села в стороне у стенки. Яшу и его продвижение по очереди мне было видно
Видно было и выражение лиц отходящих от окошечка
Наконец очередь Яши. Его широкая улыбка не оставляла сомнений… Вечером мы устроили праздник - купили какую-то рыбу холодного копчения и донецкого пива. Яша легально с мамой пил пиво первый раз. Это был август 1979 года.
Закончил он институт в 1984 году, по специальности «Экономика машиностроения», с красным дипломом. Кроме того, после успешного окончания очной аспирантуры он защитил кандидатскую.
В этом же институте учился и внук (2004 - 2010), по специальности «Телекоммуникационные системы и сети». К этому времени уровень компьютеризации всерьез повлиял на характер учебного процесса. Семимильными шагами развивалась мобильная связь. Люди (и дети) стали более прагматичными – их уже интересовала не только увлекательность предмета, но и спрос в стране на те или иные специальности, оплата работы в будущем.
На внука я смотрела с завистью. Столько в наши годы и еще в годы учебы сына было отнимающей время писанины. А тут пощелкаешь клавишами, стукнешь по степлеру, выскочит скрепка – и готова оформленная лабораторная работа… Хотя значительно упростилась возможность списывать рефераты, курсовые проекты и почему-то гораздо чаще эти работы стали продавать и покупать за деньги. Этими услугами мы не пользовались. Внук по линии усовершенствования  квалификации закончил  вторую специальность - экономическую (занимались они во вторую смену). Таким образом, ДПИ дал двум поколениям нашей семьи пристойное образование.
На этом заслуги ДПИ не окончились – теперь постараюсь рассказать, что ДПИ дал лично мне. Уезжала из Ессентуков я, обменяв квартиру в 1981 году (два года Яша таки жил в общежитии). В этом 1981 году мне исполнялось 50 лет и выходила заработанная свои полевым стажем льготная пенсия (необходимо было женщине иметь 10 полевых лет работы – у меня было больше 11).
Когда я уезжала, я, конечно, собиралась работать. Один из геологов нашей Ессентукской экспедиции СКГУ дал мне записку и порекомендовал обратиться в Донецке в ДПИ на кафедру геологии к его бывшему сотруднику на этой кафедре. Я обратилась, ничего определенного этот геолог не сказал, но через пару дней мне был звонок из института от заведующего кафедрой. Он пригласил меня поговорить. Рассказал, что кафедра сейчас занимается так называемой «гостематикой», тема, над которой собираются работать – металлогеническая. Изучается металлогения древнего Украинского щита.
Работая все годы в областях развития молодых сравнительно структур, я просто забыла о существовании щитов – этих древних образований. Опыт работы над металлогеническими проблемами и над фондовыми материалами был большой. Взяли меня на рабочую должность (так как тогда платить работающим пенсионерам и зарплату, и пенсию разрешалось только на  рабочей должности). Начальником-руководителем темы была назначена почти девочка, Надя Сидоренко, которая ранее закончила ДПИ и отработала полтора года в Сибири на Мамском месторождении пегматитов. Мы с ней работали очень дружно с 1981 по 1985 годы.
Насколько мне было интересно изучать строение нового для меня региона, мне даже трудно описать. Я была очень довольна тем, что в мои 50 лет все очень хорошо укладывается в моей голове…
В институте была тематическая техническая библиотека. Никогда никто не предоставлял ранее мне времени  работать с литературой. По этой тематике ездила я три раза в командировку в занимательный (может, даже лучший из виденных мною городов) Киев; два раза ездила в Днепропетровск… Сотрудники кафедры встретили меня очень хорошо – я даже, в отличие от всех подобных мероприятий в прошлом, в некоторых случаях не уклонялась от таких вещей, как совместное с сотрудниками поедание продуктов.,сопровождаемое  выпивкой-« по рубч ику»
И еще – как приятно выйти из своей рабочей комнаты и увидеть толпу студентов – молодых, красивых, веселых!
И, наконец, библиотека в институте была не только техническая – институт получал литературу со всего Советского союза и частично иностранную. В начале каждого месяца эта литература выставлялась в читальном зале. Я этим благом тоже широко пользовалась…
Однако, чтобы все было хорошо – не бывает. Практических результатов от этой научной работы при институте не было… А когда на кафедру пришел (приехал из Белоруссии) кандидат наук, некто Ш**, пишущий диссертацию, и стал у нас руководителем, то пришлось мне из ДПИ уйти, ушла и Надя Сидоренко. Итак, с учебными институтами, с которыми я была связана, покончено.
Еще я недолгое время работала в проектном институте – ГИПроДоре – в котором разрабатывались проекты для дорожного строительства. Например: какому-то колхозу в области нужно построить дорогу от расположения одной бригады до другой. Для этого должны быть выделены деньги, за которые колхозу надо отчитаться. Руководство колхоза, безусловно, знает, как за минимальную сумму построить эту дорогу. Но в том то и дело, что на бумаге нужна не минимальная, а максимальная сумма! Потом ее можно будет разложить по каким-то карманам, за этим и обращаются в проектный институт. ГИПроДор принимает заказ. Ему это тоже выгодно: есть доходы – есть работа, платят сотрудникам зарплату, а бывает, и премию. Заказ принят. В процессе выполнения проекта нужны рабочие – осуществлять грузоперевозки.
Для дорожного строительства нужен гравий. На такую-то длину дороги необходимо столько-то тонн гравия. Для этого нужно этот гравий привезти – расстояние удесятеряется (пишу это сейчас, конечно, с потолка – цифры не так важны, как принцип).
Так же с потолка рисуется уже на удесятерённом расстоянии куча  гравия, с неё снимаются параметры, по которым делается  проект строительства  дороги, колхоз получает «проект», институт – заказ, сотрудники – зарплату. Я сидела в геологическом  отделе, который клепал  подобную продукцию Говорили, что были и серьёзные проекты мостов, мостовых переходов. В Гипродоре  я работала  2 раза, т.к. в те 80-е годы  работникам ИТР разрешалось только занимая  инженерную  должность получать зарплату и  пенсию одновременно один месяц в году Надо  сказать, что  эта  работа была  отнюдь не  бесполезна с точки  зрения  познавательной  :она показывала  сколько  средств в СССР уходило в песок - проектных  институтов в стране было  несметное количество. На этом я окончу главу «И» - «Мои институты»